– Уж больше, чем со здоровым сердцем.

– Мм… Очко в твою пользу. У меня порок второй степени, ты же в курсе?

– Не знала.

– Ну, теперь я не так уж удивлен. Не знаю – это твой универсальный ответ на любой вопрос. Ты долго сидела на нарко-синтетике? Замечаю, что у людей, которые изрядно прожгли ей мозги, напрочь отсутствует любопытство.

Бармен поставил перед нами кувшин с жидкостью медного цвета и два пластиковых стаканчика, хотя я ничего не заказывала. Я отвернулась и сделала вид, что застегиваю сумку.

– Ладно, ладно. Не принимай всерьез.

Я лениво повернулась к нему. Мне казалось, что все на нас смотрят. Возможно, из-за моей внешности. В этом месте я ощущала себя неуместным предметом интерьера. Я пробежалась глазами по стенам в поисках «хочудомой», но, к своему удивлению, их не нашла. Обычно, когда я не дома, они тут как тут.

– В общем, у меня был друг, его отец раньше работал в НАСА. Сказал, что ничего не будет.

– Почему веришь?

– Они были под NN2. Знаешь, как эта дрянь действует. Мы тогда все на ней сидели. Были времена… – Он сделал объемный глоток и опустил голову, она тут же утонула в синем свете, который лился откуда-то сверху. – А теперь все только ищут, что еще запретить.

– Допустим, конца света не будет…

– Не-а, – Ярон вновь наполнил стакан.

– Тогда что произойдет, когда отсчет дойдет до нуля?

Он уставился в стену измученным взглядом, будто ему было лень рассказывать, будто он уже много раз повторял все это.

– Ты проснешься по будильнику, придет сообщение, что твой контракт продлен. Ты встанешь и начнешь работать. Твой контракт бессрочный?

– Угадай.

– Ну вот. Ты не привилегированное сословие, ты еще не достаточно отработала, чтобы тебя сняли с крючка. А вся эта хрень с апокалипсисом – это для того, чтобы мы больше тратили. Долгосрочная экономия и накопительство не имеют смысла, когда жить осталось не так много. Восемнадцать лет – они пробегут быстро.

– Они будут тянуться, как столетия.

– Как столетия будут тянуться годы, которые начнутся потом. А ты будешь работать. А если не сможешь, то тебя переработают в электричество, и ты продолжишь работать в проводах. – Он усмехнулся.

У меня затряслись руки. Снова это, ужасно надоело. Я теряла последний заряд спокойствия и скатывалась в черную дыру, снова.

– Я работаю у нас пятнадцать лет. Ты это понимаешь?

И снова за мной закрываются двери в здании-конусе, и я прикладываю палец к сенсору, подписывая контракт, начиная новую жизнь, и мне снова шестнадцать, на мне линзы, и я вижу Симона. Он был первым, кого я по-настоящему увидела; должно быть, поэтому не могу заставить себя думать о нем плохо. Меня взяли работать в компанию, там я стала частью коллектива. А если я часть команды, значит, еще кто-то знает, что я существую.

– А я работаю девять. Тебе кажется, что значительно меньше? По ощущениям как пятнадцать, поверь.

Я катилась куда-то вниз. Показалось, что даже со стула я падаю.

– Ты не знаешь моих ощущений.

Моему воображению предстала картина того, как я выполняю задания еще десятки лет. Я положила локти на стол и сделала нескольких глубоких вдохов, пытаясь не впустить панику в голову. Я видела, как мои кисти трясутся, слышала, как кольцо на мизинце стучит о стеклянную стойку. Мне показалось, что у меня украли что-то ценное, и я не имею понятия, как это вернуть. Все, что я могу – это сидеть здесь, в душном помещении ободранного рокерского бара, у стойки, вокруг которой развешаны постеры групп, участники которых давно лежали в земле. Я повернулась и поймала взгляд Иэна Кертиса, отпечатанный на выцветшей бумаге. Он был мертв и не понимал, насколько должен быть счастлив. Когда-то можно было просто повеситься на бельевых веревках – и все, ты свободен от всех проблем. Тебе никогда не придется работать, никогда больше не нужно будет себя жалеть. На самом деле, я тоже знала, что такое счастье: счастье – это проходить мимо аптеки, зная, что тебе там ничего не нужно. Но, увы, со мной это было лишь однажды.

