Кутузов признавал, что анархизм он впитал с «духом крестьянской воли». Манифест курской федерации анархических групп обращался к крестьянам: «Деревня! Не слушай приказов города, не подчиняйся центру. Устраивай коммуну! <…> Русский Народ! Кому, как не тебе, вынесшему на своих плечах всю тяжесть власти, кому, как не тебе, стремиться к солнцу безвластья! Обручись с пламенным гневом, ибо гнев есть начало свободы… Люди чернозема, люди плуга и вольной степи! Опояшьтесь бурею и сметите с лица земли всех, кто покушается на вашу свободу! Ваше время настало. <…> Творите Анархию!»[460] Принципы анархизма были идейной базой нескольких крестьянских армий на юге и западе России, и на них намекает Кутузов, ссылаясь на свои деревенские корни.
Будучи в Москве, наш герой «слушал лекции анархистов при их клубе», возлагал большие надежды на «известного анархиста Поссе». Владимир Александрович Поссе на самом деле был заметной фигурой. Когда-то он учился в Санкт-Петербургском университете, но увлекся революцией и в связи с делом 1 марта 1887 года был исключен. Уехав за границу, Поссе консультировался с Лениным при их встречах в Женеве, используя свое былое знакомство с казненным народовольцем Александром Ульяновым, старшим братом большевистского вождя. После Февральской революции Поссе вернулся в Россию и весной 1917 года создал «Союз имущественного и трудового равенства». На Кутузова пропаганда Поссе впечатления не произвела – он распознал в ней весь эклектизм анархизма. «Кроме хороших, красивых фраз ничего не видел», – суммировал он услышанное. Разочарование в анархистских планах на общественное устройство толкнуло автобиографа «окончательно и бесповоротно» переметнуться к большевикам. У Кутузова неоднократно спрашивали, что побудило его вступить в партию в апреле 1920 года. «Убеждение, – отвечал он. – Тактику партии знал, до вступления в партию был с уклоном к анархизму, что теперь изжито»[461].
19 мая 1920 года «Правда» опубликовала открытое письмо анархиста Я. Новомирского, мотивирующего свой переход в РКП, – политическая мысль Кутузова явно двигалась по тем же рельсам.
На одном публичном митинге один интеллигентный анархист мне задал вопрос: «Как вы могли войти в Коммунистическую партию? Я привык глубоко уважать вас как теоретика анархизма и хотел бы понять вас». Это было сказано искренно, и я обещал объясниться. Я вполне понимаю недоумение спросившего. <…> Он не понимает роли и значения РКП, и он не уяснил себе природы и эволюции анархизма. РКП не состоит из одних ангелов и гениев. Она делала ошибки, и очень досадные. Но, во-первых, она своих ошибок не скрывает и никого не уверяет в своей непогрешимости. И, во-вторых, ее ошибки были полезнее революции, чем безгрешная декларация анархистов, которая привела к такому прелестному бутону, как Махно, грабеж советской казны и взрыв в Леонтьевском переулке. РКП спасла революцию от Колчака, Деникина и Юденича. И теперь, разбив контрреволюцию, делает сверхчеловеческие усилия восстановить наше хозяйство. А что делают анархисты? Не стоит отвечать. <…> Во время социалистической революции нет, и не может быть, многих групп, а есть только две силы: одна стоит за революцию, другая – за контрреволюцию; одна – за пролетариат, другая – за буржуазию; одна за труд, другая – за капитал. Потому возможны теперь только две партии – Труда и Капитала. Такова железная логика. Что показала история последних лет? РКП – единственная политическая сила, беззаветно связавшая свою судьбу с судьбой рабочего класса, а все остальные партии путались между двумя лагерями, шатались и, конечно, падали в грязную и кровавую лужу контрреволюции. Поэтому Российская Коммунистическая Партия стала единственным и надежным убежищем для всякого честного революционера[462].
Знаком «принятия большевизма» в таких текстах являлось использование специфических партийных названий-маркеров: анархист 1920 года никогда не говорил бы о «грабеже советской казны» или «взрыве в Леонтьевском переулке», это определения большевистских газет, как и ниже упоминаемая «керенщина», – небольшевики так не говорили. Освоение официальной лексики было важнейшим признаком обращения.
