Как раз в эти дни я, находясь в бессрочном отпуске, встретился с моим сватом Борисом Башкуевым. Слово за слово — разговорились: выяснилось, что мы оба не знаем, что делать. Наш господин, наш Чингисхан, товарищ Сталин, умер, и многое потеряло свой смысл. Я не был в восторге от того, что творилось на железной дороге, сват ругался из-за хрущевских реформ в народном образовании. Он сказал, что был взят курс на все хорошее против всего плохого, отменены переходные экзамены между классами, отменены единицы нерадивым ученикам, а качество обучения, по причине расширения программы и снижения количества часов для основных дисциплин, катастрофически падает. А кому как не ему, директору первой школы Улан-Удэ и народному учителю СССР, было это не знать? В ответ я ему тоже на все, что случилось, пожаловался, и мы вместе решили выйти в отставку, так как жить, в сущности, нам стало незачем. На этом и можно было бы завершить этот рассказ, однако когда я пришел домой, то там меня ждал спецпакет, в котором говорилось, что, по решению партии и правительства я, как человек в нашем регионе сведущий, персона нон грата в Китае и «враг китайского народа» по определению самого Мао, самой жизнью определен к тому, чтобы стать инспектором от секретариата КПСС по сооружению оборонительных укреплений на восточной границе, правда, уже не против Японии, а против китайцев. К приказу была приписка самого Никиты Сергеевича, в которой он попросил меня известить об этом китайцев, чтобы те «просрались от радости ».

Честно говоря, я отчаялся от того, что железную дорогу после ссоры с китайцами по решению кукурузника по факту загоняли в долги, а быть главным банкротом на Восточно-Сибирской дороге мне не хотелось. Однако строительство укреплений было мне близко и знакомо, опять же была некая обида на китайцев, которым мы много чего сделали, а они теперь называли меня «социал-империалистом» и «русским захватчиком». Так что долго я не раздумывал. Была лишь одна проблема — мы со сватом вдвоем уговаривались, что оба выйдем в отставку, а тут такой поворот. Пока я мялся и думал, как ему позвонить, объясниться, он мне сам позвонил. Позвонил и первым делом спросил, не подал ли я уже заявление об отставке. Я сказал, что тут есть одна закавыка, и сват этому обрадовался. Оказывается, стоило ему подать заявление в гороно о том, что он больше не желает работать директором школы и школьным учителем, ему тут же позвонил ученик из Сибирского отделения Академии Наук и сказал, что они хотели бы, чтобы сват возглавил кафедру в институте в Улан-Удэ и занял должность профессора. Мол, они давно уже хотели ему предложить, чтобы вес института от этого увеличился, но все думали, что он — Учитель, это его призвание, и подобное предложение неуместно. А как только он подал в отставку, ему сразу сделали интересное предложение, и сват загорелся возможностью интересной работы. Он говорил мне, что очень извиняется, но совершенно не представляет, что будет делать на пенсии, а тут есть возможность подумать, пописать на всякие темы статей, и у него уже есть задумки по этому поводу. Я лишь рассмеялся в ответ и признался, что тоже не знаю, что буду делать на пенсии, и что мне тоже предложили что-то взамен железной дороги. На этом сват мой успокоился, что не совершил в моем отношении предательства.

А я на другой день пошел на новое место работы. Назначение на должность инспектора от секретариата ЦК по обустройству госграницы с Китаем в изменившихся политических условиях считалось секретным, и поэтому для несведущих я занял пост зампредсовмина Бурятии, и у меня началась совсем новая жизнь.

Впрочем, это уже совсем иная история... 

