Раз нельзя на сопредельную территорию против хунхузов ходить, значит было принято решение работников охранять. Поручили это местным казакам. Стали они у реки сами бегущих с работы китайцев ловить, то бишь им жизни спасать. Да только казаки тоже были разные, и стали китайцы жаловаться, что когда их казаки ловят, то на работу возвращают назад, а деньги все отбирают. Это сразу подхватила иноземная пресса, и даже вскоре в газете «Таймс» появилась статья, что, мол, казаки нарочно грабят работающих на стройке китайцев. Одно слово — «англичанка гадит». И поэтому от правительства поступил приказ в наших краях, когда к нам дорога придет, обустроить китайских работников, а денег у них не отнимать и не обижать ни за что.
Сказано — сделано. В наших краях начальство закрыло все каторги: Шилку, Нерчинск, Акатуй и другие — и переделало их под рабочие лагеря для китайцев, чтобы они с деньгами от работ убежать не смогли. Ибо одно дело первые лагеря на Амуре, где народ жил в соломенных шалашах с крышей из китайской бумаги, а другое — прочная царская каторга с крепкими и теплыми зданиями, высокими заборами и всеми прочими радостями. Охрану же для лагерей набирали из наших нукеров, причем на любой проверке должно было считаться китайцем: вроде это не китайцев поселили на царской каторге и охраняют подданные Российской империи, а сами китайцы туда поселились, и теперь сами себя охраняют, и к месту работ конвоируют.
А дальше возникла щекотливая ситуация. Хунхузы постоянно за китайскими работниками охотились. И вот пришел день, когда целые полчища этих самых хунхузов-маньчжур напали на нашу дорогу, грабили и убивали рабочих китайцев, а полчища их вторглись на наше священное озеро Далай-Нур, куда впадает Керулен, колыбель самого Чингисхана! Китайцы поголовно бежали с работ на китайской земле и толпами переходили нашу границу. До наших земель те места, где все это случилось, были сравнительно далеко, но и у нас по всем улусам поскакали гонцы с известием, что хунхузы нарушили древнее перемирие и напали на Далай-нур, который их предводитель Хан Абахай, основатель династии Цинь, пообещал оставить монгольским в обмен на верность ханов Южной Монголии. Нас это мало касалось, ибо мы с Абахаем воевали и ни о чем в жизни не договаривались, однако дома у нас вскоре появился русский полковник, который собрал всех наших знатных родовичей с обеих сторон Великого Озера. Звали его фон Эссен, и он сказал нам, что хунхузы преступили все свои клятвы и мы должны помочь нашим младшим братьям в Китае, которые остались жить под Стеной. Монголы исстари воевали за земли для своих кочевьев вокруг Далай-нур, ибо в этой безводной степи вода — это Жизнь, и за нее не жалко биться с врагом до смерти. Дед сказывал, что у него лично было сомнение, что те предатели, кто пошел на службу к «гаминам» (это оскорбительное имя китайцев, которое я не стану переводить, хоть оно и сходно по смыслу с понятием «пидорас»), заслуживают, чтобы мы своими нукерами за них в войну вписывались, но горячие головы из «белых» родов (а у нас есть поговорка, что в «черных» родах попадаются умные монголы, а в «белых» — красивые) сразу же закричали, что мы пойдем на помощь нашим братьям против китайских агрессоров. Тогда Эссен дал нам грамоту от самого нового «Белого Царя» Николая (а Царь Александр как раз в те дни умер) о том, что мы имеем дозволение поднять свои бунчуки против хунхузского нападения и нашествия. А после этого к нам по Енисею и Ангаре стало прибывать оружие для войны против хунхузов. Наш род на это не подписался, ибо у нас была хорошая торговля с китайцами, равно как и наши сродники из иных «черных» родов, что кормились от торговли по Улундинскому тракту и Кяхты, а вот западная голытьба из «белых» родов все гурьбой побежала записываться добровольцами. А потом на долгие годы уехала воевать в Китае. После выяснилось, что хунхузы тогда воевали с японцами, которые побили их без числа, и огромные маньчжурские армии, дабы не быть разбитыми, стали отступать в нашу сторону. Тогда царское правительство испугалось, что десять миллионов китайцев с оружием в руках хлынет через нашу границу, и дабы этого не случилось, решило их связать боем на их территории. А русских на такую войну воевать не пошлешь, ибо все скажут, что Россия вторглась в Китай, вот и пришлось срочно формировать боевые отряды из наших бурят-монголов. Так что все выяснилось, но для публики тут у нас даже собрали хурал всех монгольских племен по поводу маньчжуро-китайской агрессии, и там было написано прошение к русскому Царю, чтобы тот не гневался на нас и оказал нам свою помощь. После этого мы вместе с японцами оказались будто молотом и наковальней, между которыми растаяли последние маньчжурские армии, а маньчжурская империя Цинь осталась