Еще один выходец из смоленских анархистов Никифоров Иван Иванович родился годом раньше Кутузова (в 1898 году) в семье слесаря. Этот студент также затруднялся с выбором политического пути. Посланный «учиться на стипендию в Смоленскую гимназию», он проморгал революцию. «Эпоха Керенщины прошла мимо, не затронув меня вполне». Во время устного опроса Никифоров вдавался в некоторые подробности: «Керенского не любил за слабоволие и болтовню». Уважал коммунистов, но мало был знаком с их программой, «познакомиться с нею мешали скверные материальные условия». В 1917 году в разных городах возникли анархистские группы, такие как Союз анархо-синдикалистской пропаганды, Петроградская и Московская федерации анархистских групп. Перед Октябрем, вспоминал автобиограф, «судьба столкнула меня с кружком анархистов, где я начал знакомиться с литературой этой партии». Так как собственно «партии» как чего-то единого, объединяющего «всех анархистов», у анархического движения как таковой не было, перед нами очередной знак принятия неявной логики дискурса большевиков – если есть анархисты, то у них должна быть партия анархистов, издающая партийную прессу. Довольно-таки далекие друг от друга по программам, печатные издания анархистов «Анархия», «Буревестник», «Дело труда» выходили в то время большими тиражами, и там Никифоров читал высказанные на разные лады призывы идти в рабочее движение, создавать профсоюзы или фабрично-заводские комитеты, организовывать самоуправление в рамках предприятий.
В 1917 году анархисты лучше всего относились к большевикам: те для них были наименее оппортунистическими сторонниками коммунизма, хотя и считавшими, что для достижения цели нужно использовать государственное принуждение. Государство Советов виделось анархистам как самоуправление, похожее на федерацию производителей, о которой они так мечтали. «Будучи слегка знакомым с теорией социализма, я принял коммунизм как неизбежную форму общежития, хотя и переходную в общемировом масштабе».
В видении анархистов социализм большевистского толка был лишь стадией на пути к анархии. «Мы говорим… что трудящиеся еще не освободились от гнета капитала, что революция еще далека от своей конечной цели, – утверждала в мае 1920 года листовка Группы анархистов. – Мы не протестуем против труда, так как только трудом будет создано всеобщее довольство. Но мы протестуем против принуждения! И напоминаем трудящимся о необходимости дальнейшего развития революции до ее конечной цели, то есть до полного освобождения трудящихся от ига капитала и власти»[463]. «Анархизм – это не программа, а мечта», – писал уже знакомый нам Новомирский. Но он прекрасно понимал: «Для того, чтобы анархизм стал живым учением, движущим людей в их практической повседневной работе, а не в часы поэтического досуга, нужны некоторые предварительные условия, а именно… организация общежития, способного обеспечить каждому сносное существование… К такому обществу идет наша великая революция под руководством Российской Коммунистической партии»[464]. «Коммунизм – путь к анархизму», – объяснял свои прежние воззрения Никифоров.
Главное для анархиста было высвободить личность. «Самое наивысшее из всех благ есть свобода человеческой личности, – утверждали в 1917 году анархисты-коммунисты. – Эта свобода возможна только тогда, когда не будет никакой власти, законов и опеки демагогов и непрошенных „благодетелей“, которые бы могли налагать на личность цепи рабства. Вот идеал анархии»[465]. Московская федерация анархических групп обещала немедленно приступить к осуществлению главного принципа: «…Вольная личность в свободной коммуне… Революционеры, немедленно подавляйте… варварское угнетение личности!»[466] М. Вольный развивал эту мысль в 1918 году: сущность общего принципа анархизма – «осуществление максимума индивидуальной свободы личности». Вольный предлагал формулу: «Наибольшая степень максимума свободы личности достигается, когда данная свобода и в форме и в содержании соответствует индивидуальным особенностям личности, когда эта свобода субъективно оценивается с точки зрения специфических интересов и вкусов данного индивида»[467].
