— Дитя мое дорогое, жди одну из самых больших бед, какие могут нас постигнуть.

Дженни побледнела.

— О Боже! — воскликнула она. — Уж не при смерти ли мой отец или моя мать?

— Нет, нет!

— Ну что же, — со вздохом облегчения произнесла она, — ты рядом живой и невредимый, родители мои живы, благодарение Господу! Я жду несчастье, которое ты принес мне, Уильям, и жду, можно сказать, не то что со смирением, а с радостью, ведь оно ниспослано мне Всевышним и передано через твои руки.

Я рассказал ей обо всем, что произошло у купца; правда, поскольку мне не хотелось жаловаться на моего хозяина-медника, я умолчал о визите к нему.

Во время моего рассказа я чувствовал, как два-три раза дрожь пробегала по телу Дженни.

Это убедило меня, что Дженни не столь уж нечувствительна к тому, что с нами произошло, как она хочет мне это показать.

— Да, — произнесла она озабоченно, когда я закончил, — ты прав, мой друг, это серьезно.

— А что ты думаешь о незнакомце, выкупившем это злосчастное долговое обязательство? — спросил я.

— Думаю, что это враг.

Мой хозяин сказал мне то же самое — совпадение удивительное! Два человека, такие прямодушные и такие честные, как медник и моя жена, не могли ошибиться одновременно.

— Я думаю так же, как ты, моя Дженни; но кто может быть этим врагом?

— Кто может быть тебе врагом, Уильям? Подумай хорошенько.

— Да я, кроме ректора, решившего посадить своего племянника на мое место, никакого другого врага не знаю.

— Золотое сердце! — прошептала Дженни. — Ну же, поразмысли еще!

— Никто не приходит на ум… Далеко он или близко от меня?

— Далеко ходить не надо, бедный мой Уильям.

— В таком случае, этот враг где-то поблизости от меня?

— Да.

Я перебрал в памяти всех тех, кого мои заслуги могли сделать моими врагами, затем тех, чьим интересам в Ашборне я мог нанести ущерб, затем тех, чью гордыню я, быть может, осознанно или неосознанно, уязвил.

Вот тут-то и пришла мне в голову страшная мысль.

Я побледнел.

Дженни это сразу же заметила и, кивнув, подтвердила мою догадку.

— Ты полагаешь? — спросил я.

— Друг мой, я в этом уверена.

— Как, этот лакей, это ничтожество, этот подлец, этот Стифф?!

— Теперь он наш заимодавец.

— В таком случае будем ждать, как на нас обрушится правосудие со всей своей суровостью, подстегнутой всеми силами ненависти.

— Друг мой, — произнесла Дженни с чувством возвышенной веры, — после земной справедливости существует справедливость небесная; кроме людской ненависти, существует любовь Господня.

— Что же, будем ждать, — отозвался я почти смиренно. — Впрочем, ждать нам недолго и уже завтра мы будем знать, как нам быть!.. Во всяком случае, — добавил я вполголоса в качестве последнего утешения моей гордыне, — я погибну, снискав славу еще большую, чем у Поликрата: у него был только один Оройт, а у меня их — целых два!

Как мы и предвидели, долго ждать не пришлось.

На следующий же день явился незнакомец с моим обязательством в руке и потребовал уплатить сумму в пятьдесят фунтов стерлингов.

Господин Стифф не был ни разу упомянут, но мы ни на минуту не усомнились, что удар исходит от него.

Впрочем, вскоре я утвердился в своей уверенности.

В ответ на мои слова, что я отнюдь не располагаю подобной суммой и могу отдать только те две гинеи, которые накануне повез г-ну Раму и от которых тот отказался, незнакомец предупредил нас, чтобы мы не удивлялись, если на следующий день начнется судебное преследование, и проведено оно будет со всем рвением; сказав это, он удалился.

Я успел ему ответить, что мой заимодавец, кем бы он ни был, может делать все, что ему заблагорассудится, но, мне кажется, что, действуя подобным образом, он поступает не по-христиански.

Как только незнакомец удалился, я взял мою подзорную трубу и поднялся на чердак.

Пасторский дом был в деревне самым высоким; из чердачного окна можно было обозревать все окрестности, так что из него я мог проследить за незнакомцем и по направлению его пути сообразить, откуда мне нанесли удар.

