— Вообще-то, у нас есть более насущные дела. Нам нужно подготовить заявление, рассказать свою версию истории. У Пеппер Спайс уже есть пресс-тур… — Я останавливаюсь, когда он машет рукой перед моим лицом.

— Скучно. Ты горячая штучка, но говоришь, как друзья моего отца.

— Вот кто нанял ее, — сказал Эванс. — Они беспокоятся, что когда совет соберется в следующий раз, голосование будет не в вашу пользу.

Тео пожимает плечами.

Я хмурюсь.

— Вы потеряете место в совете директоров компании с миллиардными оборотами и даже не попытаетесь…

— Мне нужно в бассейн, — перебивает Тео. — Меня ждут друзья. — Он оглядывает меня с ног до головы, и я снова чувствую, как силовое поле тянет меня вперед, затуманивает разум, вызывает желание раздеться и сделать плохой выбор. — Ты можешь присоединиться ко мне… если на тебе будет бикини. — Подмигнув, он уходит.

Я поворачиваюсь к Эвансу.

— Покажи мне запись с сексом. Потом я спущусь к бассейну. Нам с мистером Кенсингтоном нужно немного поболтать.

Эванс провел меня по просторным залам особняка, мимо прекрасных картин с пейзажами и кораблекрушениями, мимо Вакха, ведущего компанию нимф и сатиров на пьяную оргию на пастбище. Здесь также есть несколько статуй, включая изображение Венеры де Мило из розового мрамора.

— Кто украшал это место? — спрашиваю я.

— Покойный мистер Кенсингтон нанял коллекционера, который выбрал эти предметы.

Я на цыпочках прохожу мимо обнаженной фигуры.

— Отец Теодора Кенсингтона был турком, верно? Иммигрантом?

Мне пришлось хорошенько поискать эту информацию. Мистер Кенсингтон-старший не хотел, чтобы его статус иммигранта был известен.

— Иммигрант, ставший магнатом-миллиардером, — подтверждает Эванс. — Который влюбился в принцессу.

— Кенсингтон звучит не очень по-турецки.

— Он сменил фамилию, когда получил гражданство.

— Как и дед Дональда Трампа сменил фамилию с Дрампфа на более престижную.

— Именно.

Я не пропускаю сухой тон Эванса, когда он входит в маленькую темную комнату. Пустые кофейные чашки стоят на столе под множеством установленных экранов. Пара охранников кивают, когда Эванс представляет меня.

— Значит, вы — специалист по исправлению, — говорит один из них. — Вы собираетесь его исправить?

Охранник указывает на экран, где Тео растягивается и позирует на доске для прыжков в воду перед публикой, состоящей из женщин в бикини. Одна из них уже топлесс. Второй охранник наводит на нее камеру.

— Я постараюсь, — говорю я, когда Эванс вручает мне ноутбук. Он ведет меня в укромный уголок и дает мне наушники. Я снимаю пиджак и включаю воспроизведение. На большом экране появляется мускулистая грудь Тео и красотки в бикини, а я сосредотачиваюсь на теневых фигурах на маленьком экране у себя на коленях. Я чувствую себя так, будто подглядываю.

Все как обычно.

Не знаю, как я стала мировым экспертом по урегулированию секс-скандалов, но после пяти успешных случаев: трех звезд спорта, обвиненных в сексуальных домогательствах, одного сенатора-филантропа и одного руководителя стартапа, который устроил дикую вечеринку за неделю до выхода его компании на биржу, — у меня появилась репутация. «Веспер Смит делает плохих парней снова хорошими». Этот заголовок был в «ХаффПост» в прошлом месяце.

Да, я читаю про себя прессу.

Должна сказать, что из всех секс-видео, которые я видела, у Тео Кенсингтона самое лучшее. У него красивая, мускулистая спина, которая напрягается вместе с ягодицами в такт его толчкам. Его челюсть сжимается, а глаза смотрят в зеркало над кроватью. Такое впечатление, что он смотрит на меня.

Затем он вытаскивает член, и я хорошо его разглядываю. Все десять дюймов.

Видеозапись заканчивается. Я смотрю ее снова, ощущая каждый толчок глубоко в своем лоне.

— Так что мы будем делать? — спрашивает Эванс, когда стоны и визг на экране прекращаются во второй раз.

