— Вы должны были привлекать внимание противоположного пола, мистер Тауб. Непременно должны были.

Чем? Своей мастью или своей неприспособленностью к жизни Террас?

О, сколько там было и есть правил! Неписаных, разумеется, иначе неинтересно. Но когда правильные ответы на вопросы входят в тебя, что называется, с молоком матери, и мысли не возникает, что кто-то другой может только тупо стоять и ждать указаний, как поступить. Любых, даже нарочно глупых и унизительных. Потому что выбора нет и нет путей отхода. Никуда.

А с местными девушками… Там правил было просто безумное количество! И для той стороны, и для этой. Нет, только не моей. Я в этом отношении не котировался. Даже в плане экзотики. Плюс нежелание подводить ту единственную женщину, которая хоть как-то заботилась обо мне.

Можно было либо стать членом всеобщего клана, либо вечно стоять особняком. Но такое решение мало зависело от меня и моих потребностей. Да вообще никак не зависело. И невинность я потерял гораздо позже. В одном из курсантских походов по увеселительным заведениям.

— Конечно, вы запомнили все, что было сделано и не сделано, не так ли? И старые обиды нашли свой выход.

К чему она клонит? Я всего лишь наорал. Некрасиво поступил, согласен. Непрофессионально. Но на кон было поставлено слишком многое, чтобы бесконечно и бессмысленно разводить реверансы.

— Я готов принести извинения, если это необходимо.

Сзади фыркнули.

— Извинения? Неудачная шутка, мистер Тауб.

— Я не…

Вместо продолжения беседы что-то пискнуло, и справа от меня высветился экран проектора, расположенный то ли прямо на стене, то ли в нише книжного шкафа.

Сначала побежали строчки служебной информации о дате, месте записи и прочей формально-технической дребедени, потом возникло изображение. Картинка из привычной медицинской палаты, кажется, даже знакомой. Ну да, этот молдинг ни с чем не спутаешь. Палата на втором этаже, диагностическое отделение. Номер не запоминал, но как пройти от входа и через все Управление, нарисую с закрытыми глазами.

Передний план — кто-то из докторов. Больше спиной, но все равно незнакомый. Зато медсестры, снующие мимо камеры, примелькавшиеся, что называется. Частенько работали на осмотрах. Вот и в последнюю вахту…

Звук я услышал с запозданием, но не потому, что качество записи хромало: видно все было совершенно идеально. Просто первые секунды женщина, вокруг которой все хлопотали, видимо, делала передышку и набирала воздуха в легкие. А когда завыла, сомнений не осталось.

Лахудра. Её вой ни с чем не спутаю.

— Мазки, док? — это кто-то из медсестер интересуется.

— По протоколу. Хотя… Нет, пусть будут. Для сравнения. Пробы на пьянку готовы?

— Отрицательные.

— Все?

— Полностью.

— Токсины, грибы и прочее?

— Частично готовы, но в целом все то же.

— Альтернативное ощущение реальности исключаем, — доктор устало выпрямился и повернулся к кому-то, остававшемуся за кадром. — Если она и занималась рукоблудием, то при полном и ясном сознании.

— Хотите сказать, мисс Лопес не могла нанести себе эти повреждения самостоятельно?

— Ну, если не засовывала в себя хлопушку и не дергала за веревочку. Конфетти внутри, кстати, нет, если вы об этом.

— И насколько велики…

— Экстрагенитальных нет, за исключением тех ссадин и синяков, которые она набила уже после начала истерики. Зато внутри все разорвано капитально. Но вот что любопытно…

Доктор приспустил маску, сверился с записями, пролистнул несколько страниц, убористо заполненных буквами и цифрами.

— Вектор повреждений нехарактерный.

— Что вы имеете в виду?

— Что имею, то и… Надеюсь, вы себе процесс представляете? Воздействие хоть и происходит внутри, но все равно остается внешним. А здесь все наоборот.

— Как прикажете это понимать?

— А как хотите. Но если эту даму реально кто-то насиловал, то делал это, прямо скажем, нетрадиционным способом.

— А именно?

Доктор скривился:

— Вот честно, сейчас даже не хочу об этом задумываться. У меня впереди семейный ужин и годовщина свадьбы. То есть, сначала годовщина, а потом…

— И все-таки?