Догадка моя подтвердилась: незнакомец направился в сторону замка; примерно в полмиле от деревни Ашборн на опушке рощицы его ожидал всадник. Это была та самая рощица, через которую я прошел, возвращаясь из замка, и где Дженни, имея в виду управляющего графа (Элтона и его супругу, воскликнула: «О, не правда ли, друг мой, ты никогда не станешь называть меня госпожой?»

Я направил подзорную трубу на всадника, стоявшего лицом к незнакомцу.

Это был не кто иной, как г-н Стифф.

Мужчины остановились там же, где они встретились, и стали рассматривать бумаги, доставленные незнакомцем; затем тот, собрав бумаги и, конечно же, получив указания, расстался с управляющим, поехавшим к замку, обогнул деревню и на дороге к Ноттингему сел в ожидавшую его небольшую коляску, и она тут же быстро покатилась в сторону города.

На следующий день судебный исполнитель письменно уведомил меня, что в течение двадцати четырех часов я должен выплатить пятьдесят фунтов стерлингов, то есть всю сумму долга вместе с процентами.

Мы с Дженни ломали голову, как лучше поступить: то ли вести судебный процесс, то ли уклониться от выплаты долга, то ли, в конце концов, противопоставить ненависти крючкотворство.

Дженни предпочитала, чтобы дело шло само собой, а мы никоим образом ничему не противились: уже сам судебный процесс был бы скандалом, да и выиграв его, я все равно потерял бы все, не имея средств на оплату судебных издержек.

Так что мы ничего не ответили на это первое требование.

Три дня спустя я получил предписание явиться к судье и то ли признать свой долг, то ли его отрицать.

Я считал, что следует объявить иск неправомерным, что позволит опротестовать приговор, но Дженни думала иначе.

— Пойди к судье, — сказала она, — и расскажи, как все происходило на самом деле. Ты можешь рассказать это с достоинством, мой дорогой Уильям, поскольку факты свидетельствуют в твою пользу.

В этом деле я решил целиком и полностью положиться на Дженни, чей ясный ум и честная душа мне были известны.

Так что в день и час, указанные в судебной повестке, я предстал перед судьей.

Я думал, что увижу в его лице противника.

Но я ошибался.

Судья пригласил меня войти в его кабинет, закрыл за мной дверь, и мы остались с ним наедине.

Судья по имени Дженкинс оказался превосходным человеком (я и раньше слышал о нем хорошие отзывы).

Он учтиво меня поприветствовал и предложил сесть.

— Господин Бемрод, — начал он, — правосудие для всех одинаково, но я лично полагаю, что формы его должны быть различными; я слышал о вас и знаю, что вы человек уважаемый, знаю, что в последнее время несчастья преследуют вас, знаю, наконец, что у вас есть враги, — вот почему я принимаю вас без посторонних, вот почему я хочу побеседовать с вами частным образом, вот почему в вашем случае я хочу быть прежде всего человеком, а затем уже судьей.

— Заверяю вас в моей глубокой признательности, — отозвался я, — но ваша добрая воля никак меня не спасет, и я заранее приговорен.

— Так вы действительно должны требуемую сумму?

— Да, так как мой отец взял на себя долговое обязательство другого человека, а я взял на себя этот долг отца.

— Известна ли вам, господин Бемрод, хоть какая-нибудь возможность опротестовать это долговое обязательство?

— Не вижу ни одной, сударь, а если бы таковая и нашлась, я бы ею не воспользовался: взяв на себя ответственность за отца, я должен платить.

— А если у вас нет средств?

— Мне придется претерпеть последствия моего долга.

— Но знаете ли вы, как они ужасны?

— Да, я это знаю.

— Я буду вынужден дать распоряжение о распродаже вашей мебели.

— Моя мебель — вовсе не моя, сударь, она принадлежит моим прихожанам: добрые люди предоставили мне ее, полагая, что я останусь с ними навсегда. Я покидаю их с большим сожалением, так как люблю их, и они меня тоже любят. Отныне эта мебель не более чем взятое во временное пользование имущество, и я надеюсь, что вы по справедливости объявите о ее неприкосновенности, чтобы я смог возвратить мебель тем, кто мне ее дал.