Каждый день Ленни взбиралась на сугроб, который намело у левой стены бани, и смотрела вдаль. Туда, где вилась тропка между сосен.

Десять дней назад по ней приехал поверенный сэра Кристофера. По бокам от него ехали стражники с пиками. Солнце сверкало на их новеньких кирасах.

Раньше поверенный приезжал каждую новую луну, собирал подати или забирал заказ у отца – шкатулки, резные гребни, оправы для зеркал. Обычно он, охая, выбирался из крытой повозки, ругался на возницу и костерил лесные дороги.

Семья Ленни жила на окраине леса, на Белом хуторе. Вокруг на несколько лиг – никого. Только ручей за домом звенел по камням (или тооооненько журчал зимой) и птицы пели. Отец сам построил дом. Сначала это была глиняная мазанка, стены которой мама выкрасила известью. Так родилось имя дома. Оно осталось даже, когда отец из бревен сложил новый – большой. С полатями наверху, четырьмя окнами и крылечком. Ос и Герб были тогда еще малышами, сосали пальцы и держались за юбку матери. А Ленни спала в перевязи на груди. Теперь же братья были выше нее в два раза и шире в плечах в полтора.

Но приехал поверенный сэра Кристофера – не в повозке, верхом! И забрал их с собой.

Их и папу.

Ленни стояла на сугробе и долго-долго смотрела им вслед. Сосульки на скате крыши еще только начали расти, блестели розово-алым в закатном солнце. Шапку Ленни сдвинула на затылок, ветер сбивал ее густую белесую чёлку на бок, холодил шею и щеки. Застывшими пальцами она крепко держалась за край крыши. Упасть не боялась. Просто ей надо было за что-то держаться. Крепко-крепко. Мамина юбка давно была занята младшими – с обеих сторон, да и переросла она уже ее… Мама тоже долго смотрела им в спины, ловила солнечные блики на кирасах стражников. Смахивала с щёк капельки – маленькие, быстрые, мгновенно стягивающие кожу на ветру. А потом расплакались разом близняшки Ани и Кани, и она ушла с ними в дом.

А Ленни осталась.

Она стала приходить сюда каждый день на закате. Смотрела, как чёрные тени чертят полосы на снегу, а белые шапки на столбах изгороди розовеют, алеют, а потом тонут в сумерках.

Сугроб медленно проседал. Сосульки удлинялись. Солнце с каждым днём садилось все левее, меняя зимний розовый цвет, на нежно-золотой, чтобы потом огненным вспыхнуть у кромки земли, за лесом. Чёлка у Ленни отросла, и она сердито отводила ее в сторону, заправляла за уши. Мама отказывалась стричь ее. Еще в начале зимы было дело. «Совсем похожа на мальчишку будешь. Вылитый Освальд в детстве!» «Нет, – смеялся отец. – Посмотри, какие нежные у нее губы, а ямочка на щеке? Какой же это мальчишка? Да и не бывает у мальчишек таких лукавых глаз», – подмигивал он Ленни. Ленни фыркала, краснела и сердилась. Терпеть не могла, когда о ней говорят так, словно ее нет рядом. А сейчас бы не фыркала, подошла бы, прижалась щекой к отцовской ладони – широкой, пахнущей деревом, лаком, краской… Отца не было уже целую половину луны! Ни его, ни братьев. Мама хмурилась. Но с сугроба ее не сгоняла. Она и сама часто застывала, вскинув голову и устремив взгляд то ли вдаль, то ли куда-то вглубь себя… Лепёшки горели, нитка рвалась, близнецы опрокидывали чашку с очистками на пол, и она, сердито вскрикнув, возвращалась в день и дело, которым была занята.

Сугроб таял изо дня в день. Снег под соснами серел и съёживался. А на дорожке днём стояли лужи, и чернела кочками земля. За ночь все застывало, сугроб обрастал снежным кружевом. Близняшки отламывали от него ледяные корки и сосали их. Ленни сбивала палкой сосульки.

