«Чем больше всматриваешься в бездну, тем больше бездна всматривается в тебя…»

- Да ладно – бездна… - прошептала Карина, присев на корточки на опасном краю оврага, одной рукой заправляя под косынку вылезшие тёмные волосы, а другой – хоть для какой-то опоры держась за прихваченные пучки жухлой по осени травы. – Что ты во мне можешь разглядеть? Пустоту, которая свила во мне гнездо?

Она замолчала, горестно кривя губы то ли в улыбке, то ли в ухмылке и вглядываясь в темноту овражного дна, которого не разглядеть за островерхими чахлыми ёлочками и кустиками. Мягкими шапками вспучившегося бархата они еле-еле росли на болоте внизу – о чём она знала, но сейчас, в подступающих снизу сумерках, рассмотреть так и не сумела.

- Господи, как глупо-то… - снова прошептала она лишь бы услышать свой голос и вздохнула: нравилось, несмотря на депрессняк, вдыхать горечь увядающей палой листвы и вдохновляющего присутствия где-то рядом грибов. – Пойти за грибами и изображать из себя философа… Кой чёрт я это делаю?

Она осторожно села на траву так, чтобы ноги свисали в чёрно-зелёную пропасть. Поддёрнула полу куртки, чтобы не сидеть на сыром. Вокруг было сумрачно и сыро.

- Глупо… - повторила она. – Зачем мне бездна, если бездна поселилась во мне. – Хмыкнула грустно и кивнула неизвестно кому. – Слишком выспренно это говорю… А какое, впрочем, и кому дело до того, как я говорю?

Она оглянулась на корзину с грибами. Донесёт домой, вычистит и сварит. Потом закатает пару банок. Будет в праздники есть солёные грибы и вспоминать глупости, которые так торжественно говорились в этом тёмном и глухом месте… Есть грибы она будет в привычном одиночестве, не замечая вкуса, потому как съедаться всё будет за чтением книги или за просмотром какого-нибудь фильма. Вот и все праздники…

- Говорят, если высказать вслух самое сокровенное желание, оно исполнится, - прошептала Карина, глядя в бархатную темноту, которая неожиданно стала мутной – это её глаза вдруг наполнились слезами. – А если у меня нет сокровенного желания? Что делать тогда? Если я не знаю, чего я хочу? Если не вижу смысла… Если во мне просто пустота? Если я сама стала пустотой? Если живу по инерции? Если жить… - На мгновения она не поверила: неужели она сумеет это сказать?! Сумела: - Если мне жить… не хочется? Не… интересно?

Она подтянула к себе корзину, словно боясь оставаться в незнакомом месте без привычного предмета. «А я не мечтала? Пробовала заниматься спортом, ходила в театральный кружок… Если бы не…» Всхлипнула. «Нет, это не мечты. Дура… сама себе жизнь испортила… До тридцати шести дожила – даже пальцем не пошевельнула, чтобы хоть что-то исправить в судьбе! Всё плыла по течению… Всё надеялась – судьба сама навстречу пойдёт, само по себе всё произойдёт…» Провела под носом ладонью, сердито шмыгнула и подняла глаза к потемневшему от набежавших облаков небу: «А могла ли изменить? Жизнь-то? Сначала отец болел, потом мама… За ними ухаживала – не до личной жизни было…» А потом пыталась найти себя, чем только ни занимаясь. Но, в отличие от остальных, которые увлечённо в этих кружках и секциях занимались своим любимым делом, она, Карина, будто выполняла ещё одну трудовую обязанность…

Высокие сосны басовито гудели от ветра, заглушая пересвист редких здесь, на болоте, птиц, а набежавшие тучи давили на лес. Поёжившись от вкрадчивого холодка, сыростью пробиравшего до костей, Карина поняла: хватит предаваться размышлениям о собственной невезучести, пора возвращаться на остановку, иначе опоздает, и заводской автобус, привёзший их бригаду на выходной в лес по грибы, уедет без неё.

Она поспешно перевела взгляд на тьму под ногами: бархат, а тянет жутким холодом. Из-за сырости? А потом то ли пожала плечами, то ли передёрнула ими.

- Желания загадать не могу, так хоть… Придумай сама, что мне надо. Слышишь, бездна? Дай мне то, что, по-твоему, мне нужно!

