Где-то далеко, наверху, бушевала Война, но здесь же, в глубине Кубуса, всё оставалось как прежде. Не было разницы между верхом и низом, севером и югом, прошлым и будущим; спустя бесчисленное множество шагов момент, когда Шинобу и Роберт упали сюда, казался бесконечно далёким. Залы, теперь похожие на платформы посреди огромной сети, сменялись прямыми дорогами, дороги сменялись залами, и единственное, что давало намёк на направление — бледный треугольник, неизменно появлявшийся на одной из арок, обрамлявших выходы из залов.

Но куда приведёт Набла? Куда приведут эти метки, оставленные когда-то давно кем-то могучим, возможно, самим Агмаилом, с неизвестной целью? Ведут ли они наверх, к свету и жизни, или наоборот, манят всё глубже внутрь Кубуса, в места, нетронутые уже три тысячелетия? Сейчас было уже поздно задаваться такими вопросами: позади было бесчисленное множество распутий, а «обратной Наблы» загадочный автор не рисовал.

И тут Роберт понял: он чувствует ветер.

Он слышит ветер.

Он ощущает на своей коже, как едва заметные потоки влажного воздуха ласкают его ладони, волосы и лицо.

Он встретился взглядом с Шинобу и понял — она тоже чувствует.

Ноги, уставшие от долгих часов ходьбы, понесли их с новыми силами, питаясь одной лишь надеждой — однако где-то на обратной стороне сознания, не так уж и глубоко, Шинобу и Роберт понимали, что увидят, когда дойдут до конца коридора, туда, откуда лился неяркий голубоватый свет.

И они дошли.

Они стояли на небольшой платформе, почти балконе. Далеко внизу, отражая голубоватое сияние, покачивался океан, теряясь вдали — а сверху огромная плоскость нависала скатом бесконечной крыши, обозначая собой конец пути. Они преодолели технические уровни. Роберт и Шинобу были под поверхностью Кубуса.

Шинобу, покачнувшись, опёрлась спиной на гладкую опору структуры и с ироничной улыбкой опустилась на пол. Роберт медленно сел рядом с ней — в его глазах, как в океане, отражалось голубоватое свечение, исходящее из недр Кубуса.

— Выходит, это конец, — сказала Шинобу.

— Как бесславно, — усмехнулся Роберт, закрыв глаза.

— Но мы видели то, что вряд ли видел кто-то до нас. Рассказать — и не поверят…

— Если теперь я смогу это кому-то рассказать, я сам едва поверю.

Они сидели рядом, Шинобу Кёртис и Роберт Мацело, и прохладный влажный ветер трепал их волосы, нежно сдувал слёзы. Где-то внизу, там, где вода встречалась с метапластом, шумел океан, и Роберт чувствовал, как реальность покидает его; ему казалось, что он сидит на террасе Кубуса, в тени изящной полукрыши здания, и этот шум океана — тот же шум, но с другой стороны…

— Я хочу прочесть тебе стихи, — проговорила Шинобу; сухой язык едва ей поддавался. — Я нашла их недавно…

Слово «недавно» прозвучало так неестественно, подумал Роберт.

— «Не окрыляет. Не властвует. Не влечёт… Выброшено. Развеяно у обочин. Взгляд отрешён или попусту обесточен…»

Роберт закрыл глаза — и умиротворяющий вид террасы Кубуса вернулся, подрагивая в мареве безвременности.

— «Официант, принесите мне гамбургский счёт…»

Он слышал ветер, он чувствовал влагу моря, он видел, как солнечный свет, выглядывая из-за крыши, освещает носки его ботинок. Кубус протянулся от его разума до самых далёких мест, которые он только мог себе вообразить.

«Все эпилоги — ложь…»

Сознание медленно успокаивалось, звук сердца слился с шумом ветра.

«Все дороги — прах…»

В разуме не осталось ничего, кроме бело-стального умиротворения.

«Бог одинок… и, похоже, серьёзно болен…»

И в самом конце Роберт вдруг вспомнил, как он мечтал хотя бы раз оказаться в космосе, пролететь на шаттле до орбиты Левена, увидеть со стороны свой родной мир неестественной формы — желание вспыхнуло и растворилось в вечности, подобно едва заметному дымку, который испускает спичка, когда гаснет огонь.

