Однако запас хода у тогдашних танков был совсем крохотный, многие опытные образцы были с импортными двигателями из Германии, и расходовать их без толку считалось неправильным. Опять же немцы, которые нам предоставили двигатели для обкатки, настаивали на своем участии в боевых испытаниях, и руководитель нашей экспедиции по борьбе с сифилисом был в этом деле первым охотником. В стиле, раз уж мы все равно тут работаем — для волка на охоте сто верст не крюк, а давайте вылечим от сифилиса не только бурят, а еще и монголов с китайцами. Типа, какие наши годы! Степь кругом ровная, никаких границ в те годы там не было — подавим все очаги болезни на сопредельной территории, а заодно и посмотрим на первые советские танки, получим первые впечатления, восхитимся, да и на их фоне сфотографируемся. В общем, деятельный был у нас руководитель медэкспедиции — в те годы оберст германского абвера, а позже группенфюрер СС от медслужбы. Очень интересный и запоминающийся был гражданин, начинал в Османской Империи в одно время с Лоуренсом Аравийским и в узких кругах считался сравнимым по подвигам с этим товарищем. Разве что потом Лоуренс пошел против нас, и в двадцатые мы его в Афганистане выследили и придавили как крысу, а этот с нами, напротив, сотрудничал и поэтому даже поражение Германии пережил. Ибо надо с нами дружить, а не гадить. В разговорах-то Цейс все свата моего Борю расспрашивал — как именно наши взяли некогда Сиднея Рейли, который пошел к нам через Финляндию, в которой у Бори кругом были знакомые, а Боря как раз тогда руководил своей колбасной фабрикой практически на советско-финской границе. Боря, конечно, был сперва как кремень, мол, Рейли никогда не знал и вживую не видел, однако Цейс был ушлым и выяснил, что сват мой знал, каков по виду был этот Рейли, какой комплекции и даже что любил он кушать на завтрак. А Цейс откуда-то знал, что Боре пришлось к нам бежать после того, как наши чекисты у нас Рейли приняли, а переход из Финляндии в Россию именно Боря ему обеспечивал. Именно поэтому Боре после истории с Рейли дорога назад на его колбасную фабрику в Выборге была навеки заказана. А знал это Цейс потому, что Финляндия была наполнена агентами германской разведки, которые там любую странную движуху отслеживали. Так что его удивляло, чего мы тут ломаемся, точно целки, ибо «все мы тут одной крови и одним миром мазаны». Лишь после этаких откровений Боре разрешили признать, что знал он Рейли, но шапочно. Это знание гостя нашего весьма успокоило, ибо в их кругах, если нет войны меж разведками, то проще жить меж собратьев по цеху, и опять же понятно, что принимающая сторона тебя уважает, ибо приставила серьезного человека, а не пешку случайную. А в другой раз они, я помню, разговорились, и Цейс Боре про Лоуренса рассказывал, что его ему в те годы показывали, когда Лоуренс туркам наконец-то попался. И Цейс удивительную штуку сказал, что якобы он сам за Лоуренса тогда туркам бакшиш выплатил, чтобы те его не повесили и подобру выпустили. А все потому, что шел уже 1917 год и Германия дышала на ладан, так что никакого смысла вешать Лоуренса не было, так как война Германией была уже проиграна, а за это британцы самого Цейса пожалели, после войны из лагеря выпустили и даже согласились на его назначение в комиссию по борьбе с голодом в Поволжье по квоте Германии. Так что Цейс к нам бороться с голодом приехал тогда по приглашению от самого Вернадского, как ученого, его интересовала не только борьба с сифилисом или как будут воевать первые советские танки, но и то, где в наших краях или в Монголии расположены месторождения урановых руд и все прочее. Очень разносторонний был этот ученый и этакий зубр в своем ремесле, так что тот же Лоуренс и в подметки ему не годился. Поэтому ухо с ним держать надо было востро. Правда, он с нами в те годы сотрудничал, и поэтому хоть и стереглись мы его, как могли, но делились с ним тогда информацией. А в НСДАП он вступил уже позже, когда навсегда покинул наши края, впрочем, никогда он, на мой взгляд, не был нацистом. Просто разведчик и ученый, которого буквально перло от приключений и авантюр всяческих. Мы все тогда были молоды. Помните Высоцкого:

Может быть, это и не совсем правильно, но вот его я никогда не думал нашим противником, хоть зверь он был, безусловно, матерый и очень обрадовался, когда мне сказали, что его из Германии в 1945 году вывезли, и он теперь на наших в шарашке работает.

