Пастор приходил от имени религии, врач пришел от имени науки.
Он с интересом направился к постели больной, та узнала его и протянула ему руку.
— Что ж, доктор, — сказала она, — вот вы и пришли на свидание; милости просим!
Затем, уже потише, она добавила:
— Вы останетесь рядом с моей матушкой, не правда ли? Этой ночью ей будет нужен не утешитель, ведь никто, кроме Бога, не сможет утешить матушку в ее скорби, но ей будет необходим человек, способный ее поддержать…
— Так вы по-прежнему думаете, что это случится в полночь?
— Смотрите, доктор, — и Бетси протянула ему платок, который она прижимала к груди при каждом приступе кашля.
Он был смочен, но словно водой; на нем не осталось и следа крови.
Врач осмотрел платок, пощупал пульс и глубоко задумался.
Я смотрела на него с тревогой; мне казалось, что в возрасте Бетси природа таит еще столько возможностей, что наука не должна чувствовать себя беспомощной.
"О, — говорила я себе, — если бы я знала столько же, сколько знает этот человек, я бы не раздумывала, а действовала! Я бы нашла в своем сердце средства против всех болезней! Не может быть, чтобы наш добрый Бог, чтобы наш милосердный Господь, противопоставивший яду противоядие, не нашел бы также средство от болезни… До сих пор пытались найти это средство там, где его нет; в один прекрасный день его наверняка найдут, быть может, еще при моей жизни, но уже тогда, когда моя дочь будет мертва… И тогда что мне от того, что такое средство найдут!
Врач встал и направился ко мне.
— В чем дело, доктор? — спросила я.
— Что вы хотите, — ответил он, — то, что происходит с этим ребенком, опрокидывает все человеческие расчеты… Если бы мне об этом рассказал кто-нибудь другой, если бы я не видел этого собственными глазами, я бы не поверил.
— Ах, а что бы вы сказали, доктор, если бы узнали, что она почти по часам предсказала все, происходящее в этот день, и что вот сейчас предсказание ее начинает сбываться?..
И тут я поведала врачу, как бедная моя девочка сначала развернула перед моими глазами все события дня 17 сентября, который, начавшись грозой, должен был завершиться ее смертью, и указала ему рукой на небо, где уже собирались грозовые тучи.
Больная приподнялась на постели, протянула руки и попросила свежего воздуха.
Затем, вновь упав на подушку, она произнесла:
— Мне кажется, если бы Господь дал мне воздуха, я могла бы еще пожить…
Я подбежала к ней и позвала врача.
— Бесполезно! Вы же сами слышите, что воздуха она просит у Бога, а не у меня, — откликнулся он. — Разве у меня есть воздух, чтобы дать его несчастному ребенку?!
— Но что же делать? Она вот-вот потеряет сознание!
— Вам надо сделать самое простое: приподнять ее на руках; уж если она потеряет сознание, то пусть это произойдет на груди той, которую она любит.
— Так что, — вскричала я, — все кончено?
Врач пощупал у Бетси пульс и нашел его только между запястьем и сгибом руки.
— Еще нет, — ответил он мне, — но уже скоро…
Из обморочного состояния Элизабет вывел сильный приступ кашля.
— Но дайте же ей что-нибудь, доктор! — воскликнула я. — Вы же видите, кашель просто раздирает ее несчастную грудь!
Врач вышел из комнаты, чтобы самому приготовить какое-то лекарство, и через четверть часа принес его.
Он заставил больную проглотить столовую ложку микстуры; Бетси немного передохнула, и казалось, что она засыпает.
Глазами и сердцем я следила за всем, что делал врач.
— Так что, доктор, — спросила я, — по-видимому, вы добились каких-то успехов?
— Да, но только в том, чтобы задержать в ее теле жизнь — наподобие того, как задерживают течение ручья, стремящегося к океану. Вскоре жизнь перехлестнет плотину, которую я перед ней сейчас поставил, и неудержимым потоком покатится к смерти.
— В таком случае, — прошептала я, — мне остается только молиться.
И я упала на колени.
— Молиться за ангела? — спросил врач. — Зачем?
