А дальше работали мы в экспедиции, Дашенька медсестрой — лечила китайцев, я — на все руки мастер, там подай, тут принеси и опять же связь с железной дорогой. Китайцы нас не тревожили, «молодой маршал» Чжан Сюэлян прожигал жизнь на автогонках да с девочками, а в наши края китайцы тогда не совались. Считалось, что вот-вот получат они деньги от молодой Советской России и зададут трепку японцам. Однако вместо этого где-то уже поздней осенью нам пришла команда уходить из Китая, но добровольцам предлагалось остаться, чтобы как военному госпиталю помочь нашей армии. Не нужно и говорить, что все мы, комсомольцы, конечно, остались, а с нами и немцы, которые захотели посмотреть на современное танковое наступление. А ведь у нас в тех краях было лишь личное оружие — от хунхузов, ежели что, отстреливаться. Все знали, что хунхузы всех европейцев сперва долго мучают, а потом прилюдно режут им головы, а уж что делают с пленными женщинами — лучше было и не задумываться. В те дни у нас постоянно шли разговоры между собой: мы немцев спрашивали, за что они тут остались, ведь зарежут китайцы их под горячую руку, ежели победят, а тут война будет между армиями молодого подонка и Советской России, а никак не Германии, а они нам отвечали, что здесь в этих диких степях решается судьба Германского Рейха. Если смогут советские инженеры с германскою помощью построить пресловутые танки, что прорвут плотную китайскую оборону, то и у Германии появится шанс взять реванш над нашими общими врагами — британцами, а если выяснится, что советские танки — пшик, то и германские танки, что они сейчас строят в Казани, никому никогда не понадобятся. А потом они у нас спрашивали, а за что мы тут воюем. Вот китайцы зовут всех азиатов воевать против всех европейцев, и их там сейчас сотни тысяч, а «белых» тут только горстка. Мол, присоединяйтесь к своим «черноголовым» да «узкоглазым», ведь ежели они победят — в один ров с «белыми людьми» всех нас положат. Мол, сами смерти не боитесь, так хоть женщин своих вывезите. А мы им в ответ говорили, что предки наши добровольно пришли на поклон к Руси-матушке и веками служили ей верой и правдой, так что мы тут все — люди русские, а то, что глаза поуже, так это все обман зрения. Женщины наши стреляют из личного оружия не хуже мужчин, придет нужда — каждый карабин на счету будет. Опять же что немцы, что русские ни пустыни, ни великой степи не знают, а женщины-монголки лучше их в голой Степи прячутся и на лошадях, если надобно, скачут. Не можем мы домой отпустить наши глаза и уши, полевую разведку. Дело мужчин — воевать, а дело женщин — прятаться да издали добычу высматривать, так всегда было. Смеялись, конечно, а было боязно, но и с немцами отношения стали более дружескими. Когда Отечественная война началась, я подал заявление добровольцем на фронт, но меня в тылу оставили, потому что у меня была броня, и я уже был начальником нашей дистанции. Но на словах родственники мне сказали, что в личном деле у меня, оказывается, стояла пометка, что у меня хорошие отношения с немцами и очень плохие с японцами, и поэтому меня нельзя отправлять на фронт против немцев, а правильнее оставить в Сибири воевать с самураями. Я когда об этом узнал, очень расстроился и даже обиделся, ибо мне казалось, что это несправедливое недоверие, однако после я вспомнил, как мы с немецкими камерадами жили в этой зимней пустыне — одним военным госпиталем без охраны средь Степи, и нас всякий китаец за десять верст мог увидеть и в любой миг всех убить, и как мы по очереди лежали в дозорах на холодном ветру, и как я делил, пряча огонек от этого холодного ветра, папиросу с немцем — то тем, то этим. Я часто думаю, смог ли бы я хорошо воевать на фронте Отечественной, если бы знал, что на той стороне сидит кто-то из этих немцев. Положа руку на сердце я не знаю ответа. Наверное, да, но я рад, что мне сыскалось дело здесь, в Азии, и мне никогда не пришлось отвечать на этот вопрос. Мне было проще воевать с китайцами да япошками, а немцев с той холодной войны я вспоминал как товарищей.