в Китае совсем без сил и оружия. Монголы плохо копали насыпи для дороги или катали рабочие тачки, но воевать народ был всегда по жизни приучен, и хунхузские художества пошли на убыль. Японцы же, осознав, что такая война для них самих может плохо закончиться, осыпали серебром южных монголов — баргутов с чахарами — для того чтобы те пришли в наши края воевать за японцев вокруг озера Далай-нур, и с этого момента обычно считают начало Гражданской войны в Китае. В войне между братьями нет ничего хорошего, наши предки пришли из-под китайской Стены, и само близкое звучание слов «бурят» и «баргут» наводит на размышление. Для всех монголов озеро Далай-нур было священным, и в сражениях за него сошлись мы и те самые баргуты из Китая, к которым мы с самого начала якобы шли на помощь. Вот что бывает, когда в народе есть роды умные, а есть — красивые, и решения принимают последние. И все же раз война пошла за озеро Далай-нур — колыбель Чингисхана, то на нашей стороне была правда, раз враги наши воевали ради того, чтобы на Далай-нур появились маньчжуры с японцами. Враги в ответ говорили, что с нами на берега священного озера шли с севера русские, но и в те годы, и уже в советское время русские власти всегда подчеркивали, что Россия не претендует на область озера Далай-нур. В свое время им не верили. Но уже потом, когда СССР помог Монголии победить Унгерна, сам товарищ Сталин, как нарком по делам национальностей, подтверждая эту границу, в этом месте сделал особый выступ, уступая область озера союзной Монголии. Все скептики были посрамлены, а японцам и сказать было нечего. Так что вся вина за начало Гражданской войны в Китае лежит на маньчжурах с японцами.
В ту пору японцы как раз в силу вошли. Пока мы строили дорогу в Китай, они напали на циньский Китай и захватили именно те области, в которые наша дорога шла и которые китайцы отдали нам под торговые концессии. Россия прибегла к международному арбитражу, и нам вернули те земли, ибо деньги уже были плачены, но японцы затаили на нас немалое зло. Поэтому за всеми печальными и трагическими событиями вокруг постройки дороги можно было искать их гадкий след — и не ошибиться.
Нам был приказ — работать с китайцами вежливо, аккуратно и вдумчиво. Ни в чем рабочих не обижать, от любых бед и разбойников их спасать, и за каждого убитого хунхузами китайца головой отвечать будут наши охранники. В общем, сам погибай, а рабочего китайца с носилками, лопатою, тележкой и тачкой выручай. От работы их ничего отвлекать не должно. А нукеры наши и рады, готовы хоть неделями в боевом строю по степи скакать, лишь бы самих не заставили брать в руки лопаты и тачку. Так и шло это строительство в наших краях. В отличие от строительства амурской или уссурийской дороги китайцы у нас не бежали, от работы никогда не отказывались и не бастовали ни разу за все годы стройки. Опять же умерло их на нашем участке много меньше обычного. Секрета в том, почему у нас вышло так, а на Амуре и Уссури иначе, нет. У нас китайцы содержались в тепле и уюте в помещениях каторги, у каторги была защита хорошая — и от побегов, и от хунхузов. Опять же с беглецами проводилась работа. Чисто воспитательная. Побежит такой, его поймают, на самый край Монголии, на край Степи, отвезут, поставят перед первыми песками великой Гоби и скажут: «Хотел бежать, беги — Китай там. Ежели небеса сжалятся, то недели через три — если все время по дороге в Китай будешь идти, из песков выйдешь. Да, вот тебе бурдюк с водою, вот сушеное мясо, вот сушеный творог, ибо мы — люди хорошие, не звери лютые. Тем, кто в пустыню идет, обязательно еду и воду даем, обычай такой. Ты, когда устанешь, мил человек, ближе к гребню бархана ложись, на кости-то не смотри. Внизу никто не лежит, в Гоби лишь днем жарко, а ночью, наоборот, холодно. И холодный воздух там скапливается. Мы, монголы, к морозу приученные, а китайцы внизу бархана за одну ночь замерзают. Так что кости их потом все равно вниз скатываются. Так ты, ежели дойти хочешь, вниз не спускайся, а поверху иди. Тогда будет шанс. Наши предки этот путь оттуда один раз прошли, так что дойти можно. Проверено». И вот пока говорили мы бегуну все эти вещи, а он слушал, глаза его округлялись, становясь почти европейскими, а под конец бросался китаец перед нашими на колени и слезно просил не отпускать его никуда, ибо перейти одному человеку Гоби совершенно немыслимо. Это в Европах среди мягкого климата человек один сможет выжить, а в Китае — в толпе затеряется. А у нас — Великое Вечное Небо, бесконечная дорога среди камней и барханов и ты один аки перст перед Великой Пустыней и весь в Руце Божией, лишь сам во всем виноват и за все решения — сам ответчик. Или со всеми, одним караваном, или еще лучше — народом, или никак. Такова Истина.