Внутри Гардога тлела ревность, злая, сильная. Начинало играть, подавляемое годами, чувство собтсвенничества — он не позволит кому-либо у него забрать Кирсу. Нет, она вся его. Ярился на себя, на её проблеск взрослости, который она отвела не ему, на этого юнца. А когда он вклинился в беседу и увёл удивлённую родственницу, терпение его начинало трещать. Хотелось прямо тут её встряхнуть, проорать, чтобы она так больше никогда не делала. Никогда! Перед глазами вставал кровавый туман, но прикосновение к ней отгоняло страхи о том, что девушка «исчезнет». Он вёл её, держа за локоть. И девушка послушно шла следом, потому что привыкла доверять, хоть и не понимала, что особенного случилось. Рейнард довёл её до шатра, заметил насторожённого Гантрама, что неприметно стоял в толпе, и кивнул ему, призывая охранять их, чтобы никто не мешался. Не знал, что хочет сделать: спокойно отговорить Кирсу от её любознательности, поругать за инициативу и неосторожность, наконец взять положенное. Внутри кровь продолжала бурлить, а буря эмоций лишь сгущалась. В палатке он отпустил её, запахнул полог получше, отошёл подальше, принялся нервно ходить из стороны в сторону. Главное — она с ним, он увёл её подальше от всех прочих. Осталось только успокоиться, пока он окончательно не сорвался и не натворил лишнего, пораскинуть мозгами, чтобы всё изъяснить логично. Успокоиться и выдохнуть ему не дали:

— Рейнард, что случилось? — спросила обеспокоенная девушка и переступила с ноги на ногу. — Что не так?

Она так непонимающе заглянула ему в глаза, что ему захотелось недобро рассмеяться. Не так? Не так?! Он бы мог поведать, что конкретно не так. У него даже глаз задёргался, стоило ему представить, как девушке кружит голову от чужой симпатии.

Он замер, закрыл глаза, отсчитывая про себя секунды — ничего страшного, он пресёк дальнейшее. Племянница не чуяла подвоха, продолжала доверяться старшему и ждала ответа на заданный вопрос.

— Тебе не стоит так вести себя в обществе с юношами, — проговорил Рейнард и зарылся пальцами в рыжие волосы. — Не забывай о благоразумии.

— Я что-то проглядела? — Кирса принялась нервно тереть ладонь пальцами другой руки. — Мне показалось, что он хороший и честный. Что я могу просто поговорить с ним и…

— Не можешь! — крикнул мужчина и вперил в неё яростный взгляд до того, как разум успел среагировать. — Не смей вообще на кого-либо смотреть, Кирса!

Девушка опешила, глаза широко-распахнулись — дядя впервые кричал на неё. И при этом выглядел очень встревоженным, разъярённым. Она не могла объяснить его поведение. Не с того отношения, с коего привыкла воспринимать общение с ним. Выдохнув, она попыталась найти логичную опору, причину.

— Но… почему? Что такого? Мы же просто говорили, — племянница прикрыла веки с длинными ресницами, потом вскинула голову, заговорила уверенней. — Мне уже шестнадцать! И мне уже пора… влюбляться. Это же нормально, когда ещё? И я никогда вас не опозорю!

Она попыталась решительно улыбнуться, выражая свою готовность нести ответственность и понимание, но Рейнард… лишь криво и хищно поморщился и покачал головой, отрицая.

— Не сомневаюсь, потому что из шатра ты не выйдешь, — он принялся вновь мерить расстояние шагами. — Это для твоего же блага.

Она выглядела очень красивой, трогательной, он мог бы смягчиться и начать говорить более внятно, уравновешенней.

Но её тон, её попытка отстоять своё желание найти приключений на одно место или юное сердце… Мужчина сглотнул и отвёл взгляд, понимая, что его нутро отзывается на это. Не самым лучшим образом, что нужно срочно, каким-то образом успокоиться.

— Рейнард, — тихо заговорила растерянная девушка, — ты же всегда меня понимал и поддерживал. Никогда не пытался так… контролировать или мешать.

Маркграф молча всплеснул руками: кто бы, блядь, знал, как он «не пытался» контролировать девочку все эти года. Настолько «не пытался», что знал о ней всё. Буквально всё даже больше родителей. Сказать ему было нечего — он метался по шатру как зверь, и казалось, что Кирса начала нечто эдакое улавливать. На точённом лице промелькнула тень досады, возмущения и… озадаченности. Молчание становилось всё напряжённей, а старший Гардог ощущал, что эмоции всё равно пытаются прорваться. Принять не лучшую форму.

