– Ир! А ты знаешь, Севастьянов транскрибирует мне Песни Песней Соломона…
– И что? Это ты к чему? Как транскрибирует?
– Я учу студентов транскрипции, не забыла?
– А! Ну и что? Оригинальный, конечно, парень, а ты-то тут при чем?
– Ир, как ты не понимаешь, он же так соблазняет меня! И соблазняет откровенно! Я читаю и краснею. Так оригинально меня никто не добивался!
Я все подробно разъяснила Ирке. Она немного попыхтела в трубку.
– И как я должна отреагировать, блин, Казакова? Может, Севастьянов тебя соблазняет, а может, ему нравится Соломон. Откуда я знаю?
– Вот что ты за тетка злая! – обиделась я. Ирка довольно хрюкнула. – Меня Петраков теперь ревнует! – прошипела я, переводя тему. – Мне это не нравится.
– Ему тоже, надо думать. Да ты не переживай. Поревнует и успокоится. Ты, кстати, когда он на рыбалку соберется, с ним езжай.
– Зачем?
– Ему это не понравится и он даст тебе твою свободу в обмен на свою. Все, отбой, – и Ирка бросила трубку.
Когда я, наконец, легла, Петраков заворочался и недовольно спросил:
– С кем это ты так долго болтала?
Во! Поревнует и успокоится! Вон какой бдительный стал. Вроде бы крепко спал…
– Спи, Лева, я говорила с Иркой.
– О чем?
– О чем говорят женщины?
– О других мужчинах, – буркнул Петраков.
– Нет, о своих мужчинах.
– Что, жаловалась на меня?
– Мишутка, спи, иначе зайка сейчас рассердится и пойдет звонить Сусанне!
– О! А это кто такая? Почему не знаю?
– Ах, вот ты какой! А вдруг она тебе понравится? Не познакомлю! Она моложе меня.
– Что-то тебя на молоденьких переклинило, Казакова, у тебя, наверное, кризис среднего возраста.
– Не умничай! Кризис среднего возраста, насколько мне известно, наступает в тридцать лет. А мне двадцать семь, – фыркнула я.
– Скоро будет двадцать восемь, а там и до тридцатника недалеко, – напомнил Петраков. – И вообще… Кто сказал, что кризис среднего возраста наступает в тридцать? В тридцать наступает другой кризис. Возрастной рубеж и прочая фигня.
– Не умничай! – немного удивилась я. Хотя, чего удивляться? Ирка, кому хочешь, мозги прочистит. – И кто это у меня еще такой молоденький, как ты выражаешься?
– Да этот твой суворовец убогий. Мутант безрукий.
– Петраков, не городи огород! Этот суворовец вообще ни при чем.
– А Сусанна – это не его подружка? Он безрукий, а у нее имя страшное.
– Нормальное имя! – крикнула я.
– Так эта Сусанна – твоя студентка? Что она тебе помогала делать?
– Сусанна преподает психологию!
– О! Мало тебе этой своей чокнутой Ирки! Обзавелась психологами. А Сусанна, случайно, не психолог – сексопатолог?
– В институте это не проходят!
– А при чем тут институт? – хмыкнул Петраков.
– Я смотрю, ты весел и бодр, как морской лев!
– А ты рассердилась?
– Да! Зайка в бешенстве! – прошипела я. – Сейчас я устрою тебе кризис среднего возраста. Прямо сию минуту!
– Ну, так иди сюда!