Я выдыхаю и надеюсь, что никто не заметит, что мои соски напряглись под блузкой.

— Все плохо, да? — говорит Эванс.

— Плохо, но не безнадежно. Нужно дать прессе новую историю: «Принц-плейбой исправился». — Я делаю воздушные кавычки. — Он перебесился, но готов двигаться дальше. Юноши должны перебеситься, и все такое. Это сексизм, но СМИ на это покупаются. Год, в течение которого он будет вести себя как монах, заниматься благотворительностью и, самое главное, не попадать в скандальные газеты, сотворит с ним чудеса. Он должен будет не снимать рубашку. — Я поправляю очки и смотрю на Эванса. Он сложил руки на мускулистой груди и смотрит скептически. — Это сработает. Я знаю, что делаю.

— Я знаю, — сказал Эванс. — Вот почему мы вас наняли.

— Итак, начинаем планировать мероприятия. Сначала публичные извинения. Затем несколько пожертвований на благотворительность, несколько выступлений на светских ужинах. — Я киваю. Все это прокручивается в моей голове: Тео обходительный и опрятный, татуировки надежно спрятаны под костюмом. Я хорошо знакома с этой игрой — искуплением вины плохого парня. У меня получится.

— Звучит отлично, — говорит Эванс. — Как раз то, что ему нужно. Но ничего не получится.

— В чем проблема?

— У нас нет года.

— Хммм, — я прижимаю ручку к губам. — Можно поработать с более коротким сроком.

— У нас неделя.

— Неделя!

— Именно тогда он предстанет перед советом директоров. Тогда они и примут решение. И это еще не все. — Он колеблется. — Есть еще вопрос о королеве. Ходят слухи, что она, наконец-то, начала интересоваться своим внуком, и ей не нравится то, что она слышит.

— Королева? В смысле, королева Швеции.

— Да.

— Я даже не знала, что в Швеции до сих пор есть королева.

— Их парламент обладает полной властью, как и в Англии. Но королева по-прежнему остается важной фигурой. А ее дочь была матерью мистера Кенсингтона.

— Дочь, от которой отреклись, — поправляю я. По крайней мере, в этом вопросе я сделала домашнее задание. — Она ушла из дома в двадцать лет, поступила в университет в Нью-Йорке и бросила учебу. Влюбилась в перспективного бизнесмена. Насколько я понимаю, у мистера Кенсингтона тогда было всего пять отелей.

Эванс кивает.

— Принцесса забеременела, они поженились, королева узнала и отреклась от нее, — рассказываю я остальную часть истории.

— И жалеет об этом, когда ее дочь умирает от осложнений при родах.

— Оставив магната с разбитым сердцем и сына-младенца. — Я качаю головой. — Наверное, это больно.

Эванс усмехается.

— Если и так, то королева этого не показала. Она даже не познакомилась со своим внуком.

— Я говорю не про нее. Я имела в виду Тео — мистера Кенсингтона-младшего. — Я медленно опускаюсь в кресло. Единственный ребенок, теперь сирота, отвергнутый своей королевской семьей. Лишенный своего законного… трона? У них еще были троны? — Хорошо. Я могу с этим работать. — Мысленно я пролистываю свои контакты. Я могу это сделать. Оказать услугу. Запланировать фотосессию. — Я могу справиться за неделю.

— Проблема остается, — говорит Эванс. — Тео не сделает этого.

Голова все еще кружится от мысли о превращении татуированного, развратного богача в обходительного светского льва с невинностью хориста за одну ночь.

— Не сделает что?

— Ничего из этого. Извинения, благотворительные концерты. — Эванс качает головой. — Мистер Кенсингтон не хочет приводить себя в порядок. Несколько членов совета директоров были друзьями его отца. Они наняли вас, чтобы спасти его репутацию, чтобы дать ему последний шанс. Но ему все равно.

— Тогда ему нужен психотерапевт, а не корректор, — резко говорю я.

Эванс пожимает плечами.

— За те деньги, что мы вам платим, вы можете быть и тем, и другим.

На нем нет рубашки. На. Нем. Нет. Рубашки. Кто катается по Северному побережью в среду утром без рубашки?

Принц Тео, вот кто.