Жизнь показала, что и левые и правые оказались правы, а Сталин – нет. Индустриализацию надо было проводить поэтапно, по проработанным грамотным планам, а не на крови людей, развязав Вторую Гражданскую войну.
На среднюю месячную зарплату рабочий в 1933 году мог купить 31 кг хлеба, или 7 кг мяса, или 5 кг колбасы, или 3 кг масла, или 3,5 кг сыра. Соответственно в 1913 году: 314 кг хлеба, 43 кг мяса, 25 кг колбасы, 18 кг масла, 22 кг сыра.
Апологеты сталинского режима говорят, что после смерти тирана люди стоя в огромных очередях к гробу, плакали, мол жалко было, любили. Плакали не по этой причине. Главная причина плача заключалась в другом. На Руси всегда на похороны приглашались профессиональные плакальщицы. Это пошло еще с языческих времен. Они очень бурно выражали скорбь по покойнику – плакали навзрыд, причитали, издавали дикий истерический крик, вой. Я вспоминаю свое детство, когда впервые столкнулся с этим явлением на похоронах. Я услышал, как кто-то из организаторов похорон спросил о том, что, когда придут плакальщицы, ведь покойника пора выносить из дома, а без них нельзя. Ждали. Через какое-то время пришли две или три женщины. Они не были родственниками усопшего. Эта была их работа плакать на похоронах. За это им платили. Надо было соблюсти все правила прощания, народные традиции. Они (традиции) очень живучи и передаются в народе из поколения в поколения столетиями. Например, некоторые языческие праздники, такие как масленица, святки, новогодняя елка, Перумов день, который сегодня называется Ильин день, отмечают и сейчас по прошествии более тысячи лет после крещения Руси. Так вот, когда покойника несли по улице, то эти плакальщицы начинали рыдать и причитать. Это еще больше вызывало у родственников чувство жалости, они тоже начинали плакать навзрыд. И не только родственники, но и все односельчане, которые вспоминали своих умерших родственников. Каждый плакал о своем. Эффект толпы. Эта скорбная процессия шла до кладбища и все это время эти женщины плакальщицы рыдали громче всех. Что называется, «заводили» толпу, может это и не уместно будет сказано. При этом, я думаю, в душе они так не переживали за усопшего, не принимали близко к сердцу его смерть, как они выражали эти чувства на словах. Такая вот работа. При этом после похорон женщины деревни, бывшие на похоронах, обсуждали кто больше и лучше орал из них. Обсуждались и осуждались те родственники, которые во время похорон не плакали или плакали мало. Считалось, что если мало причитали родственники на похоронах, то это плохо, значит, не любили покойника. Дикость какая-то. И это было совсем недавно. Теперь так, наверное, не хоронят. В деревнях доживают свой век последние старики, а их дети, пожив в городах, увидев, как там проходит эта скорбная церемония, стараются сдерживаться в своих эмоциях, если и плачут, то молча, без крика. Переживают внутри себя.
