Ещё бы. Помню себя в юном возрасте: шныряла песнями, где можно и где нельзя. Даже мысли не возникало о корректности, конфиденциальности и прочих этикетках. В смысле, правилах этикета.

— И я видел, насколько она измотана. К вечеру второго дня, по моим ощущениям, в её теле уже почти не было, что называется, живого места. Но к палатке она подошла твердым шагом и вполне бодро пожелала всем доброй ночи. А потом просто рухнула. Конечно, этого за пологом никто уже не видел. И не предполагал, насколько все может быть плохо. Но я-то знал. И мог помочь. Ещё днем пытался предложить свои услуги, но она отмахнулась. Сделала вид, будто не поняла. И я тоже не понял.

Кажется, мы подходим к самому главному моменту этой истории.

— Когда народ разошелся по спальным местам, я заглянул к ней. И едва не устроил всеобщую панику, потому что мне показалось, что нашел уже труп. Но она отчетливо произнесла, хоть и не открывая глаз: «Все нормально. Мне просто нужно отдохнуть. Иди спать».

Надо же. Ну хоть кто-то из них двоих оставался к тому времени в ясном рассудке.

— Конечно, я не пошел. И… снова предложил свои услуги. Тем более, что её же товарищам мы помогали восстанавливаться. Когда выдавались паузы с ранеными. А она… Расхохоталась.

Наверняка, хотя бы потому, что была старше и опытнее. И возможно, даже замужней дамой. А тут пылкий вьюнош со своим энтузиазмом нарисовался… Действительно, забавно.

— Я жутко оскорбился. Но не отступил. Придумывал причины и доводы, давил на чувства, в общем, сходил с ума от желания помочь. И она, в конце концов, сдалась. Посмотрела на меня странным взглядом и сказала: «Ладно, валяй. Только чтобы потом без обид». И я навалял. Очень большого дурака.

А был бы постарше и поумнее, сообразил бы, что если женщина в чем-то упорствует, лучше её не переубеждать. Виноват окажешься в любом случае.

— Большого опыта пения у меня, конечно, не было. Зато всю теорию знал назубок, наставники хвалили, так что… А ещё очень хотелось почувствовать себя если не спасателем, то спасителем. Но с первых же нот все пошло ровно наоборот моим представлениям. Она… Она словно запустила руку мне в горло, по самое плечо, стиснула в кулаке все внутренности, и вывернула меня наизнанку, не позволяя не то, что оборвать, а даже остановить песню хотя бы на мгновение. Я чувствовал себя куклой, совсем как те, перчаточные. В полном и безусловном подчинении. Но и это не было самым страшным. А когда я уже почти согласился быть послушным… Она меня отпустила. Сразу, резко, всего целиком. Вот тогда стало по-настоящему больно. И невыразимо обидно.

Конечно. Попользовались и выбросили — кто бы не обиделся? А главное, винить можно только себя. За свои же благие намерения.

— Мне многое хотелось сказать в те минуты. Наверное, много очень плохого. Того, за что мне потом было бы ещё и стыдно. Но к счастью, песня выжала из меня столько сил, что я и сам чувствовал себя трупом. А она… Перетащила на постель, прикрыла одеялом. Сказала: «Это было глупо, но трогательно. Спасибо». И ушла в ночь, к завалам. Чтобы успеть спасти ещё несколько человек.

Ему бы стихи писать. Или сразу поэмы. Героически-лирические. Слезу у читателей точно будет вышибать.

— А утром до нас все-таки добрались остальные спасатели и медики из её группы. Со всем нужным оборудованием, медикаментами и кучей других полезных вещей, с которыми подвиги не нужны. И ещё среди приехавших был человек… Такой же песенник, как я. Только уже совсем взрослый, жутко здоровенный. Он сразу подхватил её на руки, как только увидел. Обнимал, укачивал, шептал на ухо, а она… Смеялась. Гладила его по щеке. Что-то рассказывала и снова смеялась. Счастливая. Совсем не похожая на ту безжалостную сталь, с которой общался я.

Вообще, после таких историй принято ответно делиться сокровенным. Только в моей копилке, пожалуй, ничего похожего не найдется.