 В один прекрасный день я был назначен Первым Секретарем Чечено-Ингушской Республики. Не скажу, что это была награда, скорее наоборот — серьезное испытание. Собственно говоря уже то, что меня поставили именно Первым Секретарем, говорило о потенциальных проблемах, ибо обычно русские в таких образованиях назначались Вторыми, а при таком раскладе это всегда означало, что Москва намерена рулить там «железной рукой» (пусть и в бархатной перчатке), и ни к кому из местных лидеров у Москвы нет доверия. Ну, или в более мягкой дипломатической форме это звучало таким образом: при постоянном соперничестве чеченов и ингушей Москва назначила русского, чтоб не вставать на чью-либо сторону.

При этом, учитывая, мягко говоря, непростую историю обоих народов и историю их взаимоотношений с русской / советской властью следовало понимать так: пост Первого секретаря в подобной республике был чем-то сродни и трону царского наместника, и раскаленной сковородке одновременно. Замнем для ясности.

В общем, шло начало работы на столь трудной должности, когда возникла первая же проблема. Так вышло, что в республике началась засуха. То есть восточные, чеченские, районы, которые ближе к Каспию имели дожди, а в ингушских горах — не было ни капли.

Ни денег из казны нет, ни знакомств с теми же соседями, чтобы с водой помогли, ибо только начало работы, то есть что делать — неясно. И вот в один день стою я у окна, смотрю на закатную сторону и вдруг вижу первые признаки будущего сильного шторма. А в свое время я проходил обучение в разных партшколах. Так вот в Иркутске, откуда я родом, под это выделялась так называемая дача Эйзенхауэра близ Листвянки, где нас, молодых партработников, учили всему маститые зубры коммунистической партии. Так вот местный зубр, которого молодежь иногда за глаза называла то «Верховным Шаманом», то «Хранителем Озера» (и который, по случаю, был дядей жены моего закадычного друга), любил нам по-родственному рассказывать всяческие занимательные истории, а также показывать разные удивительные приметы, которые простому люду были неведомы. Среди них встречались и такие, которые противоречили данным метеосводки, однако почему-то сбывались. Всякий раз Роман Савельевич, когда ему удавалось в очередной раз посрамить гидрометеоцентр, этому страшно радовался. А нам он всякий раз повторял эти удивительные приметы и приговаривал: «Когда-нибудь это вам очень понадобится. Аратов привлекают вещи с виду мистические. Ежели партработник знает погоду и природу лучше, чем все эти метеорологи, это для него большой плюс». Другие во все эти приметы не верили, а я родился и вырос в городе Бабушкине, что на самом берегу Байкала, и сызмальства многие из них воочию наблюдал, так что мне все эти байки легко легли на душу.

И вот, смотрю я в окно, а там — первая примета грядущего шторма, за нею — вторая, третья, и по всему видно, что шторм близится. А за спиною просители стоят — воды просят. Поворачиваюсь я тогда к местным и спрашиваю: «А что прогноз говорит?» А те в ответ мнутся: мол, барометр указывает на «великую сушь». Тогда второй вопрос: «А местные аксакалы чего говорят? Может быть, есть приметы какие?» На это местные мнутся еще больше: мол, аксакалы в свое время от рук советских карателей полегли да в казахских степях навсегда остались в изгнании. В общем, прервалась традиция. На гидрометеоцентр одна надежа, да и там — «великая сушь».

Ну что поделать, поехали на места — на поля будем смотреть. Приехали на поля: сухо кругом, почва от жары еще не лопается, но видно, что еще дней пять без воды — и прощай урожай. Сели в теньке, разложились, выпили, закусили — принимали меня как родного, барана завалили, все честь по чести. Ну и в конце трапезы я, как дед Роман когда-то учил, водкой во все стороны света побрызгал, перекрестился и поклонился — опять же на все четыре стороны. А потом в машину пошел. У местных на лицах шок, переходящий у кого-то в скрытый смешок, у кого-то в явное изумление. Очень осторожно, будто с больным разговаривают, спрашивают, что это было. На что получают резонный ответ: «Вы просили у меня дождь? Дождь будет». Какой вопрос, такой и ответ.