На похороны Сталина нормальный человек не пошел бы. Как можно было пойти на похороны человека, который только террором правил в стране, наводя ужас на его жителей? Руководство большевиков это понимало. Люди добровольно при большевиках ни на какие демонстрации или другие людные мероприятия не ходили. Их всех насильно сгоняли туда. Будь то демонстрация на первое мая или седьмое ноября, или на так называемые «выборы» или какие-либо еще мероприятия. Если человек не приходил на выборы, то к нему шли «ответственные» работники с переносной урной и путем посылов и угроз заставляли голосовать. Поэтому явка и была 99,9 процента. Например, в Москве в 60–80 годы на демонстрации горком партии в райкомы спускал разнарядки о количестве демонстрантов, местах сборов в колонны, время движения по улицам, очередность прохождения Красной площади. Райкомы в свою очередь давали свои разнарядки о количестве демонстрантов непосредственно на предприятия. Секретарь парткома завода, строительного треста или института в свою очередь составлял списки демонстрантов. До людей уже секретарь партбюро цеха, управления, отдела сообщал непосредственно. Никто не хотел идти на демонстрацию. Но надо было. Обязаны были. Такова диктатура одной партии, отсутствие демократии в стране, отсутствие всяких свобод. Попробуй не пойти. Не придешь – попадешь в черный список. Потом не получишь талон на приобретение книг или ковер с холодильником, медаль за успехи в работе, да и просто продвижение по карьерной лестнице. При случае могут уволить. Люди всегда дома на кухне, где был рассадник демократии, выражали свое недовольство, что их опять заставляют в свой выходной день идти на демонстрацию и выражать свою «радость» по поводу переворота 7 ноября. В семнадцать лет я был патриотически настроенным молодым человеком, верил большевикам, верил их пропаганде. Мне очень хотелось попасть на такую демонстрацию. Я думал, что там существует атмосфера, о которой говорят по телевизору, что люди идут туда по зову сердца, с воодушевлением, с большой радостью, выражают свои чувства действительно искренне. Какое же было у меня разочарование, когда я попал в ряды демонстрантов. Оказывается, атмосфера в колоннах демонстрантов была совсем иной. Народу было абсолютно наплевать на этот праздник. Ну раз заставили идти, то надо было это как-то скрасить по-русски. Люди в колонне демонстрантов работали на одном заводе, фабрике, стройке, учреждении, знали друг друга, не первый раз ходили на такие мероприятия, т. е. были опытные. Для скрашивания этого мероприятия брали с собой водку, закуску. В ноябре тогда были морозы. Собирались колонны за два часа до начала. Каждый по прибытии должен был отметиться у секретаря партбюро. После этого уйти или сбежать не мог, стукачи смотрели за всеми. Стояли, мерзли, ждали опоздавших и начала движения. «Горячительное» помогало перенести долгое ожидание и холод. Поднимало настроение. Когда колонна шла по улице, то люди продолжали пить водку на ходу из горла бутылки, закусывали, передавали другому. Пустую бутылку опускали на землю и ею играли в футбол, она со звоном каталась на асфальте. Народ веселился и радовался. Милиция не трогала, она стояла в оцеплении на тротуарах. Дойдя до Красной площади все были навеселе, т. е. веселые и радостные. Ведь веселуху приняли! Поддатые, одним словом. Это радостное настроение передавалось всей толпе, заряжала их на позитив. Да еще по команде сверху нужно было захватить с собой баян, гармошку. В толпе начинали петь песни. Получался такой пикник на улицах города. Полупьяная веселая толпа вступала на главную площадь страны. По телевизору люди видели веселые радостные лица, поющие песни и создавалось впечатление, что действительно искренне народ радуется этому празднику. Тем более диктор еще внушал это. Народ был просто в радостном настроении, радовался друг другу, хорошей компании. Или так: он радовался от другого. Им было наплевать на стоящих на мавзолее руководителей партии и правительства. Им было просто хорошо «от литры выпитой» как говорил поэт. Проходили площадь, сдавали плакаты и шли продолжать пикник где-то за углом. Кафе было мало, да и не по карману оно было обычному человеку.
На трибунах Красной площади рядом с мавзолеем тоже стояли наши люди. Туда райком партии в качестве поощрения направлял наиболее достойных людей. Проходили по пропускам. Я ходил несколько раз на трибуны Красной площади на 7 ноября и там тоже приходилось пить. Нужно было прийти заранее, пропускали с 8 до 9 часов утра. Стоять надо было на бетонных плитах на холоде. Парад начинался в 10 часов. Народ мерз. Я брал с собой бутылку плоскую коньяка и шоколадку. Плоская – она не очень выделялась в кармане. Выпить была проблема, ведь за нами смотрели люди из органов. Я раз стою, а впереди меня стоит мужчина, мнется. Поворачивается ко мне, говорит о холоде, намекает, что взял выпить. Я ему говорю, что я тоже взял. Он говорит, что давай я присяду, а ты меня прикроешь, а потом поменяемся. Мы так и сделали. Потом еще не один раз. Внутри становилось тепло, ноги согревались. Нас не засекли. Стоящие люди на мавзолее не пили, не мерзли, там была нормальная температура воздуха. Солдаты заранее заносили туда деревянные трапы, оббитые чем-то черным, наверное, ковролином, устанавливались электрические батареи. Тепло поднималось снизу вверх, создавая нормальную температуру и стоящим там людям, я думаю, было комфортно.
