Хотя, вряд ли. Кое-кто нажраться просто не способен.

На том приснопамятном рынке явления больших машин с богатой хромировкой и развязно-дюжих молодцов не происходило. Да, именно ввиду близости общины песенниц. Не то чтобы мы нарочно кого-то откуда-то гоняли, но лишний раз к нам и нашему окружению старались не лезть. По крайней мере, делали это осмотрительно и с предварительным согласованием всех сторон. К совместному удовлетворению верхушек. А у здешних предпринимателей, судя по всему, защитников не нашлось.

Пятеро долботрясов, разряженные в, несомненно, дорогие шмотки, которые подходили каждому из них хуже, чем корове седло. И ещё один в машине, перегородившей основной выход с рынка. Конечно, пути отхода оставались. Но слишком узкие и неудобные, чтобы тащить по ним остатки товара и оборудования. Так что, на лицах всех торговцев, которых я могла видеть со своего места, образовалось одинаково обреченное выражение.

В целом, их можно понять. Полиции нет особого дела до таких мелких разборок. Вот если окна побьют или оградки поломают, тогда да, примчатся и оштрафуют. Причем, все ту же торговлю, которая за арендованное место как бы и вроде бы отвечает. Всего-то и остается, либо платить дань этой банде, либо просить защиту у другой. А расценки по рынку, как можно предположить, примерно одинаковы. Значит, если и выбирать, то максимум через фейс-контроль. Вот эти конкретные на людей похожи слабовато, но шансы есть, зато водитель явно смышленый. И внимательный. Приглядывает за обезьянками, которых выпустил погулять. Правда, единственно и исключительно, чтобы лишнего в карман не положили, но все же. Дисциплина есть — уже хорошо.

Пока я разглядывала цирковую труппу, напиток согрелся и стал совсем никакущим на вкус. Что ж, сама виновата, не надо было считать ворон. Ещё один заказать, что ли? Теперь уже, конечно, с ромом.

Только собралась повернуться к бармену, рядом нарисовался один из сборщиков дани со своим неотложным делом. Паренек за стойкой закономерно спал с лица и начал лепетать что-то о неудачном дне, плохой погоде и скудном количестве посетителей, пытаясь обосновать почти полное отсутствие выручки. Конечно, зря. Горилла оборвала все на полуслове и наставила терминал, как пистолет, рявкнув:

— Гони деньгу!

Паренек дрожащей походкой поплелся к кассе. Я отставила в сторону недопитый мохито и спросила, со всем возможным очарованием:

— Пропустите даму вперед?

— Чего?

— Я куплю коктейль. И денег в кафе прибавится. Вам же лучше будет. Прибыльнее.

Соображал он туго. Поэтому я помахала бармену:

— Ещё одну порцию, пожалуйста! Мужчина подождет.

— Э, дамочка, нам сказали…

— Вам сказали? Серьезно?

Он явно собирался развить свою нехитрую мысль, но почему-то осекся, поймав мой взгляд. И сделал шаг назад.

Нам сказали…

Почему тот, кто не в состоянии следить даже за собственными действиями и мыслями, непременно пытается контролировать весь остальной мир? Снова и снова, громоздя жертвы и разрушения, а заодно уменьшая свою же выгоду?

Нам сказали стоять, и мы стояли…

Всегда одно и тоже. Пресловутое право сильного. И никто не хочет задуматься над простейшими вещами. Как бы ты ни был силен, у любого цикла есть фазы. Невозможно круглосуточно быть начеку. Невозможно каждую секунду быть готовым вложить все силы в один удар. Да и вообще, настоящий удар — вещь сама по себе крайне одинокая, после которой просто ничего не останется. Ни того, кого ты ударил, ни тебя самого: силы-то потрачены полностью.

Нам сказали дурить, и мы дурили…

За что я нежно люблю организованные структуры, так именно за корпоративный дух. И чем он душистее… Стоит только поймать волну первой попавшейся ячейки, и дальше дело даже не техники, а ленивого перебора. Как гирлянду-раскладушку мастерить: вроде режешь по лекалу одну фигурку, а потом разворачиваешь, и в руках уже десяток.

Поставить. Передвинуть. Объединить. Снова раздвинуть. Хоть сиртаки можно сварганить, хоть танец маленьких лебедей. Впрочем, нет, на лебедей не сезон. Будут пингвинчики.

