Мол, был в Англии у Резерфорда японский ученик доктор Сайто (или Кайто, точнее, они сами были не в курсе), который занимался опытами по расщеплению атомного ядра. Ему стало известно, что для получения атомной бомбы нужен уран, причем определенный изотоп урана, который в природе сравнительно мало встречается. Так, к примеру, в германской Восточной Африке, которую мы нынче знаем Танзанией, есть большие урановые месторождения, но искомого изотопа урана там нет, и тамошний уран годится лишь для получения краски. То же самое в соседней Уганде, которую тогда занимали британцы. Нужный изотоп урана был найден в каких-то шахтах в Венгрии и Германии, но немцы рассказывали о них неохотно, а вот в Азии подобных месторождений попросту не было. До начала поисков доктора Сайто. Этот самый ученый ядерщик под видом орнитолога объездил весь тогдашний Китай в поисках искомых руд, а всем говорил, что занимается изучением пути миграции японского журавля. В итоге этот самый Сайто обнаружил в этих краях урановые руды, но самым главным, с его точки зрения, оказался не сам уран, а огромное количество полиметаллов, которое находилось в местных камнях. Япония — страна очень бедная на ресурсы, и скопление цветных руд в сопредельном Китае вызвало немалый интерес у японского командования. Именно поэтому помимо марионеточного правительства Манчжоу в Маньчжурии японцы создали свое марионеточное правительство Меньцзяна в этих горах, а смысл его существования был в том, чтобы японцам достались местные урановые руды и так называемые «редкие земли». Японцы в Азии всегда считались британскими марионетками, а здесь в начале века сильно пересеклись интересы Британии и Германии. Поэтому немцы готовы были помогать нам, русским, чтобы мы здесь воевали с японцами. Когда началась Первая мировая, японцы вероломно напали на германские колонии в Тихом океане, а также на их сеттльмент Циндао в Китае, а в ответ немцы просили нас послать наши «васильковые» полки на Меньцзян, для того чтобы японцы увязли в Меньцзяне и тем самым отвели свои войска от Циндао, ибо это два расходящихся направления. Однако, по словам Цейса, выяснилось, что японцы не успели начать строить свои урановые рудники в этих горах, а бросили их и ушли отсюда к занятому ими до этого Порт-Артуру и Циндао. А когда стало ясно, что наши «васильковые» добивают в 1919 году японский Меньцзян, здесь они все закопали и законсервировали. Германское командование — даже тогда в 1928 году — все еще воспринимало японцев в Азии как противников, которые подло напали на местные немецкие поселения в начале Первой мировой войны, и не желало, чтобы японцы получили местные рудники для перевооружения своей армии. Поэтому экспедиции Цейса было поручено обязательно найти японские месторождения урана и полиметаллов в Меньцзяне и... сообщить о них русским. Сами немцы не могли отгонять японцев от столь лакомого куска через всю Евразию, но они рассудили, что если их экспедиция найдет месторождения, открытые Сайто, и передаст эти сведения на нашу сторону, то Советская России будет обеспокоена этим настолько, что найдет средства, чтобы японского духу на этих урановых рудниках больше не было. В итоге Карл-Хайнц Цейс просил меня немедля сообщить моему начальству о крайней опасности попадания руд с этого месторождения в японские руки, а со своей стороны написал доклад в наш Радиевый комитет — лично Вернадскому — о том, что в Японии, по-видимому, уже начаты работы по созданию атомной бомбы, и для всех нас (и России, и Германии) будет жизненно важно, чтобы японская армия никогда не добралась в эти края. Сегодня в это трудно поверить, но тогда — в 1928 году — немцы считали нас своими главными камрадами в Азии. Я написал доклад, Цейс послал в Радиевый комитет — свой, и у нас наверху, насколько я знаю, после этого всполошились. Долго шли разговоры на эту тему — как лучше всего защитить от японцев эти края, и очень долго мы помогали китайскому диктатору националистов маршалу Чан Кай Ши в обмен на то, что тот обещал отбивать все японские наступления на Меньцзян. А позже, когда японцы его разгромили, мы стали помогать продуктами, оружием и боеприпасами китайскому коммунисту по имени Мао