— Тогда я, конечно, не понимал, что столкнулся с рыцарем. Вообще ещё не слышал этого слова. Местные преподаватели тоже были не в курсе. Наставники начали подозревать неладное уже потом, когда вернулся домой. Потому что прийти в себя оказалось трудновато. Сначала я думал, что это больше вроде влюбленности, переживаний из-за того, что отвергли. Что не был достаточно хорош. Но когда пение совсем разладилось, за меня взялись специалисты Коллегии. Тоже, в своем роде, выжали и выпотрошили, допытываясь до мельчайших деталей. Наверное, я рассказывал, только не уверен, что связно. Воспоминания, мысли, чувства… Все спуталось узлами. И развязать их было невозможно.

Как же мне все это знакомо. Не с таким градусом накала, слава богу, но тоже прошла. И вышла живой и здоровой. Правда, спасибо за это говорить нужно совсем не себе самой.

— Все казалось бессмысленным. Сны походили на бездонные пропасти, а каждое утро приносило с собой только мучения. И я был уже близок к самоубийству, когда…

Он все-таки поставил чашку на стол. Целую и невредимую.

— Я искал место. Неприметное, заброшенное, чтобы если найдут моё тело, то оно уже точно будет мертвым. Даже пистолет прикупил, с рук, чтобы никто не знал. Но в самом удобном и тихом закоулке передо мной вдруг возник человек. Тогда он показался мне очень старым, а в действительности, наверное, ему было не больше шестидесяти. Высокий, крепкий, похожий на отставного военного. Я решил, что меня собираются ограбить или убить, что, в общем-то, было вполне мне на руку в тот момент, но он всего лишь сказал, очень мягко, почти ласково: «Спой для меня. Пожалуйста».

Какая у людей жизнь интересная, однако. Два рыцаря за раз. Я бы позавидовала, да мне… Пожалуй, одного более, чем достаточно.

— И я запел. Хотя все время после возвращения не мог даже думать о песнях. А он слушал. Внимательно. Чуть покачивая головой в такт. И в какой-то момент я почувствовал… Вернее, перестал чувствовать все те узлы. Как будто они сами собой развязались и рассыпались. Как будто ничего и не было.

Я даже могу предположить, что именно произошло. Рыцарь пустил в Лео свою тень и убрал все то, что ранее наломала женщина.

— Он в прямом смысле вернул меня к жизни. Физически — к прежней. Впрочем, врачевать мою душу он и не собирался. Убедился, что все хорошо, и ушел. Растворился в сумерках. А я даже не успел сказать «спасибо».

Теперь понятен этот его горячущий интерес ко всему рыцарскому. Правда, коктейль тот ещё: тут и обида, и разочарование, и чувство вины, желание ещё раз, хотя бы чуть-чуть, и стремление доказать, что он не котенок, а лев. Вопрос только, а Петер-то в чем виноват? Почему именно он должен расхлебывать все это рагу?

— Прости за долгую историю, в которой мне нечем гордиться. Но я должен был рассказать. Потому что самое главное выяснилось потом. Когда я вернулся в общежитие, перемену не могли не заметить. И во мне снова начали копаться, наверное, даже дотошнее, чем прежде. Вот тогда и выяснилось, что тот, второй рыцарь, действительно, вылечил меня. Вырезав поврежденные участки моей песни, как хирург скальпелем. Только швы, если и были наложены, рассосались ещё до того, как я переступил порог своей комнаты.

Итак, что мы имеем? Эпизод с нарушением песенного порядка и эпизод с его направленной модификацией. Что ж, в свете услышанного теперь нет даже повода удивляться тому, что произошло с нами намедни. Интересоваться технологией и вовсе бессмысленно: не думаю, что рыцари действуют по готовым инструкциям. К тому же, подробности, даже в самом тщательном изложении, ничем не смогут помочь ни науке, ни праздно любопытствующим. Чтобы чудодействовать, нужно просто быть рыцарем. Точка.

Хотя один нюанс, пожалуй, нужно уточнить:

— Этот пожилой дяденька и та женщина. Между ними, случайно, не наблюдалось чисто внешнего сходства?

— Я как-то не сравнивал. Слишком разные были… э… впечатления. А теперь, когда ты сказала…

Лео снова потянул руку к голове, но в последний момент передумал.

— Действительно. Если не брать в расчет рост и вес… Пожалуй, их лица и впрямь были похожи чертами.