— И тебя он тоже не знает. Он знает Герберту Гилмор, девушку, некогда учившуюся в элитном пансионе. Ну, или какая там у тебя была легенда. Поэтому единственное, что будет правильным, — никогда более не встречаться с ним. Обливиэйт, Грейнджер.
Заклинание, которое некогда она применила к своим родителям. Страшно, мучительно, рискованно — да, но, наверное, иногда, переступив через кого-то, нужно раздавить и свои сомнения. Тяжело принимать решения, а играть чужой жизнью — еще тяжелей.
Если ты не Малфой, конечно.
— Здравствуйте, вы ко мне? — красивый светловолосый парень только что проснулся и изо всех сил сдерживался, чтобы не зевнуть, стараясь придать себе солидности в глазах миловидной шатенки, заглянувшей к нему в палату.
— Да, мистер Донованн, — девушка напряженно улыбалась, сложив руки за спиной, — как вы себя чувствуете?
— Все отлично, — констатировал пациент, оценивающе оглядывая стройную фигуру в коротком белом халатике, — доктор Стэнфорд сказал, еще пару дней — и можно выписывать!
Озорные глаза, мерцающие холодными смешными льдинками, светлые волосы, неаккуратно спадающие на высокий чистый лоб, длинный прямой нос и тонкие улыбчивые губы. Лицо Деймона Донована, такое знакомое и в то же время чужое, не выражало ничего, кроме вежливого интереса.
— Хорошо, мистер Донован, выздоравливайте, — заученным тоном произнесла девушка и покинула палату, оставив за собой едва заметный шлейф незнакомого ему парфюма.
Деймон растерянно посмотрел ей вслед, пробормотав что-то о странных медсестрах. Ему предстояли долгие пару суток в осточертевшей палате, прежде чем он вернется в свою холостяцкую квартирку и, наконец, сможет насладиться вкусом любимых дешевых сигарет, приготовить себе такую знакомую яичницу с беконом и больше никогда не страдать от проблем со стрессоустойчивостью…
Гермиона надежно спрятала волшебную палочку в сумку, для верности запихнув туда же скомканный халат, прежде незаметно украденный из кабинета мистера Стэнфорда.
Перед глазами стояла яркая вспышка.
Обливиэйт.
====== 23 глава ======
Темнота коридоров Мэнора больше не настораживала Гермиону. Она уже привыкла к прохладным галереям, надменным лицам на портретах и дорого отделанным комнатам. За несколько дней, проведенных здесь, она перестала пугаться внезапных скрипов, постоянных сквозняков и шепота картин. В памяти больше не звучал безумный хохот Беллатрисы Лестрейндж, раболепские голоса Пожирателей и шипение Темного Лорда, которые, казалось, отдавались эхом из каждого угла огромного обеденного зала. Даже тяжелый взгляд Люциуса Малфоя с портрета перестал напоминать о своем ежесекундном присутствии.
Гермиона до конца не понимала, что держит ее здесь, но оставить Драко в одиночестве не могла. Проведя ночь после похорон Нарциссы в ее спальне, заснув прямо на полу, они, кажется, стали друг другу слишком необходимы, чтобы обсуждать происходящее. Смерть леди Малфой, отказ Драко от объяснений с Деймоном Донованом, каждая минута, проведенная вместе, — все это осталось за гранью их коротких разговоров.
Малфой был молчалив, лишь изредка непривычно тепло прикасаясь к Гермионе. Она чувствовала его потребность в ней каждый раз, когда прохладная сухая ладонь сжимала ее пальцы. Каждую ночь, крепко обнимая ее во сне, зарывшись лицом в пышные каштановые волосы, Драко вздрагивал от любого шороха. Чаще всего он и вовсе не спал, уставившись пустыми глазами в потолок. Несмотря на катастрофическую нехватку сна, днем он был сосредоточен и обычно безэмоционален.
Они практически не разговаривали, каждую свободную минуту проводя в библиотеке, изучая документы Нарциссы. Гермионе казалось, что она выучила ее почерк наизусть — каллиграфические строгие буквы, лишенные каких бы то ни было витиеватости и кокетства, стройными рядами скользили по белоснежной бумаге.