Та-ра-та-тай-та, ра-та-та-та-там…

Дети точно повеселятся. Да и родители могут. Нет, улыбаться во весь рот необязательно. Так, уголком губ. Потом, конечно, поржут. Ввечеру, за семейным ужином или в ближайшем к дому пабе. И день будет прожит не зря. Даже мой. Даже без свежего мохито.

Можно было пожурить бармена, но он настолько ошарашено глядел на импровизированное танцевальное представление, что я его великодушно простила. Тем более, он вряд ли соображал, что происходит и почему. А вот надзиратель горилл быстро скумекал, откуда возник танцпол, только сие знание было как раз из разряда тех, приносящих печали. Поэтому тихо прятался в машине, как будто это могло уберечь его от забав тетушки Дарли.

Та-ра-та-тай-та, ра-та-та-та-там…

И как я сразу об этом не подумала? Наверное, потому что просто — не подумала. Это ведь куда как веселее хосписа. Да, менее богоугодно, но кто знает? Не всех же миссионеров папуасы съедали, в самом деле. К тому же вкуса во мне не особо много.

Сусанне эта идея, конечно, не понравится. Но кто ей расскажет? Уж точно не я.

— Милаши, правда?

Услышав мой голос прямо над ухом, шофер трепыхнулся, но поскольку и впрямь был не по чину сообразительным, глупостями заниматься не стал. Даже положил руки на руль, мол, я в теме, возражений нет.

— Я сейчас поводок приспущу, и ты заберешь своих обезьянок обратно в цирк. Договорились? И мили через две будете свободны, как ветер. Но если вздумаете вернуться… Вот тебе лично нравятся песенные марафоны?

Он сглотнул так, что едва не проглотил кадык.

— А вообще, я девушка свободная. Смекаешь?

Ещё один глоток.

— И добрая. Так что, если будут выговаривать за сегодняшнее, вали все на меня.

Петер

Цок-цок-цок. Кастаньеты каблуков. От входной двери в сторону кухни. Значит, минут через пять-семь по квартире поплывет аромат вырвиглазного кофе, а потом начнется шуршание по всем углам, потому что Консуэла приходит домой на обед не за обедом, а по своим всегдашним благотворительным делам. И если учесть, что даже моя комната сейчас напоминает собой склад Армии спасения…

— Кларито, ты все ещё дома?

Прекрасные отношения. Наверное, для кого-нибудь даже завидные. Тебя никогда не спросят, где шляешься, а тем более, собираешься ли возвращаться. Наоборот, в самом лучшем случае лишь растерянно поинтересуются, какого черта ты здесь забыл и никак не можешь найти.

Но, в самом деле… Обед? Значит, полдень. Значит, двенадцать часов спокойного сна я получил, что уже неплохо. Хотя, как — спокойного?

Одеяло скомкано и закручено во все стороны. Коробки и пакеты, которые оказались в досягаемости моих конечностей, скажем так, утратили товарный вид. И как только сил хватило? Я же, когда доплелся домой и впрыснул себе все, что полагалось, не сразу угомонился. Сначала драил себя, потом ванную комнату. Потом снова себя. Должен был вымотаться насмерть. А вот поди ж ты…

— Ты там живой?

Относительно. Но конкретно разбитый. По-хорошему, полагается лежать, и очень продолжительное время. Причем под присмотром, в штатной больничке. И всем было бы спокойнее, разве нет? Да хоть в следственном изоляторе, куда меня и должны были отправить в полном соответствии с инструкциями. А вместо того мне вкатили консерву, часик поездили по мозгам, а потом просто взяли и выперли на улицу, хорошо хоть, не под дождь. В Управлении болтали, конечно, про новые подходы и эффективный менеджмент, но чтобы до такой степени?

А как же пресловутая социальная опасность? Они ведь все время делали упор на изнасилование. Или, в крайнем случае, насилие над тонкой душевной организацией гражданского служащего. По логике вещей после всего этого мою свободу стоило бы существенно ограничить, а не сказать: иди, покуда, погуляй. Тут новый подход прочитывается разве только на фоне сокращения бюджетных расходов на предварительное заключение. И похоже, возможный ущерб от того, что я успею попортить кого-нибудь ещё, для нашей бухгалтерии несущественен.