Атексет отчаянно задёргался, и Лориан услышал его голос — ещё больше похожий на человеческий, чем его внешность: голос отчаяния и мольбы. Он не мог разобрать слов — но это был язык, со словами и звуками. И только Лориан захотел выразить удивление, как увидел Франца, стоящего рядом: они встретились взглядами, и тот прижал палец к губам — «молчи».

«Меня сейчас видишь только ты и наш пленник, — услышал Лориан голос в своей голове. — И пленник по какой-то причине очень мне не рад. Этот жуткий голос нашим друзьям тоже не слышен. Лориан, мы видели уже много Атексетов вне их кораблей, и все они были разными — предположительно, подобными обитателям миров, которые они посетили до нашего — но на вопрос, почему Атексет оказался похож на человека, не могу дать хоть сколь-нибудь уверенного ответа даже я. Есть несколько гипотез, но прежде чем мы начнём о чём-то говорить, я скажу главное: у нашего пленника в мозгу есть нейра, и прямо сейчас я читаю его мысли».

Не думай, чьи ты слышишь голоса. Это неважно. Важно, что эти голоса тебе скажут.

<Я пришёл за советом>

И я думаю, ты знал заранее, куда идти. Сюда нет дороги никому, кроме меня и тебя, но обычно тебе нет дела до моей жизни.

<Но где мы?>

Мы в мире идей. Вне времени, вне пространства… Но мир идей — такой же мир, как наш. Посмотри вокруг: в чём может быть разница?

<Беспорядочность>

Но разве наш мир более упорядочен? Разве для тебя есть связь между взмахом крыла бабочки и северным ветром, если ты не знаешь ту длинную цепочку причин и следствий, протянувшуюся между ними? Разве без пояснений гения ты знаешь, что именно привело к его шедевру, даже если его муза стоит в шаге от тебя? Беспорядочность — свойство нашего мира, но ты к ней привык.

<Бессмысленность>

В твоём рождении нет смысла, как и в твоей смерти. Смысл есть лишь в твоих действиях, и его определяют твои мысли. Этот мир для тебя не имеет смысла, так как в нём нет твоих действий и твоих мыслей.

<Неопределённость>

<Неоднозначность>

<Хаос>

Так конкретизируй. Каждый мир видится нам откликом нашего мировоззрения, уникальным для каждого, но неизменным в сути. Мир идей лишь более нагляден, поэтому я предпочитаю жить здесь.

<Почему один из Атексетов оказался так похож на нас?>

А ты не замечал, что эта война — одна большая метафора на твою жизнь? Она началась с известия о беде, продолжилась протяжным, но достаточно спокойным периодом; затем случилась трагедия, за ней другая. Под конец спокойной войны появился герой, вспыхнул лазурным сиянием, и началась война настоящая, страшная. А сейчас, сражаясь, ты обнаружил, что враг твой, выходит, с твоим лицом.

<Мир любит совпадения, и не любит глубинный смысл>

Наш мир куда ближе к миру идей, чем тебе кажется. Как же забавно, что я рассказываю это одному из Несущих…

<Непонимание>

Я поясню. Представь, что наш мир — это прекрасное полотно, протяжённое в пространстве и времени, на котором художник-Демиург пишет свою картину. Он хочет, чтобы картина была связной, поэтому каждый следующий момент времени плавно следует из предыдущего. Он знает, что было в начале и знает, что будет в конце, ведь он смотрит в будущее и в прошлое так же, как ты бы смотрел вверх и вниз. Но вот незадача — по его законам начало не стыкуется с концом. И тогда он берёт все нестыковки и сводит их к немногочисленным, но противоречивым точкам на своём полотне.

<Понимание>

Эти точки — люди вроде тебя. Те, кто совершает невозможное, делает то, что противоречит логике мира. По всем законам такие люди не существуют, но замысел Демиурга выше этих законов.

<Я несущий>

<Я не существую >

<Это не повод верить в себя>

<Это лишь подтверждение предопределённости мира>

Верно.

