Три Тройка – цифра вещая в нашей мифологии, Ну, пускай, у нас всегда был третий лишний, Усугубить без третьего равнялось патологии И предательством к традициям давнишним. Наговорить с три короба прогнозов горячительных Всегда считалось признаком таланта, Всё было рассчитано на слабеньких и мнительных, Потому всегда решение и в пользу спекулянта. А плакать в три ручья всегда старались хором, Хотелось сопли утирать умными речами, Ковыряться в сплетнях и проживать раздором, Втихушку прорастая бараньими рогами. Согнуться в три погибели – значит присягнуть. А если затянуть арию за здравие, Тому и достаётся две пайки отхлебнуть, Кто барина сегодня встретил кучерявее. А обещанного ждут три года, как детскую мечту, А там уже забыли, что тогда нагнали. Кому надо вспоминать старую пургу, Когда сами кренделя уже сожрали? Нас мифами и сказками пугают, А я пред цифрой три испытываю страх: Боюсь, что жизнь мою третями разыграют, Наверное, я – заблудший в трёх соснах. Бирюзовый Кончился под утро дождь осенний, И посыпался с небес холодный снег. Но в твоих глазах откуда свет такой весенний, Наверное, ты от грусти знаешь оберег? Но хоть пристыли руки, и зарделись щёки, Голубыми незабудками светятся глаза. Это равнодушию и холоду упрёки, И неверию, что вновь придёт весна. Где-то высоко лебеди кричали, Они-то точно знают, что вернутся; А меня надежды оставляли, Что с прожитым сумею разминуться. В уши разные шептали голоса: Здесь возьми построй, а здесь возьми разрушь, Они жили мою жизнь, спеленав меня, А настоящая любовь – это любовь душ. Поклонились даты, по будням проскользя, А незабудки мне кричат издалека Всё одно и то же – не хорони себя, Она уже в пути, твоя весна. Я, конечно, выдумал сказочную фею. И пусть уже недалеко закат багровый, Я ещё надеюсь, что успею, Потому что цвет мой – бирюзовый. Брошенная Кто сам себе стреляет в воспалённые мозги, Категорически не верит в сострадание. Он думает, что разом оплатил свои долги, И умирает без молитв и покаяния. Он отказал своей душе в приюте, Не пустив её в ворота бытия, Где души очищают от скверны и от мути И размещают в новые тела. А она теперь – бродяжка и скиталец, И ни в ком себя не может поселить. Он когда-то в своём теле был страдалец, А её нельзя ни спрятать, ни казнить. Кто сам себя лишил подобия творца Из страха жизни и сомнений, Тому по приговору высшего суда Отписана судьба на девять поколений. На потомков ляжет этот камень чёрный, И корявый грех им каждый Божий день Будет как вступительный экзамен, А значит, горьким испытанием для всех. Душа неубиенная плачет и томится: Она не может свой приют найти. И милостиво просит за неё молиться. Мой Боже, сию чашу мимо пронеси! В день Николая Чудотворца Бурлит уха в чугунном котелке, В нём красным бисером отсвечивает мальма. Мы лучшее из блюд готовим на костре, У меня сегодня у огня исповедальня. Разлита водочка в гранёные стаканы, На хлеб намазана зернистая икра; А комары, как злые хулиганы, Тычутся в затылок и в глаза. Уже по стланику развесился закат, Природа здесь живёт, не притворяясь. И тут самые правдивые тосты говорят, Глаза не отводя и не кривляясь. Вот из чайника слегка парок пошёл; Бурундук очистки от картошки подгрызает. Я сам к себе сегодня из прошлого пришёл, Земля родная никого не забывает. Чайник, закипая, мелко забубнил; Водочка, как принято, по кругу разливалась. Всё плохое, что я в жизни пережил, От этого тепла в тени расплавлялось. Много всякого гуляет по земле, Но ничто нельзя начать сначала. А я хочу, чтобы сегодня мне во сне Из детства серая кедровка прокричала. Весть Город грешен и далёк от рая, А на ступеньках перехода с площади в музей Сидела женщина в лохмотьях и босая, Она просила хлеба накормить детей. А все мимо проходили, словно наваждение Из проклятий, наставлений и просто матерков, Со всей отравой, что с самого рождения Вкушает каждый житель городов. Одна женщина крестилась и плевала, И по дереву панически стучала. А бездетная, по-видимому, пара Её просто шлюхой обозвала. От каждого свои претензии звучали. Детям говорили – такая Родину предаст, А в протянутую руку даже грошика не дали, Наверное, репутацию боялись запятнать. Он не бывал в блокадном Ленинграде, И не пришлось ему на зонах голодать; Он просто к жизни относился как к награде, И попросил за всех: «Прости нас, мать». И случилось то, что назовётся чудом: Рваньё вдруг превратилось в Благостную весть. Она была Архангелом, присланным оттуда, И, возносясь, он вострубил: «Надежда ещё есть». |
