По всей вероятности, изменение политического образа Кнурт было вызвано общественным обсуждением заявления члена комсомола ЛГУ Волковой В. Ее отвод открывался классической преамбулой: «Получив сведения о том, что товарищ Кнурт старается проникнуть в ряды комсомольской организации, считаю своей как партийной, так и комсомольской обязанностью дать бюро ячейки некоторые сведения, характеризующие данного товарища как человека, которому не место в нашей пролетарской семье».
Волкова подвергла критике политическое развитие студентки:
Зная тов. Кнурт… с 1923 года, не стану останавливаться на том, что переписывали в эти годы наши ВУЗы. <…> Все вы знаете ту творческую работу, которую проводила наша Коммунистическая партия… но перестройка ВУЗов встречала жестокий отпор со стороны консервативных буржуазных профессоров и белогвардейского студенчества, часть которого являлась правой рукой первых. Часть этой белогвардейской сволочи была и у нас на химическом отделении во главе с Файнбергами и Варассовыми, к которым и принадлежала тов. Кнурт. В то время, когда небольшая группировка комсомольцев старалась проводить мероприятия партии, эти Фани Кнурты, Варассовы и компания творили свое контрреволюционное дело. Когда мы входили во все студенческие организации как представители комсомола, они обыкновенно со свойственной им злобой обзывали нас шпионами. Комячейку они иначе не называли как «комищейка». Почти вся эта гниль теперь выметена пролетарской рукой из стен ВУЗов. Говорю «почти» потому, что осколки этого разбитого вдребезги [элемента] существуют и поныне, как, например, тов. Кнурт. Правда, она в 1924 году была исключена из числа студентов вместе со своей бандой, но, благодаря своей пронырливости, восстановилась. <…> В 1924–1926 годах партия организовывала политические кружки в ЛГУ. <…> Ну а что делает в это время тов. Кнурт? Тов. Кнурт, правда, входила в эти кружки, как бы желая работать, а на самом деле ее работа сводилась к подрывательству всех этих начинаний… всякий раз, как только являлась, говорила: «Да, на какой черт, все это нам, мы студенты в этом не нуждаемся. Наше дело – это взять с ВУЗа то, что преподносится с профессорской кафедры, а не заниматься какой-то большевистской политикой», создала у некоторых товарищей пассивное отношение к делу.
Отвод Волковой являлся автобиографическим нарративом, написанным с зеркальной позиции. Законы жанра сохранялись, но цель была прямо противоположна: доказать, что кандидатка никогда не станет сознательным членом партии, а есть и всегда будет контрреволюционеркой. «Комсомол для нее нужен как маска, чтобы скрывать свое настоящее лицо, столь чуждое пролетариату».
Решение Кнурт не посещать собрание, на котором должно было обсуждаться ее заявление, показывает, насколько полной была победа Волковой. Целью церемоний дознания было установить пригодность кандидата, и последний всегда активно участвовал в происходящем. Разговор студента с партячейкой должен был быть похожим на показания свидетеля перед судьей или исповедь перед священником. Студентов убеждали быть честными: «ведите себя как на исповеди»[199].
Ячейка прикладывала неимоверные усилия, чтобы установить степень искренности новых товарищей. Этот процесс хорошо виден на сибирском материале. Обсуждение кандидатов в партию в Томском технологическом институте постоянно возвращалось к событиям революции и Гражданской войны. В Сибири, которая была занята войсками белых с 1918 по 1920 год, это был период военной и политической неопределенности, чрезвычайных испытаний.
Сибирская анкета середины 1920‐х состояла из следующих вопросов:
Были ли вы в старой армии? Укажите где, когда, в какой воинской части, в каком чине (звании), в какой должности, сколько времени, принимали ли участие в боях и когда выбыли из армии?
Были ли вы в одной из Белых армий, и какой? Как попали в Белую армию? Когда, где, в какой воинской части, в каком чине (звании), в какой должности, сколько времени?