Договорить не успела – непроизвольно закричала, когда пласт овражного края, на котором сидела, внезапно дрогнул под ней и рухнул вниз. Падая с огромной высоты, ударяясь об овражные выступы, она лихорадочно и бессвязно ужасалась, не замечая, как ахает-взвизгивает от боли: «А как же квартира?! А как же работа?! А как же мои родные?! А как же… Я не хотела, чтобы так… не хочу!! Я не хочу умирать!! Больно! Мамочки, как больно!!»

Последний удар – уже о землю – выбил из неё сознание. Упала в густую, упругую по осени траву, между двумя кустами волчьей ягоды, – только это и спасло ей жизнь. Корзина, будучи легче, долетела до хозяйки с запозданием и откатилась чуть в сторону, теряя по дороге грибы, пакет с нехитрой снедью, взятой в дорогу, и кошелёк с ключами и деньгами…

… В глубокой темноте безлунной ночи, невнятно ноющей редкими на болоте насекомыми и вскрикивающей отчаянными воплями болотной цапли, появилась тень ещё более плотная, чем корявые тени от деревьев, пригнувшихся под звёздным небом. Чуть сутулая и широкоплечая, тень эта целеустремлённо шла ведомой только ей тропой – и внезапно остановилась. В насыщенной тихими звуками ночи было слышно, как эта едва уловимая глазом тень резко и шумно втянула носом воздух, а затем склонилась над землёй так, будто собиралась встать на четвереньки. Но не встала, а пальцем подняла за круглую витую ручку небольшую корзину. Бесшумный вдох – и шелестящее недовольное хмыканье. Шаг – подняла с болотного мха пакет. Открыла – нюхнула слипшиеся между собой бутерброды с колбасой и сыром и брезгливо фыркнула. Пакет последовал в корзину, поскольку обладал тем же основным запахом человека. Ещё два шага – звякнули ключи в кошельке, который затем тихо опустился на пакет.

Вскоре тень остановилась перед телом женщины, лежащей на сырой траве. Трава, кстати, одним своим видом заставила поморщиться от страха и почувствовать оторопь.

Наконец тень отставила корзину в сторону и глубоко склонилась над неизвестной, чтобы тщательно обнюхать её, а потом с недоумением отпрянуть.

Разогнувшись, тень вздохнула и с минуту глазела на тело, ещё тёплое и, как ни странно, дышавшее. Странная одежда неизвестной нисколько не удивила. Но кое-что другое разозлило.

- Старуха вконец обезумела… - одними губами выдохнула-прошелестела тень и, легко подняв бесчувственную женщину, закинула её на своё плечо. Затем мягко, словно не чувствуя тяжести, нагнулась и забрала корзину. И стремительно бросилась бежать в других, ночных тенях.

С первыми лучами солнца тень постепенно превратилась в мускулистого мужчину, с широкими плечами – впрочем, слегка суховатого: полное впечатление, что ему недавно пришлось здорово поголодать и до сих пор сытно не поесть. Спутанная шапка густых тёмно-серых волос давно не чёсана. Он оказался босоногим, что не мешало ему двигаться быстро и легко. Одет был в холщовые штаны и длинную рубаху. Материал пошёл на одежду грубый, сероватый, а обляпанный из-за росы тёмными пятнами, порой скрывал мужчину среди деревьев и кустов – особенно когда солнце полностью осветило лес и заставило играть его в ослепительно-жёлтые и тёмно-зелёные пятнашки…

На бегу мужчина то и дело подёргивал носом, ловя отовсюду запахи, которые мгновенно прочитывал, щурил сероватые глаза на кусты, а затем неутомимо шёл дальше. Один раз он остановился, озадаченно сдвинув брови и часто втягивая подозрительные запахи. Затем его лицо расслабилось – и он вкруговую чуть ли не побежал к опушке древнего леса, бесшумно ставя ноги в траве и среди каменистых участков почвы.

Прежде чем выйти к небольшим валунам на небольшой лужайке, мужчина постоял, скрытый ветвями орехового куста, внимательно вслушиваясь в лесные звуки. Спокойный перестук дятла, беззаботные и безмятежные песенки дроздов, соек и других лесных птах убедили его, что впереди всё спокойно. Придерживая женщину на своём плече, мужчина насторожённо подошёл к старому, когда-то давно разрушенному капищу и уложил женщину на уже согретый солнцем песок. Рядом поставил её корзину. Попятился, а потом развернулся и бросился в лес. «Ароматы», унюханные от одежды неизвестной, ему не нравились: они были какими-то… неестественными, больше подходящими для тех колдунов, что занимались алхимией. От них хотелось немедленно избавиться, промчавшись по росистым травам и кустам, а затем искупавшись в тихой лесной заводи…