К новому полнолунию весь двор оказался залит талой водой, она уходила медленно и неохотно. Но Ленни знала, что стоит постоять череде по-настоящему теплых дней, как земля просохнет. Однако было сыро и пасмурно, моросил дождь вперемешку с белыми хлопьями, снег расползался клочьями по земле. Сороки скакали по голым веткам кустов, умудрялись таскать зерно у куриц, которых мать выпустила в клеть у южной стены сарая. Ленни отгоняла их палкой и свистом, но наглые птицы возвращались, поблёскивая изумрудными перьями в хвосте – точь-в-точь такими же, как камень в перстне сэра Кристофера. Ленни увидела его года два назад, когда отец взял ее с собой на ярмарку. Перстень, сверкающий прямо поверх кожаной перчатки. Еще запомнился удивительно нежный, глубокий голос, запах лаванды и чего-то еще – пряного, того, что мама изредка бросала в суп. Отец и сэр Кристофер разговаривали, и отец накрывал её голову ладонью, чтобы она не вертелась. Больше ничего она не запомнила. Они знали друг друга очень давно. Еще даже Ос не родился, да что там – даже маму отец еще не повстречал. Это она вскользь поняла, из обрывков фраз. Мама сэра Кристофера не любила. «Он справедлив, Хель, – говорил отец. – Зря ты так. Эту землю он мне пожаловал за службу, теперь я волен заниматься тем, чем хочу. Больше я в поход не пойду, поверь». И он приобнимал мать за плечи, но на всё равно сердито хмурилась. Не верила. И оказалась права. Ленни вздохнула.

Куры раскудахтались, сорока насмешливо стрекотала.

«Кыш!» – Ленни запустила в неё камнем. Он шлёпнулся в лужу, птица даже не повернула голову. Ленни могла попасть, глаз у нее был меткий, но калечить наглую красотку не хотелось. Если перебить крыло, она еще до рассвета угодит в лисьи зубы. Пусть красуется. Словно услышав ее мысли, сорока проскакала по двору и вспорхнула на самый высокий столб изгороди. Ани и Кани тянули к ней ручонки, щебетали. Сорока качнула хвостом и полетела в сторону леса.

– Ленни! – мама крикнула из окна. – Принеси воды. Девочек не бери, ручей высоко поднялся, утащит. Калитку, смотри, запри!

– Хорошо!

Ленни подскочила к крыльцу, схватила ведерко и в припрыжку бросилась к калитке. Близнецы семенили следом.

– Нет-нет-нет! – она рассмеялась. – Мама не разрешает, – вывернулась из цепких ручек и проворно выскользнула за калитку. Набросила веревочную петлю на столб забора. – Я скоро. Присмотрите за курами, отгоняйте сороку, если она вернётся.

Ленни любила ходить за водой. Прямо за домом начинался овраг, весь в скальных уступах, словно в ступенях. Прыгая с камня на камень, она быстро спустилась вниз. Редкие деревца торчали на склоне, а у воды были заросли погуще. Верба тронула ее ща щеку пушистой веточкой, когда она проходила мимо. «Ну, здравствуй, подружка, неужели ты уже цвет набрала?»

Ручей вспучился от талого снега, шумел, бежал, обдавая брызгами. Надо было забросить ведро подальше, на глубину, и тянуть осторожно – вести – чтобы ведро не разбилось о камни. Ленни знала самое удобное место. Как раз под вербочкой. Там вода не скакала, вырываясь из каменной теснины, а текла широко, правда, сейчас она так разлилась, что стоять приходилось на самом краешке, придерживаясь рукой за свисающие ветки.

Противоположный склон оврага взлетал к небу совсем отвесно – сплошная скала. А что там дальше, на той стороне, Ленни не знала. Здесь проходила граница их земли. И владений сэра Кристофера. Их дом стоял на краю. Дорожка меж сосен, по которой приезжал поверенный и заказчики, вела к озеру. На дальней стороне озера стоял замок. С воротами и мостом, который поднимали толстыми-претолстыми цепями, наматывающимися на колесо. Отец рассказывал ей и братьям, как рыли ров и отводили воду. Герб от восхищения даже рот приоткрыл, хотя ему уже было лет десять тогда. Сэр Кристофер сам придумал и построил свой дом, как и отец – свой.

Ленни задумалась и чуть не выронила потяжелевшее ведро. Оступилась, вода мгновенно пропитала мягкие башмаки. Она поджала пальцы на ноге. Брррр, какая холодная. С усилием вытянула ведро.