Я немного отвлекся на немцев, которые тогда с нами работали, потому что это потом стало важно. У меня был приказ проверить состояние полотна железной дороги там, куда обычному обходчику было никогда не дойти, и я считался членом как этнографической экспедиции моего свата Бориса, так и членом экспедиции Цейса по излечению населения от сифилиса. Борис, или для местных Будда Васильевич, продолжал собирать все эти песни и пляски народов Востока, за ним шла экспедиция наших и германских медиков, и все было хорошо, пока шли мы по нашей земле. Но за Читой дорога уходила в Китай, где по Портсмутскому мирному договору нам запрещалось иметь войска южнее нашей границы, за вычетом охраны КВЖД, а по несчастливому договору Карахана мы отказались от нашей охраны дороги, и теперь ее охраняли китайцы «юного маршала», того самого, который от молодой Советской России за это денег потребовал. Поэтому на границе наша охрана нас оставила, а мы стали считаться мирными советскими врачами и немножко этнографами, которые спасают людей от заразы и одновременно собирают разные песни, сказки и музыку. Вот тут-то и выяснилось, какие интересные немцы с нами поехали. Откуда-то у камрадов в белых халатах появились молотки и теодолиты, а также особое оборудование, которое у них постоянно потрескивало. Вот так в тех краях я впервые увидал счетчики Гейгера. Я написал об этом в своем донесении, этим фактом у нас очень заинтересовались, и мне было предложено, с одной стороны, просить у немцев помощи в пикетаже — получении данных о состоянии пути, а с другой — предложить им свои услуги по работе в полях. В отличие от моих сватьев, я был парень крепкий, привычный к работе кочегаром у топки, а немцев все-таки было мало, и крепкие работники им весьма требовались, а тут молодой, сильный парень с неполным высшим образованием и хорошим знанием немецкого языка. В общем, они меня в свою геологическую команду с удовольствием приняли и помогали мне с расчетами пропускной способности полотна железной дороги и всеми геодезическими исследованиями. Насколько я знаю, все полученные нами данные они шифровали и передавали в Германию, так что, я думаю, что все они этой возможностью получить еще и сведения о состоянии местного железнодорожного полотна были счастливы. Разведка — это такая щекотливая вещь: если вы хотите что-то да выудить, надобно на крючок приладить наживку, а потом молиться, чтоб выловленное было ценней, чем использованная нами наживка. Иной раз бывает так, в другой раз иначе, но в тот раз всем нам повезло.

Вскоре я стал замечать, что немцы идут не просто по степи в поисках особо зараженных улусов, или разносчиков заразы — дацанов, а все дальше отклоняются от железной дороги, упорно двигаясь в какие-то местные дебри. Мне даже было приказано перестать посылать донесения нашим до тех пор, пока, по моему мнению, немцы не найдут то, что ищут, чтобы их не спугнуть и не дать им повода подозревать меня хоть в чем-либо, пока их экспедиция не придет к завершению. То есть формально мы продолжали собирать песни и пляски, а врачи продолжали лечить местных монголов с китайцами, но я уже знал, что все это — для отвода глаз, а по тому, как немцы все сильней нервничали, я понимал, что вот-вот что-то будет. И наконец наступил тот день, когда очередные пробы грунта и минералов, которые немцы приносили со всех окрестностей, при обработке дали такой треск на счетчиках Гейгера, что я думал, будто они вышли из строя. Тогда немцы всею гурьбой пошли туда и меня с собой взяли, так как я был хорошим помощником, и попросили... Они попросили меня держать глаза широко раскрытыми и любою ценой найти следы присутствия японских солдат или геологов. Каюсь, я так и не нашел тогда ничего. На третий день, правда, раздались крики, и мы все опять побежали к загадочным осыпям, там один из молодых немцев нашел камни на вершине гряды, которые были помечены известью, и на них были выведены японские иероглифы. Вы не поверите, когда их нашли, сам наш начальник Карл-Хайнц Цейс над ними три раза перекрестился и чуть не расплакался. Камни от извести немцы почистили и сразу же закопали, а за собою прибрались, будто тут ничего и не было. А вечером за ужином они были так рады и возбужденны, что рассказали мне удивительную историю.