Поэтому когда к нему без всякого стука зашёл нахмуренный, пристальный Корбл, маркграф лишь вяло оторвался от созерцания вышитого гобелена с гончими, молча повернулся к нему. Судя по-всему, старший прочёл в его глазах не то, что подозревал или чего боялся, потому что лишь сжал губы, нахмурился и кивнул к двери. Они двинулись на выход. Без слов преодолели несколько этажей, от наставника веяло сдержанностью, но Рейнард понимал, что то лишь внешнее да проблеск раздумья над ситуацией. Если Реджинальд решит действительно оторвать ему что-нибудь, то Корбл без промедления присоединится. Его верного слуги, Гантрама, в коридорах видно не было, но рыщущий полагал, что тот ошивается где-то рядом, готовый в свою очередь так же решительно поддержать своего воспитанника. Они дошли не до покоев самого старшего Гардога, но до его рабочего кабинета. Корбл молча открыл дверь, выпуская в сумрак прохода яркий свет светильников, и синими глазами скомандовал маркграфу заходить внутрь. Рейнард напоследок мельком огляделся, наконец-то приметив своего дядьку, который стоял у одного из поворотов и, видимо, караулил не только само действо, но и напарника, чтобы поговорить, безэмоционально хмыкнул и зашёл в свет. Дверь за ним плотно закрылась, а желтоватое освещение, казалось, легло на него тяжестью, сковывало движения. Мужчина прошёл вперёд к столу, за которым сидел брат. Каждый тихий, аккуратный шаг звучал неправдоподобно громко и добавлял пришедшему в весе. Тот ощущал себя человеком, что устал нести многолетний груз, который сейчас в полной мере давил на его существо.
Реджинальд же выглядел опасно-нейтрально. Явно спал, когда вернулись его близкие, но сейчас выглядел бодрым и очень чутким. Работал над какими-то бумагами, не поднимая глаз на гостя. Читал, делал пометки карандашом. Ничто в его движениях не выглядело нервным, но его брат прекрасно знал, что это напускное. Молчание. Никто не спешил его прерывать. Рейнард полагал, что ему лучше отвечать и дать родственнику самому высказаться. Поэтому он просто стоял в ожидании у стола. Несмотря на то, что рядом стояла пара стульев. Минуты. Шорох грифеля, бумаги. В комнате пахло какими-то маслами, коими обрабатывали шкафы, бумаги, чернилами. Стены обшили дубовыми панелями, что придавало тёплый уют. На стенах виднелись украшения, дары от южных племён. От их созерцания отвлёк вздох, и мужчина перевёл глаза на старшего брата. Тот продолжал читать документы, но карандаш отложил в сторону к чернильнице, подставке с разными металлическими перьями.
— И скажи мне, Рейнард, — холодно начал он, делая вид, что читает, — что такого вчера случилось, что моя дочь расстроенная, в ужасе убегала из шатра от своего горячо любимого дяди?
Его серо-голубые глаза поднялись на него. Смотрели очень пристально, но без какой-то преобладающей эмоции.
Словно их владелец действительно предлагал объясниться, дать совершенно невинное оправдание. И маркграф мог лишь гадать, сколько видел и слышал Корбин, о чём рассказал. Не то чтобы это что-либо меняло. Допускает ли его брат, что всё было не так, как казалось, или же нет — не имело значения.
— Кирса общалась на ярмарке с юношами, — начал Рейнард, держал голос ровным, — и мне это не понравилось. Я отвёл её в шатёр, чтобы сказать о том, что ей стоит быть осторожнее. Но меня слишком это вывело из себя, и я не сдержался. Я признался ей, в том, что люблю её и…
Его грубо прижали, отталкивая спиной к ближайшей стене, а в шею, у артерии, упёрся холодный, острый кончик рукописного пера. До того, как он успел среагировать внятно, лишь на интуиции и опыте вскинул ладонь, перехватывая руку брата. Реджинальд всегда оставался старшим. Даже сейчас был сильнее, что и продемонстрировал, молниеносно перемахнув через стол, не задев на нём ничего и оттеснив родственника в долю секунды. Мог попробовать его убить одним движением, но Рейнард держал чужое запястье, да и та рука напряжённая сама остановилась, не вспарывая кожу.