Цзедун, и он удержал-таки область этих месторождений от того, чтоб японцы хоть раз до туда дошли и к местным урановым пескам сунулись. Возможно, что в те годы у нас в руководстве впервые про такое вещество, как уран, услыхали и об урановой проблеме задумались, если уж полыхали такие страсти между немцами и японцами за безвестный косогор у черта на куличках — за тысячи верст что от Германии, что от Японии. Возможно. Я об этом не в курсе, но уверен, что именно в 1928 году какое-то движение у нас началось по этому поводу. А для нашей родни вся эта история тоже запомнилась. Уже после войны, после того, как стало известно, что Георгий Башкуев всю жизнь служил Родине. Мой сват Борис по секрету сказал мне, что когда Жору немцы приняли в абвер, то его тут же послали в Китай, чтобы тот в Меньцзяне собирал местное ополчение — воевать против японцев. Якобы немцы были уверены, что вот-вот победят нас и готовились к продолжению великой войны, в которой своих же союзников — япошат, они предполагали соперниками. Поэтому хоть Гитлер и обещал японцам всю Россию на восток от Урала, область урановых залежей в Меньцзяне немцы решили придержать для себя, ибо если по русской земле у них с япошками был договор, то по китайской земле они с ними не договаривались, а местные руды были слишком богатыми на уран и «редкие земли», которые нужны для легирования брони танков, чтобы ими стоило делиться с японцами. Так что первое время мой сват собирал здесь отряды для сопротивления против японцев, а потом по приказу немцев он перешел служить в гоминьдан, чтобы те в Меньцзяне воевали с японцами. Так что гоминьдану в какой-то момент помогали воевать с самураями и мы, и американцы, и даже немцы, только эти чанкайшисты все равно все проиграли, ибо из большей части китайцев бойцы, что из говна — пуля.
А какие именно это бойцы, я позже лично увидел. После того как немцы нашли-таки искомые месторождения, обнаруженные некогда Сайто, мы вернулись обратно к железной дороге. Я закончил осмотр полотна и составил доклад, согласно которому дорога была построена по былым нормативам, в послевоенные годы не обновлялась и не ремонтировалась, и поэтому состояние полотна было таково, что в обычное время насыпь не смогла бы выдержать вес платформ с перевозимыми танками. Поэтому я рекомендовал либо не везти наши новые, первые советские танки по железной дороге, либо совершить эту перевозку зимой, когда сильные холода укрепили бы местное полотно. На этот доклад мне ничего не ответили, лишь просили продолжать оказывать посильную помощь нашим и немецким врачам по излечению населения от сифилиса.
В те дни я и познакомился с молодой медсестрой — моей Дашенькой. При работе в Китае нашей медэкспедиции не рекомендовалось привозить туда девиц русских, дабы китайцы чего не подумали: вот моя будущая сватья Матрена, которая работала в те годы по линии НКВД в Средней Азии, и просила меня по знакомству принять на работу к нам ее младшенькую. Как я уже говорил, Матренин муж Борис Булатович был главой Четвертого рода, господином Запада и личным другом самого Феликса Эдмундовича Дзержинского, так что подобные просьбы даже не обсуждались в те времена. А когда Дарья в Китай к нам приехала, у нас с ней как-то все само собой сладилось. Она, как и ее старшая сестрица Матрена, была из простых, потомственная шаманка из булагатов, красивая до безумия, так что я недолго сопли жевал да раздумывал. Правда, отношения мы оформили много позже, уже после войны, когда у нас сын в комсомол вступал. Нужно было указать родителей, а тогда-то и выяснилось, что мы с Дашенькой, хоть и венчаные, а в загсе так и не расписанные. Неудобно как-то вышло. Это было все потому, что я в отличие от нее всю жизнь был «социально чуждым» и потому чуть-чуть «поднадзорным». Так что сидорок со сменой белья и сухариками у меня всегда был под кроватью. Это не хорошо и не плохо, все мы — родовичи из старой знати — так жили, и не след было рисковать свободой моей Дашеньки. Ведь если что, она бы стала «женою врага народа» со всеми из этого вытекающими, а пока в паспорте штампа не было, вроде и арестовывать ее было не за что. Да что я — все так жили, так что и жаловаться тут не на что.