– Ты говоришь, что я буду работать. Будто тебе самому не придется.

– Не-а. Я куплю себе исчезновение на черном рынке. Или придумаю что-то получше.

Я засмеялась так громко, что на нас обернулась дюжина человек.

– Что? – Ярон посмотрел на меня с долей изумления.

– Тебе никогда на него не накопить. Только если будешь работать три жизни подряд. Забудь.

– Я узнал…

– Все, что ты узнал, – перебила я его, – ложь и провокация. Даже не начинай.

– Как хочешь, – произнес он, убирая бутылку. Его уверенность заметно пошатнулась.

Я прекрасно знала, сколько стоило исчезновение на черном рынке. Когда я сумела выйти на подпольщиков в прошлом году, визит к продавцу чуть не стоил мне огромного штрафа. Мне все объяснили на пальцах, как работает и сколько стоит. На деле это всего лишь небольшой цифровой шифр. Один из них назвал это «молитва». Как и любой прочитанный текст, он автоматически записывается в облачной копии сознания и запускает там процесс полного уничтожения данных, а заодно ищет коды всех имеющихся копий и стирает данные в них. Как только ячейка опустошена, вирус дает сигнал о ликвидации носителя. Тогда чип тикает и останавливает деятельность мозга. Это не больно и довольно быстро, хотя и не мгновенно. Процесс длится в среднем девяносто три секунды, как мне объяснили. И стоит это больше, чем вы можете себе представить. Я ушла, сдерживая в себе беспомощные стоны и ругательства, потому что даже с моей зарплатой мне пришлось бы работать еще как минимум четырнадцать лет, чтобы это получить. Может, если бы я так не кормила своими деньгами элитные маркетплейсы, то меньше, но деньги за ненужные шмотки не вернешь. Впустую потраченная жизнь обмену и возврату не подлежит.

– Хорошо нашему боссу. – Видимо, мой коллега захотел перевести разговор в немного другое русло. – Еще годик, и он свободен.

– Он это заслужил.

– Ну-ну. Симон Тор стоял у истоков всего этого конвейера. Все-то он заслужил. Работает всего на пару месяцев дольше тебя. И все его индексы – тоже вранье. Все подделка. Он и дерьмового анекдота придумать не сможет. Гнилой кадр.

– Он мог не работать вовсе.

– Угу, изначально на это и надеялся, я уверен. Пока не понял, что те, кто выше в пищевой цепочке, его надули.

– Не знала, что он настолько тебе неприятен.

– Он урод.

– Ты его не знаешь.

– Он нравится только тебе. Но это потому что у вас давняя интрижка, да? Я не осуждаю. У него дома крутой интерьер, наверное?

Меня немного удивила его прямота.

– У него один минимализм.

Перед глазами промелькнула огромная гостиная его особняка на холме. Я вхожу, стуча каблуками по мраморному полу, мои длинные рукава в блестках описывают в воздухе рваные фигуры, когда я танцую под «Шарлин», которую Симон всегда считал моей любимой песней по понятной причине. Я придерживаю двумя пальцами бокал с белой кока-колой и улетаю далеко, дальше, чем вы можете себе представить. Когда это закончилось? Когда я была там в последний раз? Когда-то между отметками «давно» и «очень давно».

– Старая школа. Ясно…

– Это в прошлом. И я не поэтому его защищаю. Кто-то еще знает? – Я попыталась сделать так, чтобы выражение моего лица было идеально спокойным.

– Санни. Больше никто, насколько я осведомлен.

– Ты с ней общаешься?

– Редко. В прошлом году был на ее вечеринке. Она показала, где черпает вдохновение для работы. Я еле ноги унес. Такие люди нужны обществу. Смотришь на них и понимаешь, что ты не такой уж и псих. Тебе надо сходить. Мне кажется, ты из тех, кто получает удовольствие от, так сказать, хорошо прописанного садизма.

Шрамы на руке начали жечь, и я подтянула рукав куртки.

– Я не пойду.

– Мне кажется, в психопатах есть толк. Среди наших подопытных их полно. Например…

– Не хочу о работе, – перебила я.

– Да не проблема. Кстати, тебе не показалось, что она сегодня странно себя вела?