Глава 10
В институте все шло гладко. С Севастьяновым мы больше не пересекались. То есть, он приходил на лекции, правда, пару раз пропустил, и транскрибировал уже не только Песню песней, а красивые стихи о любви и грусти. Авторов некоторых стихов я не знала, и он не указывал. Но я уже не думала, что Севастьянов сам пишет эти стихи, тем более, посвящает их мне. Что мне, двадцать лет, придумывать глупости и верить им? Пару раз я замечала, что Севастьянов как будто рисует в тетради. Быстрые движения, как мазки, – он явно не писал, а рисовал. Ну и что? Чем только мои студенты не занимались на лекциях! Аудитория-то ого-го! Если я начну делать замечания Севастьянову, придется делать замечания всем остальным, а это уже как в школе. Студенты – совсем не школьники. Главное, чтобы в аудитории было тихо. Мое дело – рассказать материал. Студентам – записать, понять, запомнить, а как они с этим справились – покажут экзамены. Не справились – до свидания. Так что тут все элементарно. Сама, помнится, будучи студенткой, читала на лекции по языкознанию «Ай гоу ту Хайфа» Кунина, стараясь не расхохотаться во все горло. А одна моя однокурсница, Маша Вяткина, даже вязала на лекциях шарф. Честно – честно. Машка была замужем и имела годовалого ребенка…
Поэтому я молчала и делала вид, что вообще не вижу, чем занимается Севастьянов. А после лекций он просто уходил и не делал никаких попыток заговорить со мной. А ведь скоро будет уже Хэллоуин! Забыл? Или просто не пригласит? А мне – прийти или нет? Ну и гад этот Севастьянов, хоть рядом с ним я никакой девушки не заметила. Хотя не факт, что она учится вместе с ним. Может, она вообще в другом ВУЗе учится. Или актриса. Откуда я знаю? У богатых свои причуды. Мы с Петраковым достаточно обеспечены, у нас по двухкомнатной квартире, у каждого хорошая машина, хорошая работа, но все равно, с той прибылью, которую, к примеру, имеет Севастьянов – нам далеко. У нас разные сферы общения. Так что тут дело темное.
И транскрипции Севастьянова выбивали меня из колеи.
«Голубица моя в ущелии скалы под кровом утеса!
покажи мне лице твое,
дай мне услышать голос твой;
потому что голос твой сладок
и лице твое приятно.
…Как лента алая губы твои,
и уста твои любезны;
как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими»;
Наглый, обворожительный мальчишка! Я уже готова признать свое поражение. Да, Севастьянов поразил меня.
Но Ирке я больше не досаждала, каждый вечер проводила с Петраковым и готовилась смириться с тем, что Севастьянов забыл меня. Поэтому пятница не предвещала никаких неожиданностей. Я уже собиралась домой и думала, что сделать на ужин, что-нибудь красивое, все-таки пятница, впереди два выходных, хочется романтики, и тут в аудиторию зашел Пашков.
– Уже уходите, Эльга Сергеевна?
– Да, тороплюсь к своему мужу.
– Вы, вроде бы, не замужем?
– Это формальности. Мы вместе много лет, хотя уже подумываем о свадьбе, – лихо соврала я. – Правда, я еще не дала согласия. Мой будущий муж ревнив, как лев. – Я пристально посмотрела на Пашкова. – А что вы хотели?
– Я? Видите ли, я давно должен был сказать вам, да закрутился с делами, сами понимаете…
– Понимаю.
– Вы в курсе, что Севастьянов перевелся с вечернего на дневное?
– Не понимаю, – потрясла я головой.
– Он перевелся в начале сентября. В индивидуальный журнал его вписали, но неужели никто вам об этом не сообщил?
– А зачем? – Я уже пришла в себя.
– Вообще, о переводе принято думать заранее, но Севастьянов хороший студент и я дал добро. Собственно, я хотел сказать, Эльга Сергеевна, вы уж последите за тем, как он посещает лекции.
– Зачем? – снова удивилась я.
– Будет пропускать, переведу обратно на вечернее, чтобы другим не повадно было. А то после Севастьянова ко мне другие с подобной просьбой идут, чтобы побыстрее развязать с учебой… В принципе, я вообще не должен был переводить Севастьянова, но, сами понимаете…
– Понимаю, – кивнула я головой. Вот тут как раз все ясно. Севастьянов заплатил Пашкову. – И я послежу. Я вас не выдам. Что же теперь, всех с вечернего переводить?
– Вы умница, Эльга Сергеевна! Спасибо! Я удаляюсь! Вы меня понимаете! Я это знал! К тому же, вечернее отделение платное, а нам нужны хорошие зарплаты. Кстати, я обязательно выпишу вам премию к Новому Году.
– Да что вы! Не нужно! – разыграла я смущение.
– Это за то, что вы прекрасно справляетесь со своей работой. Только за это! Ну, счастливых выходных! – Пашков кивнул мне и быстренько скрылся за дверью. Я рассмеялась. Уже собралась идти, зазвонил телефон. Это был Петраков.
– Это твой мишутка, зайчонок.
– И чем мишутка хочет обрадовать зайку? – ехидно спросила я. Дело запахло жареным. Никак мой мишутка собирает удочки. В принципе, не вижу в рыбалке ничего плохого и отношусь к ней нормально. Те, кто считает пристрастие своего спутника жизни к рыбалке недостатком, просто придиры, недовольные своим мужчиной. Или это мужик такой, для которого рыбалка – просто повод выпить, то есть, прямо говоря, нажраться.
