Слёзы текли и текли, а комок внутри мягчел и мельчал. Стал с клубочек, потом с луковку, потом с фасолинку, потом с горошинку. Всхлипы утихали. Ленни сидела на корточках, обхватив колени руками, и смотрела, как утро расчерчивает пол и стены сарая светлыми полосками сквозь щели. Один лучик коснулся её щеки. Ленни кое-как вытерла мокрое лицо. Она еще больше замёрзла, колено ныло. Но внутри стало тихо и смирно. «Кап-кап» стучало с крыши. Застрекотала сорока. Куры отозвались возмущённо. Ленни поднялась и вышла из сарая на залитый солнцем двор. Весна бушевала. Даже лужа, казалось, подсохла со вчерашнего дня.

Мама ни-че-го не сказала. Только приподняла удивлённо бровь, заметив развешанную на ограде одежду.

Долго злиться Ленни не умела. И на себя тоже. Они с мамой обе были отходчивые. Уже на следующий день она решила, что непременно сделает новые садки. И летом будет ловить рыбу просто так. А ручей со временем обкатает запасные грузила, и они станут такие же красивые, как старые, папины…

Ветра и солнце просушили землю за неделю настолько, что стало можно брать близняшек с собой в лес, а потом и за водой – ручей успокоился. В нём еще сверкали серебристые рыбины, и малышки восторженно вскрикивали, тыча в них пальчиками. Мама и Ленни крепко держали их за руки, а сами из-под ладони всматривались в воду. Так же пристально они всматривались в дорогу, ведущую от хутора в лес. И молчали.

Лес зеленел стремительно. Распустились пушистые чашечки сон-травы, зацвели примулы и анемоны. Трава поднималась и подминала под себя старую прошлогоднюю. Ленни всё чаще убегала в лес одна. Сначала совсем ненадолго – стрелой туда и обратно, пока близняшки спят, а мама занята в мастерской. Потом начала задерживаться – мама ничего не спрашивала, хотя, наверняка всё знала. Ленни давно приметила за мамой такое – она знала все проделки Оса и Герба, даже когда они были уверены, что уж на этот раз им удалось как следует замести следы. Конечно, за серьезную проделку им влетало крепко и сразу. Но мелкие шалости оставались как будто незамеченными. И эта свобода окрыляла. Так птенцы пробуют встать на крыло, предчувствуя вольный полёт.

Ленни рвалась в лес. Казалось, он зовёт ее. Манит зеленой мерцающей листвой, тропинками, теряющимися в глубине, оброненными птичьими пёрышками, густым мхом, устилавшим каменные берега ручья… Этой весной, когда всё было не так, как прежде, только он оставался неизменным. У неё здесь были свои друзья. Сосна, заблудившаяся среди яблонь, не ушедшая ввысь, как ее сестры, а изогнутая вбок. На ее чешуйчатом стволе можно было сидеть, свесив ноги, или лежать и искать небо в просветы между ветками. Еще были сестрички-осины, с гладкими серыми стволами. Они росли вдоль тропинки, ведущей вглубь леса – к поляне, на которой высился одинокий дуб. Он рос на опушке, вдали от всех дорог. Ловил щедрое солнце могучими ветвями и никого не подпускал к себе – в тени его кроны любая поросль хирела. Дуб был одинок, но гостеприимен к людям и зверям, чтущим его покой. Так сказал папа Осу и Гербу, когда впервые привёл их сюда. «Всем нам бывает нужно время, чтобы посидеть в тишине. Одному. Посидеть, а не скакать по ветвям, оболтусы! Видно, поторопился я вас сюда привести… Просто знайте, что такое место есть. Когда-нибудь пригодится и вам».

Герб привёл сюда Ленни в прошлом году. Полдороги она сыпала вопросами: «а куда? а зачем? а что там?», а вторую половину ныла: «до-о-олго еще?» Герб посмеивался и тянул за руку.

– Вот, – указал на дуб. – Пришли.

Ленни замерла, стоя по пояс в траве. А потом пошла к нему, отцепляя на ходу тонкие усики мышиного горошка – вся поляна заросла им. Дуб был пронизан лучами солнца. Темный могучий ствол, бугристый, кора на нём словно застывшие волны лежала. Широко раскинувшиеся ветви. И листва. Не такая, как у других деревьев. Узорная, резная. Ленни стояла, запрокинув голову, и понимала, что до нижних ветвей ей просто не допрыгнуть.

– Какой он большой!