Идеальный контроль, подаренный тяжёлым детством. И не столь важно, что старший Гардог редко когда пользовался теми навыками — они навсегда остались с ним. И это его брат отметил хладнокровно, что его не пытались убить прямо сейчас, лишь вспышка эмоций, поэтому не двигался и не пытался отвести чужую руку в сторону.
— Что. Ты. С ней. Сделал, — чётко, угрожающее, практически по слогам выговорил Реджинальд, смотря немигающими яростными глазами, в коих бушевала ненависть.
— Ничего, — просто ответил Рейнард, а в лице не прибавилось ни единой эмоции: лишь усталость. — Я ничего с ней не сделал. Или ты думаешь, что я могу навредить той, кого люблю с самого начала, Альдо? С того самого дня, как я увидел её с вами на той дороге.
Лицо старшего брата посерело, подобно горячим углям, на которые плеснули водой, вытянулось, а эмоции сменились. Шок, растущее и приходящее озарение, запоздалое понимание. Он опустил руку, медленно отстранился и пошатываясь побрёл к столу. Перо с характерным стуком покатилось по гладкой, лакированной поверхности, замерло где-то на середине. Наследный владелец замка опёрся руками о стол, ссутулился. Рейнард мог его понять — до того во всей красе доходило, что все эти года рядом с дочуркой крутился не просто любимый дядюшка. Мужчина. Хотя они все могли догадаться об этом раньше, ведь с Фланном дядя так не носился, как с племянницей. Любил, да, но умеренно. И сейчас весь тот обман обрушивался на отца семейства, все те действия, которые он принимал за нормальное проявление заботы и простой привязанности, открывались с новой, пугающей стороны.
Рейнард же спустя пару выжидательных минут отошёл от стены и сел на гостевой стул. Брат зыркнул на него, но тот лишь устало смотрел в ответ, показывая, что он не гордится собой за такое многолетнее недоговаривание, а потом покачал головой:
— Разве я мог вам сказать? — мужчина вытянул ноги, ощущая боль на сердце.
Боль, какую они, братья, похожие друг на друга внешне, делили столь по-разному. Реджинальд тяжело дышал, на лице отражалось страдание, мука от того, что собственный брат оказался не совсем тем человеком, коим казался. Спустя пару минут он смог более или менее взять себя в руки. Медленно сел напротив, взор сделался вновь цепким.
— Ты столько лет… крутился рядом с ней, Рейнард, — старший Гардог прищурился, презрительно дёрнул верхней губой. — И тебя влекло к ней, к ребёнку. И ты делал всё это вокруг неё для чего? Для неё? Или для себя? Чего я ещё не знаю о тебе? Знаю ли я вообще тебя?
— Кирса твоя дочь, — по лицу маркграфа пробежалась тень слабой улыбки, — она сперва рассудила точно так же. И тебе я отвечу так же как и ей. Я делал всё для неё. Без оглядки на то, что она вырастет и станет для меня доступной. Я просто был счастлив от того, что могу её радовать и делать её детство лучше. И ты не можешь отрицать, что я прежде всего заботился о ней.
Реджинальд дёрнулся как удара, положил голову на руки. Конечно, не мог. Дядя всегда лучше понимал девочку. Будь она младенцем, будь она ребёнком, будь она подростком, а теперь… юной девушкой.
И сейчас всё это приобретало смысл. Логичный. Не простая причуда судьбы, по которой ребёнок выбирает какого-то одного взрослого как самого главного. Чувство, и дочь тянулась к дяде. Он не видел, что бы брат навязывался к ней, набивался в дружки — она сама чаще всего приходила к нему. Но разве это так ненормально для ребёнка? Старший Гардог тряхнул головой, разметав золотистые пряди:
— Боги, Рейнард, неужели ты так рассудил о её безвинной привязанности? — теперь он настойчиво вглядывался родственнику в глаза. — Она же так доверяла тебе.
— Ты пропустил одну деталь, — маркграф постучал указательным пальцем по подлокотнику. — Я сказал тебе с самого начала. Понимаешь, Альдо. Когда вы вернулись, и ты вывел мне Ксару с этим свёртком. Я… уже знал, что у вас родилась дочь. Потому что я почувствовал тогда… это. Я практически мог осязать силу этого чувства, меня тянуло к ней, и я понимал что это такое. Не думай, что это не терзало меня все эти года. Все шестнадцать лет.