— Ей просто не хватило сил на проведение обряда, — наконец, констатировал Драко на исходе недели, проведенной Гермионой в стенах поместья. Она уже не вглядывалась в документы и книги, устало склонив голову ему на плечо, изо всех сил стараясь не уснуть. Сказывались бессонные ночи и нервное напряжение, не желающее покидать ее ни на минуту. В глубине души она так же переживала за Деймона, хотя точно знала, что с ним все будет в порядке. Они начисто лишили его воспоминаний о себе, не оставив даже крохотного шанса на признание. Гермиона знала, что это гложет Драко не меньше, чем ее, но не позволяла себе заговорить о Стелласе.
Деймоне Доноване. Потому что нет никакого Стелласа. Есть Деймон Донован. И они с ним незнакомы.
— Драко, — она редко называла его так, но в последнее время настолько привыкла ко вкусу его имени на своих губах, что делала это, не задумываясь, — ее больше нет. Она просто хотела вернуть то, что было отнято, из благих целей. Она — мать, была готова на все ради своего ребенка. И ты знаешь, что для тебя она также сделала бы то же самое.
Малфой вздохнул, прижавшись щекой к ее макушке.
— Я знаю, — согласился он, — но не понимаю, почему все должно было случиться именно так. Нарцисса не была дурой, она четко осознавала, на что идет, и, судя по всему, все просчитала. Этого просто не могло случиться.
— Но случилось.
— А ты понимаешь, что если бы все пошло иначе, то тебя бы сейчас здесь не было? — кажется, Драко было нелегко решиться на этот вопрос.
— Меня здесь и так быть не должно, и ты прекрасно об этом знаешь, — Гермиона отстранилась и напряглась, словно решаясь сказать ему что-то важное.
Она привыкла к нему. Не жалела, не хотела жалеть, видела его слабым и в то же время чувствовала себя спокойно и на своем месте. Это дикое ощущение стало для нее новым, пугающим — парадокс. Она хотела видеть его каждый день, изучать взглядом каждую черточку лица, слышать его голос — и не могла признаться себе почему. Четко осознавала, что нужна ему, — и он не отталкивает ее именно поэтому. И, кажется, уже не собирается отталкивать.
Малфой остался таким же — эгоистичным, холодным, надменным, ироничным, немного трусливым, расчетливым — и это нравилось ей больше, чем могло быть в принципе. Несмотря на то, что ее друзья, семья, живущие своими жизнями там, в реальном мире, возможно, ждут ее, Гермионе хотелось остаться в этом маленьком мирке, выдуманном, теплом, ежеминутно меняющемся и до сих пор немного трагичном.
— Если ты захочешь уйти, сама знаешь, держать не буду, — сухо ответил Малфой, не глядя на нее и деловито собирая документы на столе в аккуратную стопку.
Чертова Грейнджер.
Нужна ему.
Нужна со всеми ее дурацкими привычками, занудностью и в то же время непредсказуемостью. Сострадательная, принципиальная, гордая, амбициозная… хотя… когда она была такой? В школе? Что осталось от нее прежней? А от него, от него осталось-то хоть что-то?!
Тихие шаги за спиной, и она неловко прижимается к нему. Он чувствует спиной ее стройное, вздрогнувшее от неожиданного прикосновения тело. Хрупкие тонкие пальцы знакомо расстегивают непослушные пуговицы строгой рубашки. Все, что он хотел сказать ей, неважно. Какая разница, останется ли она в его жизни сегодня, завтра или через херову тучу лет, если сейчас он может просто обернуться и, не спрашивая разрешения, торопливо раздеть ее донага?
Важно ли, когда закончится их молчаливое уединение, если педантично сложенные бумаги уже небрежно скинуты на пол, а в ее хриплом прерывистом дыхании уже нет ничего, что могло бы остановить его?
Малфой не просто нуждался в ней. Не просто не хотел отдать ее кому бы то ни было. Именно Гермиона научила его важному правилу — нельзя решать за других. Выход есть всегда, и необязательно топтать чужие жизни, чтобы добиться своего. Именно благодаря Грейнджер Малфой наконец осознал, что любой поступок имеет обратную сторону, у каждого человека есть второе лицо. И то, какое из них ты увидишь, зависит только от тебя. Какую сторону своего двуличия покажешь ты сам.
А сейчас… какая разница, что будет завтра. Сейчас она, ее ритмичные выдохи, извивающееся тело, нежные прикосновения и бессмысленный шепот — то, что он выбрал.