Город отчаялся, и со своих колоколен он распевает гимн об иных мирах.

***

Стеклянный потолок атриума Академии раскололся с громким треском, когда опутанный нитями Перехватчик рухнул на него, отчаянно пытаясь выстрелом попасть в своего пленителя. Так и не восстановив стабильность полёта, он застрял в ветвях раскидистого дерева, растущего в центре атриума; красное лезвие рассекло Перехватчик надвое, и Атексетский пилот выскочил из кабины.

Ловко цепляясь тремя руками за ветки, Атексет спускался вниз, на пол. Но сверкающий белизной метапласта Истребитель вместе с каплями жестокого ливня стремительно ворвался в атриум; он повернулся в резком вираже, и появившиеся из ниоткуда нити подхватили его, аккуратно прижав к стене. Открылась кабина, откуда вниз, с высоты нескольких десятков метров, выпрыгнул Рыцарь.

Ещё больше пепельно-серых нитей выскочили из стен, пола и веток дерева; они подхватили Рыцаря, а Атексета оплели со всех сторон, вырвав лезвие из рук. Опустившись на пол, Рыцарь откинул с лица длинные чёрные волосы и подошёл к дереву, туда, где беспомощно бился опутанный нитями пилот Перехватчика, крича, подобно птице. Синяя вспышка света — и Атексет замер, сжавшись от страха. Рыцарь невесело усмехнулся.

***

— Ну-с, кого вы отловили на этот раз, Лориан? — Альмер Зормильтон любопытно склонился над существом, надёжно зафиксированным на лабораторном столе.

Атексет выглядел… необычно. Из туловища у него росли три конечности, все были похожи на цепкие руки; но при этом из головы, на которой нашлось место двум вполне обычным глазам, тоже росла пара рук, но меньших размеров и совершенно иной формы. Всё это разнообразие конечностей надёжно охватывали метапластовые оковы, которые Лориан сотворил модулем из того, что Зормильтон ему мог предложить.

— Хе-е-е, — протянул тот, когда в нейру начали поступать данные с приборов. — У дружка-то скелет из неплохо структурированного углерода…

«Пока Альмер разбирается с анатомией, хочу поделиться информацией крайне увлекательного толка, — прозвучал голос Агмаила, доступный лишь Лориану. — У всех пилотов Перехватчиков, что ты поймал, есть нейра, причём очень похожая на нейру, которую используем мы. Однако либо она работает недостаточно корректно, либо у врагов наших действительно отсутствует какая-либо память, и из эмоций лишь страх».

«Это может быть защита, — ответил Лориан также в мыслях. — Вы бы тоже не хотели, чтобы ваши воспоминания враг мог взять и считать».

«Возможно, друг мой, — ответил Бог Разума задумчиво. — Но важно не это. Сегодня я узнал, что некоторое подобие нейры есть у всех Атексетов, и это не просто передатчик, с помощью которого они обмениваются информацией. Это метод полного контроля всем потоком информации, который отдельный Атексет получает от мира. Мы можем заставить вражеские дроны видеть то, чего нет, и чувствовать то, что мы прикажем — надо лишь научиться. На этой войне мы уже показали всё, что умеем — и надо начинать делать то, чего не умели раньше. Paliro elirus kehor — делающие уступят учащимся».

***

Инкубаторий представлял собой белый и чистый просторный зал, где создавались и выращивались человеческие эмбрионы. Длинные ряды сложных установок обеспечивали их всеми необходимыми питательными веществами, чтобы на трёхсотый день появилось на свет новое поколение обитателей Кубуса. Сотни учёных работали здесь же, раз за разом корректируя генетический код, чтобы новые люди становились здоровее, умнее и счастливее предыдущих.

Но сегодня инкубаторий превратился в поле битвы.

Взрыв разорвал потолок, и через образовавшуюся дыру посыпались гранаты с боевым газом. Серый дым стремительно заполнял зал инкубатория, разъедая пластиковые стёкла капсул с эмбрионами; едва сформировавшиеся организмы падали на пол, быстро умирая от недостатка кислорода и едкого газа. Сотрудники инкубатория быстро, как могли, выбежали из зала и закрыли за собой двери — но несколько тел осталось лежать недвижимо, и их кожа медленно обугливалась под воздействием серого дыма.