– Огромный, – согласился Герб. – Он растёт очень давно. Много лет. Намного дольше, чем здесь живут люди, – добавил он, немного подумав.

– В нашем лесу живем только мы, – Ленни сердито тряхнула головой.

– Лес большой. И он не только наш, Ленни. Вообще-то это земля сэра Кристофера. А еще раньше она принадлежала…

– Этот наш лес, – упрямо перебила Ленни.

– Наш, – Герб закатил глаза. – Пойдём, я тебя подсажу.

Сам он не полез, остался внизу. Ленни разглядела пометки на стволе – прибитые дощечки, как ступени. Похоже братья давно освоились тут! А её не звали! Щеки было вспыхнули от обиды, но наверху ее быстро отпустило. Теперь-то этот дуб тоже её! Ленни сидела, прислонившись к стволу, обхватив колени руками. Две ветки образовывали уютную ложбинку – как раз для неё. Листья тихонько шелестели. Пятна света бегали по земле внизу. И, наверно, по лицу Герба, его было едва видно отсюда… Ленни смотрела вверх, ловила кусочки синевы и нестерпимо белый сияющий шар солнца. Щурилась, прикусывала кончик языка. А потом чуть не уснула, пригревшись в объятиях дерева. Герб бросал в неё прошлогодними желудями и смеялся. Она кубарем слетела ему прямо в руки.

Домой они неслись сломя голову – опоздавшие к ужину, оставались без него. До дуба – путь неблизкий. Каждый день не набегаешься. Вот уж точно – одинокое место, любит тишину, само бережет себя от частых набегов.

В этом году Ленни у дуба еще ни разу не была. Ей очень хотелось забраться в гнездо ветвей, туда в уютную излучину, теплую и шершавую, свернуться в клубок и лежать, слушая шепот листвы с редкими вкраплениями птичьих голосов… Поэтому, заходя в лес, Ленни всегда мысленно шла к дубу, верила, что однажды выдастся свободный часок и тогда она…

Этот момент наконец настал, когда всё вокруг зазеленело, а после проливных дождей в огороде было нечего делать. Мала задремала с приболевшими близняшками, а Ленни выскользнула из дома и припустила во весь дух в лес. Солнце ещё только перешло на вторую половину неба, день долгий. Она успеет!

Ленни бежала босиком, деревянные башмаки уж очень скользили по грязи и мокрой траве. Она закатала штаны как можно выше. Ноги ее до самых колен были в цыпках, крапивных ожогах и щипках гусят. Хлёсткая трава и ветки ей нипочем. Ленни знала, что от такого бега скоро заколет в боку, но останавливаться не стала – переведет дух на месте, попьёт из ручейка, посидит наверху и домой. Но когда она выбралась из кустов орешника, окаймлявших поляну, и остановилась, тяжело дыша и утирая мокрый лоб, то сразу поняла – что-то не так.

Дуб и поляна были тронуты чужой рукой.

И ногой тоже. Ленни видела охапку примятой травы у корней, верёвку, свисающую с ветки – чтобы быстрей забраться (но зачем – там ведь есть насечки?!). Она как можно тише шагнула назад в кусты и присела. Её светлые пушистые волосы – заново остриженные, мама сдалась – совсем растрепались от бега и торчали в разные стороны. Ленни сердито отлепила прилипшие ко лбу и щекам прядки. Очень хотелось пить. Сердце так стучало, что заглушало остальные звуки. Ленни глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Если так повторить пару раз, станет легче. Она посидит тут тихонько и дождется того, кто посмел занять её дуб!

Даже если это простой странник, то что он делает так далеко в лесу, в стороне от всех дорог? Ищет что-то?

Ленни устроилась поудобнее, вытянула ноги и приготовилась ждать.

Он пришёл со стороны ручья (конечно же!), шёл медленно и сильно припадал на левую ногу. Среднего роста. Примерно, как Герб сейчас. Одет в грязный потрёпанный дублет, штаны и кожаные башмаки. Солнце било ему в спину, и Ленни всё никак не могла рассмотреть его лицо, пока не набежало облачко. Он как раз присел у выкопанной ямки развести огонь. Отстегнул от пояса кресало и огниво, достал заготовленный мох, на миг приподнял голову и посмотрел прямо на Ленни, притаившуюся за кустом. Глаза у него были яркие, почти синие, а лицо совсем мальчишеское – ни усов, ни бороды. Темные брови в разлёт, у правого глаза темнел синяк, а на щеке – глубокая царапина, уже поджившая.