<Тогда в этом мире есть смысл>

Верно.

<Война с Атексетами — метафора моей жизни>

Возможно.

<И в конце своей жизни я буду бороться не с внешним врагом, а со своими собственными грехами>

<Осознание>

<Благодарность>

<Прощание>

До скорой встречи, Человек. И до скорых вестей.

— Ну, вроде ошибок нет, — резюмировал Роберт.

— Это с самого начала было понятно — мы же знали ответ, — ответила Шинобу, пожав плечами.

— Иногда мы думаем об одном, а математика говорит нам другое, — Роберт развёл руками. — И в таких случаях нам нужно доверять именно ей, а не интуиции.

Роберт и Шинобу сидели вместе в одной из лабораторий Института Фундаментальной Физики, который находился достаточно глубоко под землёй, чтобы звуки войны были слышны лишь как отдалённый грохот. Перед ними был совершенно пустой стол, но благодаря нейре они видели на нём бесчисленное множество формул, описывающих возникновение замкнутых времениподобных кривых. Иными словами, Роберт Мацело и Шинобу Кёртис только что изобрели путешествия во времени.

— Ну так что? — спросила Шинобу тихо. — Публикуем протоверсию?

— Думаю, мы сделали достаточно, — кивнул Роберт, задумчиво глядя на формулы. — Если мы где-то ошиблись, то нас поправят, а если нет — мы победили. Публикуем.

Мысленными командами Роберт собрал выкладки со стола в нейрограмму, и в следующий момент она уже оказалась в Системе — доступной для скачивания всем обитателям Кубуса. Сделав это, он вздохнул и откинулся на спинку стула.

— А ведь сегодня новый год наступает, — в его голосе чувствовалась печаль. — Удивительно, как много может поменяться всего за один оборот вокруг Солнца…

Шинобу молча кивнула.

— Я хотел бы думать, что ещё через год мы снова сможем наслаждаться миром. Если война быстро началась, пусть она быстро и закончится.

— Выпьем! — Шинобу вскинула руку с невидимым стаканом, всё так же печально глядя вниз.

Свет в лаборатории замигал вместе с тем, как с поверхности донёсся низкий гул. Пол и стены задрожали, и мелкие детали, разложенные по столам и полкам, звенели им в ответ. Затем наступила тишина — смолкли даже звуки битвы, и двое физиков могли слышать даже дыхание друг друга.

Это было так невыносимо тяжело — осознавать, что прекрасный и идеальный Кубус настолько легко уничтожить, взорвав на его поверхности миллион бомб. Террасы с изящными деревьями с видом на океан — разрушены. Храмы, где Первый Набла услышит, и Агмаил ответит — разрушены. Просторные галереи учебных заведений, где солнечный свет, белый и строгий, вторил строгости мысли юных умов — разрушены.

Кубус пал.

И Кубус пал в тот самый момент, когда первая бомба разорвалась на его поверхности. Ведь Кубус — не планета, Кубус был идеей. Идеей, простирающейся прекрасной белизной из прошлого в будущее, с севера на юг. Бесконечность вперёд — и бесконечность назад. Кубус пал в тот самый момент, когда вечность была жестоко изорвана вторжением безликого врага.

И зачем это всё? Альмер Зормильтон говорил однажды, что Атексеты подобны вирусам. Что они странствуют по космосу, пожирая цивилизации и создавая из их останков подобных себе. Но что такое вирус? Это лишь оболочка с инструкцией. Без разума, без воли, без мотивации. У вируса нет желания убивать, как и у Атексетов нет желания сжигать миры за мирами. Атексеты — это не цивилизация, а лишь ужасная тень всех тех, кого они успели уничтожить. Выходит, у разрушения Кубуса даже нет смысла.

Но всё же, думал Роберт, изначально Атексеты обладали какой-то индивидуальностью. У них точно был свой мир, свой облик — но что же довело их до такой жизни? В какой переломный момент Атексеты стали странствовать по Вселенной и когда — если не сразу — они решили, что уничтожение других цивилизаций выгодно для них?