— Слышали о ложной беременности? Редкая, но крайне занятная штука. На чистом самовнушении доходит вплоть до родовых схваток. Как возникает, неясно, рассасывается тоже сама собой. Проистекает от желания иметь или не иметь детей, на фоне заметных проблем с психикой. Так вот, в данном случае ситуация чем-то похожа. Только последствия вполне реальные, а не ложные.

— Полагаете, имеет место самовнушение?

Доктор повернулся, взглянул на кровать с завывающей Лахудрой и пожал плечами:

— Когда острая фаза психоза закончится, попробуйте её расспросить. Но лично я не представляю, что могло сподвигнуть молодую женщину, вернее, учитывая анамнез, девушку, на такую странную и весьма болезненную фантазию.

В кадре ещё немного помельтешил медперсонал, промелькнули окровавленные тряпки и тампоны, экран погас, и наступила тишина. У меня в голове тоже стало тихо. Совсем-совсем.

— Все ещё желаете извиниться, мистер Тауб?

— Пожалуй, нет. То, что вы показали, из области чудес и чудотоворцев, а это не ко мне.

— И у вас нет ни малейшего сочувствия к пострадавшей?

Если все это нелепый спектакль, о сочувствии говорить просто смешно. Если все-таки правда…

Сонги славятся своей дурковатостью, это известно, но я-то здесь причем? Прикрикнул пару раз, потому что меня в тот момент тоже почти разрывало, но…

Нет. Невозможно. Сама мысль о таком — чистое сумасшествие.

— Вы осознаете свое положение, мистер Тауб?

А что за положение? Я сижу на стуле. У меня затекли руки, плечи, шея и задница. Мне запарили мозги какой-то белибердой. Внутри — почти полный наркоз. Снаружи — по большей части темень. Вот и все.

Ещё вопросы будут?

— Достаточно, благодарю вас.

Эй, я же вроде бы только подумал, а не сказал? Точно, молчал. Да и голос, попавший в унисон моим мыслям, вовсе не женский, значит, обращен не ко мне, а…

Легкие шаги прошуршали по ковру, потом цокнули каблуками по паркету, раздался шорох, судя по всему, дверной створки, и первое действующее лицо покинуло сцену, уступив место второму.

Мужчина, великодушно избавивший меня от общества назойливой дамы, как оказалось, сидел все это время в кресле по левую руку, там, где тени были особенно густые, а теперь решил пройтись по комнате, искусно избегая мест, хоть сколько-нибудь приближенных к свету. Все, что я мог разглядеть, это свободные брюки с мягко заглаженными стрелками и край вязаной кофты, потому что руки неизвестный мне персонаж предпочел скрестить на груди. Так он и остановился перед окном, наполовину закрывая обзор — темный силуэт на фоне городской ночи.

— Вернемся к вопросу о вашем положении, если позволите.

— У меня есть право голоса?

— Разумеется. Вы можете отказаться отвечать. Могли отказаться с самого начала.

Ну, наверное, мог. Но зачем? Мне ведь тоже хочется разобраться в ситуации, а без поддержания диалога поток информации обычно быстро скудеет. Мы ведь все ещё танцуем этот странный танец?

— Но тот факт, что не стали отмалчиваться, вам больше на пользу, чем во вред. По моему мнению.

Интересное подчеркивание. Попытка показать, что принимает решения именно он? Что ж, буду иметь в виду.

— И все-таки, вернемся к прежней теме, мистер Тауб. Запись, которую вам продемонстрировали, как вы понимаете, не совсем полная. Но я счел ненужным освещать физиологические подробности инцидента более, чем в таком объеме. Материалы будут приобщены к делу без цензуры, это могу обещать.

Как щедро. Только совсем не радостно.

— Не стану скрывать, произошедшее носит исключительный характер, и расследование будет проведено со всей возможной тщательностью. Однако меня больше интересует кое-что другое, возможно, не имеющее прямого отношения к рассматриваемому делу. Позволите спросить?

Он говорил тихо и почти без эмоций, но при этом почему-то ясно чувствовалось, что да, заинтересован. А ещё вполне искренен. И в кабинете, похоже, только мы вдвоем. И полная запись вряд ли ведется, при таком-то освещении. И…