Один из членов бюро служил в Красной армии и знал: «…там условия вступления в партию очень трудны. Не постоянство в службе не дает возможности хорошо познакомиться со всей обстановкой и партийным товарищам, а если взять во внимание полосу отчуждения, то там в особенности».

Зайкин был членом бюро, пропустившим обсуждение дела, о чем сожалел. «Я знал Виничека в Омском рабфаке как хорошего товарища, – заявил Зайкин. – Он мне много рассказывал о своей службе в Красной армии. Когда был голод, то многие рвали свои билеты, а тов. Виничек вступил в партию, что говорит, что он был стоек в своих шагах. <…> Виничек не любит навязываться и мозолить глаза партии, и исполбюро мало на него обратило внимания как на кандидата. <…> Он мне говорил, что если его исключат, то он будет ходатайствовать перед высшими инстанциями о восстановлении».

Получалось, что во всем виновато партбюро. «Оно недостаточно обратило внимание на тов. Виничека, – согласился Долгов, – не учло политического развития [кандидата], а параллельно с этим и выделение [его] на ту или другую работу. Нужно было раньше основательно обратить внимание, а потом выносить исключение». Костылюк тоже винил партбюро: «Все, выступающие против… не осмелились раньше донести до сведения парторганизации о плохом отношении Виничека к своим обязанностям. По-моему, это есть просто продолжительное собирание [компрометирующих] материалов к определенному моменту, на Виничека».

Полонский напомнил о партуставе: «Партия исключает лиц, которые подходят к следующим статьям: чуждые (присосавшиеся), организованно не подходящие и пассивные. Перед нами тот, кто относится к последней группе, – пассивных. Что партия с ними делает? Она делает их активными, а не исключает».

Руководство комячейки попало под удар, и Кликунову пришлось выступить с прокурорской речью: «Совершенно не прав т. Кусанов, защищая не обоснованными фактами т. Виничека. Если у Виничека есть революционные, героические подвиги, то это не говорит, что его нельзя трогать. Т. Щербаков тоже ничего не сказал. Говорил о героических подвигах в армии, а их не архи-как-много у тов. Виничека. Не прав т. Зайкин, говоривший, что рвали билеты и т. д. Красная армия гнала белую свору. Такого состояния в армии не было. <…> Да, мы его причислили к пассивным, но где он проявил себя?»

Последнее слово протокол оставил Виничеку. «Некоторые говорят „по личным счетам“, – заявил он, – а работал я в профкоме на самом деле прилежно. Дальше Кликунов, но я не знаю, откуда он взялся? Если бы нас не было в 18 году, то, наверное, Кликунова здесь тоже не было бы».

Голосование Кликунов и бюро проиграли: за предложение исключить Виничека из рядов ВКП(б) проголосовали 28 человек, за перевод из кандидатов в действительные члены партии – 61[222]. Партбюро пользовалось авторитетом, но устав видел в собрании решающую инстанцию. Шансы были изначально неблагоприятны для партбюро: несмотря на неуверенность в том, как характеризовать политическую «физиономию» Виничека, от него требовалось озвучивать общую позицию. Основывая рекомендацию к исключению на процедурных моментах, Кликунов поставил себя под удар. Формальности сковывали всех, а их интерпретация в данном случае была спорной. Виноват ли был Виничек, который так долго не просил о переводе в полные члены партии, или вина все же лежала на бюро, которое пустило все на самотек?

Конечно, регламент далеко не всегда играл столь принципиальную роль. Чаще причины, задерживавшие переход в полноправные члены партии, носили этико-политический характер. Именно эти резоны отразились на судьбе Кузнецова А. П., ученика железнодорожного депо, направленного партией учиться на Томский рабфак. В Гражданскую войну он «участвовал в политических и экономических стачках, сидел в тюрьме за дезертирство у Колчака». И все-таки при обсуждении 22 мая 1925 года оказалось, что ячейка не спешит переводить его в статус полноправного члена партии. Один из членов ячейки Волохов выступил с репликой о том, что «Кузнецов подделывается под мещанский стиль в смысле одежды». При этом возник вопрос «относительно взаимоотношений коммуниста к женщине, и связи с мещанскими барышнями – в чем некоторыми был замечен Кузнецов». Его ответ «Какая попалась, поддалась, ту и бери, пользуйся» был расценен партсобранием как «нетактичный». Протокол сжато передает дальнейшее: «Т. Кузнецов, спохватившись, поправляется, доводя до сведения собрания, что знаком с Бебелем – „Женщина и социализм“. По этому вопросу согласен, на женщину надо смотреть как на товарища». За перевод Кузнецова проголосовало большинство: за – 50 человек, против – 2, воздержались 16[223].

Еще один пример. Прошлое Булаева казалось безупречным – он избежал военной мобилизации Колчака 1919 года, «скрываясь без док<ументов> на железной дороге». При обсуждении возможного перевода этого томского студента в члены партии 24 октября 1927 года кто-то все же нашел нужным расспросить его о возможном участии в самочинных расстрелах летом 1921-го, при подавлении крестьянского восстания[224].

На общем собрании в Томском государственном университете 28 мая 1928 года главным вопросом была позиция по внутрипартийным делам. У Никонова А. А. спросили: «Были ли неясности в вопросах оппозиции?» – «Были неясности, но когда прочитал, все стало понятно».

Куропаткин С. Г. подвергся сходному опросу:

У обоих кандидатов «не было оппозиционных уклонов», и их перевели в члены партии единогласно[225].

Заявления о переводе в полные члены РКП курировались секретарем партколлектива, который предоставлял для утверждения в райком заключение общего собрания коллектива о кандидатурах со всеми сопутствующими материалами – заявлением, рекомендациями, отводами, если такие были, выписками из протоколов и личным листком кандидата. Обязательно указывался кворум, количество голосовавших за, против и воздержавшихся при голосовании[226]. Райком утверждал анкету и передавал материал в губком на окончательное рассмотрение и регистрацию. Только по окончании этой процедуры перевод в полные члены партии считался действительным[227].

Подведем промежуточный итог. Вступление в партию было как дискурсивным, так и политическим испытанием. Оба аспекта были неотделимы друг от друга – способность студента умело изложить свою автобиографию посредством коммунистической поэтики сильно влияла на его шансы пройти испытание, утвердив положительный социальный образ. Но в то же время важно было заручиться поддержкой в ячейке, иначе к любому самопредставлению можно было придраться. Самые неожиданные кандидатуры получали партбилет в 1920‐х годах, и самые многообещающие с треском проваливались.

Октябрьская революция выражала себя в первую очередь не в политических, а в социальных терминах. Она свергла эксплуататорские классы, свершившись от имени пролетариата. Российское общество было изменено до неузнаваемости. Экономическая мощь помещиков и капиталистов была подорвана в результате насильственной экспроприации. Уже в первый день прихода к власти большевиков был принят Декрет о земле, согласно которому частная собственность на землю отменялась навсегда, помещичьи земли отбирались без всякого выкупа и передавались в безвозмездное пользование трудящихся. В период Гражданской войны была полностью уничтожена и до того немногочисленная буржуазия. Сильно поредели и ряды интеллигенции. Первые же конституционные документы Советской республики юридически закрепили победу, провозгласив лишение эксплуататоров политических прав. Представители «чуждых» профессий – жандармов, служителей культа, частных торговцев и их детей – назывались лишенцами, так как в соответствии с конституцией РСФСР 1918 года у них не было права голоса[228].