— Рейнард, — повторила девушка, неуверенно хмурясь, — ты не хочешь, чтобы я общалась с юношами, чтобы я кого-то встретила? Чтобы я узнала, что это такое? Мама говорит, что любовь это прекрасное чувство. Но не переживай за меня, я знаю, что это сложно всё. И я готова.

Он возвёл серые глаза к ткани шатра, где просвечивало летнее солнце. Готова — он знал. Он это видел, ощущал и хотел этого. Племянница выжидающе смотрела на него, силясь понять его реакцию.

— Сложно-о, — протянул Рейнард, скалясь и с силой сдавливая пальцами виски. — Это действительно сложно. Ты даже не представляешь как.

Он направился к ней, девушка даже не дёрнулась от него, хотя видела, что тот в недобром настроении. Мужчина смотрел ей в светло-зелёные глаза, долго, неотрывно, а она продолжала ждать то, что ей может сказать старший. Возможно, решила, что сейчас тот успокоится и внятно объяснит ей всё. Снаружи долетал шум толпы, ярмарка была в самом разгаре. Но молчание внутри шатра подавляло, да и… какая-то мысль шевельнулась у Кирсы. Что дядя никогда себя так не вёл, да, потому что раньше с ней никогда не было… именно парня? Тот до сегодня спокойно реагировал на её общение с мужским полом. Не потому что ли она именно сегодня…

Рейнард положил ей руки на плечи, вырывая из этих не оформившихся, но таких очевидных выводов. Крепкие ладони, натруженные, тяжёлые и… ставшие чужими в этом касании, что столь внезапно ощутилось по-иному.

— Кирса, — чётко проговорил он, наклонился ещё ближе, — тебе никто из них не нужен. Никто, слышишь? Потому что у тебя есть я. И я дам тебе всё. Я люблю тебя, Кирса. Я всегда тебя любил.

Глаза её застыли — всё встало на свои места. Он ревновал, а не просто не был готов к взрослению любимой племянницы. Какие-то секунды ступор парализовал всё: её тело, её душу. А потом всё отмерло и первой пришла боль. Её лицо оплыло в осознании, а мужчина напрягся, сильнее сжал пальцы.

— И ты… все года, — выговаривала девушка, а губы еле-еле шевелились, словно она их не чувствовала, — столько… лет. Ты был рядом со мной, чтобы… просто получить меня… как девушку… И ничего настоящего…

Светло-зелёные глаза наполнились слезами. Обман. Ощущение, что её всю жизнь обманывали, дурили, что дядя просто маскировался и подыгрывал, чтобы получить её расположение. Всё сыпалось стеклом, делало больно, резало. Рейнард подался вперёд, хотел прижать к себе.

— Кирса, не так. Всё не так. Я… — договорить о не успел.

Во-первых, племянница отмерла, справившись с шоком. Во-вторых, она по-новому взглянула ему в глаза и заметила голодный, жадный блеск. В-третьих, ей настойчиво захотелось убраться отсюда. Ксара учила, что сперва нужно бить по щекам, дабы приструнить наглость в рамках вежливости.

Но именно Рейнард повторял ей сразу не мелочиться и бить промеж ног обидчику до того, как тот сделает что-то. И сейчас девушка не задумываясь поступила именно по завету любимого дяди. Врезала ему коленом, оборвав его родной голос. Мужчина подавился словами, от полной неожиданности разжал руки, и Кирса попятилась, не пытаясь даже думать логично, выбежала из шатра. Маркграф испугался. Но не за то, что та сейчас всё расскажет матери, а за то, что на эмоциях, которые руководили ею, она сотворит какую-нибудь глупость. Пойдёт к кому-нибудь искать утешения, случайно навредит себе, да что угодно. Она же была такой маленькой.

— Гантрам! — хрипло рявкнул Рейнард, оседая на пол, прижав руки к пострадавшему месту.

Дальнейшее по звукам соответствовало следующему: верный советник ринулся на зов, а Кирса бежала в сторону. Тот попытался её перехватить, остановить, но… девушка перекинула его. Раздался удар о землю, сдавленное рычание. Удаляющийся бег девичьих ног. Тишина. Маркграф со всеми поправками мог быть доволен доволен своим признанием: девушка поставила его колени в новом смысле слова и даже не крикнула напоследок о том, что ненавидит его. Она всего лишь испугалась, растерялась. Ещё бы, дядя предстал не просто родственником, а мужчиной со своим интересом.