Принимали ли участие в боях? Когда и как выбыли из Белой армии?
Были ли вы в Красной армии, как поступили, когда, где, в какой воинской части в какой должности, сколько времени пробыли?
Принимали ли участие в боях, когда выбыли из армии?
Были ли в партизанских отрядах или армиях, в каких, где, когда, сколько времени и в качестве кого?[200]
То, как были прожиты эти военные годы, отделяло истинных сторонников советской власти от симулянтов. Рюмин Н. С. был изгнан из института в 1924 году как «доброволец Колчака в карательном отряде», а Щиржецкий П. Н. – как скрывающий «службу юнкером в старой армии и добровольчество в Белой армии». Шапошникову А. В. указали на дверь за то, что «бежал к белым из Советской России, как подлежащий аресту ЧК, что теперь скрывает, а в 1918 г. ставил себе в заслугу»[201]. У Лебедева Н. в 1927 году потребовали представить справку о вступлении на военную службу при Колчаке по призыву, а не добровольно. «Подобный документ можно получить только на основании документальных данных, которых отчасти в период политического бегства – не сохранилось», – отвечал Лебедев. «Многим известно, что Колчаком был взят [по призыву] 1900 год [рождения] в 1919‐м, в феврале, так называемые „цензовики“, а у нас по Оренбургскому войску до 1902 года, следовательно, еще годом моложе меня»[202].
Секретарь по студенческим делам института Сазонова А. В. писала в партбюро: «25 июля ко мне на прием пришел бывший студент горного факультета Н. М. Дагаев, исключенный из института весной 1923 г. по предложению Томского ГПУ, и спросил, что ему надо сделать для того, чтобы восстановиться в правах студента. <…> При том он мне предъявил документы о том, что подал заявление на вступление в РКП, прошел ячейку Артемьевского рудника и Минусинский уком. В одном документе его называют уже кандидатом РКП. <…> Так как из предлагаемых копий и выписок видно, что гражданин Дагаев сын попа и сам доброволец учебной команды Колчака и что все это он нашел нужным в свое время скрыть, то возникает большое сомнение в том, что он… выработал настолько твердую пролетарскую идеологию, что достоин принятия в РКП». Сазонова писала, подозревая, что Дагаев «путем обмана, из карьеристских побуждений, стремится вступить в РКП(б)», и желала «предотвратить его прием» во что бы то ни стало[203].
На этом фоне интересно обратиться к протоколу разбора заявления Клейна Г. М. с просьбой вступить в партийные ряды:
Вопрос: Почему не вступил [в партию] раньше?
Ответ: На рабфаке не вступал, потому что плохо разбирался, считал себя неподготовленным к вступлению в ряды РКП(б).
Вопрос: У тебя есть сестра, большой подпольный работник, как же ты не мог от нее узнать?
Ответ: Был взят на империалистическую войну, был в плену и возвратился в 1917 году, и в 1920 году уехал на рабфак.
Вопрос: К какой партии принадлежала сестра?
Ответ: Я знаю, что в 1917 году была в партии социал-демократов, а в 1918 году вышла из партии.
На собрании потребовалось больше деталей о политической эволюции Клейна. Кто-то предложил: «Пусть выскажутся из Томских товарищей по рабфаку, как он учился и работал [там]». Один из членов ячейки (Мальгин) оценивал кандидата положительно: «Вполне выдержанно проводил линию партии по отношению к профессуре, на рабфаке хорошо учился и потому быстро кончил». Другой (Епифанов) думал иначе: «Принимая во внимание взрослость т. Клейна и работу сестры не могу согласиться, чтобы он ничего не знал. Он знал, но эта категория людей берет власть Советов на выдержку, „если возьмет, то примкну к партии руководящей, а если нет, то чистым останусь“. Лично я против Клейна ничего не имею, наоборот, обаятельная личность, но в партию принять – нужно воздержаться».