А война началась так. Поздней осенью 1928 года Россия отвергла требования Сюэляна заплатить ему за охрану КВЖД «чрезвычайный налог», и тогда китайский недоносок отдал приказ, и китайцы арестовали всех совработников на КВЖД, сорвали советские флаги со всех наших зданий, а недобитые белогвардейцы стали нападать на совграждан и убивать их десятками. Точных чисел никто не вел, однако за последние дни этого страшного года в Китае без вести пропало как минимум три тысячи советских граждан, а сколько в общем было убито русских, осталось загадкой, ибо вслед за белогвардейцами изо всех щелей полезли хунхузы, которые принялись убивать просто русских, а точнее, белоэмигрантов, которых китайские власти тогда не учитывали. В крупных городах было еще терпимо, а в мелких поселках русские семьи были вырезаны хунхузами начисто. Это и стало главной причиной того, почему русские потом из Китая уехали. Там было выгодно создавать сельское хозяйство, держать хутор свой иль заимку, но когда на такую заимку приходит миллион диких хунхузов и убивает всех мужиков, а потом по очереди со всеми бабами до смерти тешится, то всякое сельское хозяйство приходит в упадок. А те, к кому почему-либо не пришли, сами бегут куда глаза глядят — кто к нам, кто в Америку. Мурло — что у хунхуза, что у китайского националиста — при встрече малоприятное. А как погибла местная деревня из белоэмиграции, так они и из городов потом разбежались. Не выдержали китайской интересной действительности. Ибо это только с виду там конфуцианская благодать, а на деле — там далеко не все однозначно.
Ну, а когда в Китае началось этакое, наше правительство не могло быть в стороне, и наши составы с новыми танками переехали через границу. Китайцы нас не боялись, американцы за годы сотрудничества со «старым маршалом» Чжан Цзолинем им прекрасную оборону на совесть выстроили. Поэтому задачу нашему госпиталю поставили так: под видом экспедиции по борьбе с сифилисом подойти к городу Джалайнор и изучить китайские укрепления на так называемом «Вале Чингисхана», который прежний китайский диктатор Чжан Цзолинь строил в этих краях до этого лет пять. Строили китайцы все это огромной «рабочею армией» с помощью американских инструкторов и наших белых инженеров из Харбина, и укрепления там выглядели эпическими. Вся китайская пресса трубила о том, что Вал Чингисхана — это новая Великая Китайская стена, призванная оградить страну от новой русской агрессии. Много народу на этот вал ездило и все там осматривало. С виду это укрепление поражало своими размерами, правда, по нашим сведениям, китайцы туда еще за год до этого орудия не завезли. Но и в таком состоянии крепостные укрепления на «Валу» во много раз превосходили тот же «Турецкий вал» на крымском перешейке, который мы брали некогда у белых с огромною кровью. А тут все это выглядело полной фантастикой.
Короче говоря, послали нас, якобы медиков, на это все посмотреть, а приказы нам отдавали из штаба самого Блюхера, который уже брал «турецкую стену» в Крыму и поэтому считался спецом по взятию таких укреплений. А непосредственное командование нами было у тогда еще полковника Рокоссовского. Его считали специалистом по наведению связей с монголами, так как именно ему довелось командовать армией, которая побила самого Унгерна и к кому потом влились все наши «васильковые». Так что за тылы нам было спокойно, а вот вокруг «Вала» шастать чуть боязно. Поэтому мы пошли в одной группе с немцами, чтобы это выглядело именно как международная экспедиция. Не могли же мы прийти к китайцам и сказать: «Извините, мы тут походим, посмотрим, с какой стороны ваши укрепления брать легче».
Сказано — сделано. Прибыли мы на место к Джалайнору, огромные крепостные стены стоят, все тихо, и от этого совсем страшно. Ага, стало быть, китайцы нас ждут — и попрятались. Ну, меня, как лучше всех знающего китайский язык, послали вперед с парой немцев — якобы пустите нас с дороги погреться, водички попить. Приходим мы к воротам крепости, а они приоткрыты. Что за притча? Заходим внутрь, идем по самой крепости... Снег хрустит под ногами, кругом огромные стены и — тишина. Только холодно так, что аж зубы сводит. В один дом сунулись, в другой. Нет китайцев. А холодно, и стали мы искать, где согреться. Но нет ни хвороста, ни дров, ни деревьев. А потом один из моих попутчиков смотрел-смотрел и говорит: «Я вот не пойму, а где они сами-то грелись? Ведь печек нигде нет — ни одной!»