— О! — отвечала я, содрогаясь от рыданий. — Не за нее я молюсь, я молюсь за себя!..
В это время на небе разыгрывалась предсказанная Бетси гроза; гром глухо грохотал; дождь начал хлестать по оконным стеклам, молнии огненными змеями прочерчивали пространство.
— О! — воскликнула я. — Если бы одна из этих молний могла поразить нас обеих сразу и убить одним ударом!
— Матушка, матушка! — произнесла Бетси, не открывая глаз, словно мой призыв вырвал ее дремлющую душу из глубины сна. — Матушка, не надо бояться смерти, если она приходит от имени Господа, но и призывать ее не следует, когда она далеко от нас, ведь в таком случае она может явиться от имени злого духа. Есть, матушка, смерть хорошая и смерть плохая: хорошая соединяет, плохая — разъединяет.
В этих словах, отлетающих от почти закрытых губ Бетси, ни одна черта лица которой даже не дрогнула, словно оно не имело ни малейшего отношения к ее высказыванию, было нечто настолько странное, что холод пробежал по моему телу, будто слова эти произнес призрак.
— О, — обратилась я к врачу, — разбудите ее, сударь; она должна страдать!.. Страдать — это значит еще жить, а мне кажется, она уже мертва.
В это мгновение раздался страшный удар грома и молнии превратили небо в океан огня.
Врач, стоявший у окна, в испуге отпрянул от него.
Я спрятала голову в простынях Бетси.
Но умирающая тем же голосом, каким только что говорила со мной, произнесла:
— Господь, словно пророк, я видела тебя шествующим среди грозы и бури; я узнала твою мощь и восславила твое святое имя.
Врач покачал головой.
Признаюсь, я в своем горе испытала некоторое чувство гордости, видя изумление науки перед верой.
О, как перед лицом смерти была велика вера и как ничтожно мала наука!
Гроза начала стихать, а моя дочь — приходить в себя.
После того как микстура была выпита, Бетси, по-видимому, уже не нуждалась в дыхании, чтобы продолжать жить.
Однако ее первые слова, когда она приоткрыла глаза, были:
— Воздуха! Воздуха!.. Почему мне не дают воздуха, когда я об этом прошу?!
Я открыла окно.
Увы, дело было не в том, что бедному ребенку не хватало воздуха — просто стесненная грудь Бетси не могла его вобрать в себя.
Наступил вечер, и я невольно посмотрела в окно. Восточный ветер прогнал с небосвода последние грозовые облака, а с земли — последние после-дождевые испарения. Казалось, вся природа была готова радоваться покою, наступившему после содрогания стихий.
Видя этот всеобщий покой, это вселенское умиротворение, я повернулась к моей дочери, не в силах представить, что ее это все не коснулось.
И правда, она выглядела более отдохнувшей.
То был вечерний покой, который она и предсказывала.
Врач подошел к ней, стал искать пульс, но не нашел его.
— Все произойдет так, как она предсказала, — прошептал врач.
И он сел в ожидании у кровати.
С небес начала спускаться тьма. По мере того как в комнате становилось все темнее, глаза несчастной больной открывались все шире; все, что еще оставалось в ее теле от огня жизни, словно светилось в ее взгляде.
Казалось, этот взгляд пронзает потолок над ее головой и считает звезды, одна за другой засиявшие в небе.
Я хотела было зажечь лампу, но, угадав мое намерение, Бетси остановила меня:
— О нет, не надо… в темноте мне так хорошо умирать!
И, взяв мою руку, она привлекла меня к себе.
— Но я, дитя мое, — вырвалось у меня, — я ведь не вижу тебя в такой темноте!
— Скоро выйдет луна, а лунный свет — настоящий свет умирающих; это солнце усопших… Взойди, луна, взойди!.. — прошептала Бетси.
И, будто повинуясь ей, луна начала медленно подниматься над горой.
И тут слабая улыбка озарила бледное лицо Бетси; казалось, она вдыхает лунный свет и призывает его к себе; луна же сначала осветила изножье кровати, а затем постепенно ее лучи дотянулись к лицу умирающей.
С этого мгновения она впала в своего рода исступление.
