Так дальше у нас и пошло: впереди шла этнографическая экспедиция свата моего Бориса — араты его называли Будда Васильевич. Все мы — православные, но, как говорится, с волками жить — по волчьи выть, раз нужно было общаться с буддистами, так и назвал себя Боря Буддой, а не обычным христианским именем. Может быть, оно и было определенным нахальством, но все мы были тогда комсомольцами и, как и все молодые люди, слишком смелыми и решительными. А местные буряты были хоринскими, хоть и считались нашими данниками, но никогда они не были совсем чтобы нашими аратами, поэтому то, что творили мои сватья, было неслыханно. Будь цела в этих краях местная знать, могло быть все что угодно, однако араты без вождей и природных господ были как дети. Так что народ знал, какого мы роду-племени и что нам положено кланяться, вот и кланялись, а делали мы дело нужное, так что я думаю, что все было правильно. А когда меня спрашивают, почему мы начали с земель, где не были никогда господами, так хитрость в том, что сифилис бушевал лишь там, где бродили буддисты, ибо в наших землях православных бурят, что на западе, не было сифилиса, хотя бы потому, что большинство из нас ушло в «васильковые», то есть оказалось за красных, а белыми в наших краях были наши враги — «желтые» казаки-семеновцы, так вот хоринские и агинские вожди с востока поддержали в Гражданскую атамана Семенова, так как им не хотелось платить дань и русской казне, и нашим родовичам. Атаман Семенов их обласкал и стал убивать наших сборщиков податей, пока все наши тайши и нукеры воевали с баргутами, и нужно было мясо и деньги на снаряды с патронами, так как были они «васильковые», а агинцы и хоринцы от дела отлынивали. Поэтому-то наши все склонились к врагу семеновцев Унгерну, а потом перешли на красную сторону, а после Гражданской агинским вождям и вождям хоринским пришлось уходить за кордон, а мы, как красные командиры, остались. Да, будучи «социально чуждыми», мы не могли уже избираться в Советы, но управление народом осталось, и поэтому в наших краях заразы почти не было, а на востоке эпидемия была страшной.
Поэтому, как только приходила этнографическая экспедиция Будды Башкуева, следом за ним приходила медицинская экспедиция Цейса — с передвижными госпиталями, санитарными пропускными пунктами и специальными изоляторами для буддистских лам, которые и разносили заразу по местности. Первое время санитарных кордонов не было и поэтому весть о том, что тут и как легко разнеслась по Степи, и в кочевьях народ легко шел лечиться, особо, если учесть, что альтернативой был расстрел на месте без суда и следствия. С ламами — иной разговор, им лечиться запрещалось согласно буддистской религии, поэтому они от лечения отказывались, и поэтому их приходилось расстреливать ради того, чтобы у нас не оставалось распространителей сифилиса. Сперва им зачитывали указ наркомздрава, а потом устали на том заморачиваться и расстреливали всех, кто в желтой буддистской одежде. Сперва соблюдали процедуру и расстреливали только наши, а потом, когда пошла запарка и врачи с обеих сторон работали без сна и без отдыха, расстреливать повадились и немцы. А я командовал целой командой как верховный шаман, и мы день и ночь засыпали расстрелянных хлорною и гашеною известью. Потом, когда лекарственных средств нам стало не хватать, пошла сортировка пораженных: в тяжелых случаях предпочитали не лечить, а сразу расстреливать, ибо так мы могли спасти больше жизней. А дальше по мере расширения действия экспедиции мы забрели потихоньку в Монголию, и я не помню, когда я спал в эти дни. Работали мы как безумные, мне вручили потом благодарность, потому что благодаря нашим действиям нам удалось не допустить распространения заразы и открытого гниения падали. Работали мы на совесть. И эпидемию мы тогда победили — раз и навсегда, и она уже больше никогда не повторялась в наших краях. В том числе и за счет того, что навсегда исчезли все разносчики заболевания — тибетские ламы, принявшие обет нищенства. Я лично уверен, что все эти тибетские якобы святые и боддхисаттвы на деле есть черти и демоны, о которых говорится в Писании, так что в какой-то мере то, что тогда случилось, было не только медицинской операцией, но и борьбой с нечистой силой, с ее грязью и мерзостью, гниением и срамной заразой, так что, если бы мне завтра сказали, что надо собраться и повторить этот путь еще раз со всеми подробностями, я бы опять встал и пошел, ибо болезнь эта — срамная и страшная, и ее создал сам враг рода нашего, вот что я думаю.
Разумеется, в том, что тогда происходило, из неожиданного было не только истребление разносчиков сифилиса, но и само лечение заразы. В ту пору устойчивого лечения сифилиса еще не было, а лечить его тогда пробовали сальварсаном. В этом средстве есть соли ртути, поэтому оно считалось весьма ядовитым и им было запрещено лечить — а то и производить — во многих западных странах, например, в той же Германии, тот же Цейс на основании применения им сальварсана в Турции считал его наиболее верным и быстрым способом лечения сифилиса. Поэтому, когда мы с немцами заключили договор в Рапалло, то с легкой руки именно Цейса немецкий химический концерн ИГ Фарбен построил завод медицинских препаратов в Казани, на котором и стал производить запрещенный для Германии сальварсан, а ввозили они его потом в Германию под этикетками средства от головной боли. И вот как раз к началу нашей экспедиции в Казани было развернуто немыслимое для тех времен по масштабу производство ртутных препаратов, в том числе сальварсана, а наш Наркомздрав дал временное разрешение на широкое применение этого средства на практике. Так что по итогам нашей экспедиции мы не только победили заразу, но и начали производство у нас в стране средств «против социальных болезней», например, против туберкулеза и, разумеется, сифилиса. И я по сей день горд тем, что во всем этом тоже принял участие. А завершилось оно для меня раньше времени и неожиданно.
В начале осени того самого 1928 года в расположение экспедиции прибыл нарочный, который сказал мне, что начальство за разработку плана по секретному движению медпоездов по Сибирской дороге мною довольно и хотело бы поручить новое дело. Тогда-то мне и сообщили, что мой отец погиб в конце июня 1928 года, как герой, забрав с собою предателя Чжан Цзолиня при взрыве его бронепоезда. Власть своего отца на севере Китая наследовал маршал Чжан Сюэлян, которого в истории Китая навсегда запомнили как «молодого маршала», так как в момент, когда он возглавил Маньчжурию, ему было всего лишь пятнадцать лет! Даже в Китае столь юный возраст для правителя и командующего крупнейшей армией выглядел изумительно. Сперва этот самый Чжан Сюэлян думал, как и отец, сидеть всю жизнь на шее у американцев, но у тех в стране развивался их ужаснейший кризис, и им было уже не до Китая. Как я говорил, отец мой, как и прочие наши большевики, кто участвовал в первой революции, был в свое время под колпаком у японцев, и они даже пытались его скомпрометировать. Только их художества им же вышли в этом деле боком, так как наши тут же подбросили все их письма с шантажом и угрозами для моего отца юному Чжан Сюэляну и обставили дело будто бы так, что отец мой поддался и по японскому приказу взорвал старого маршала. А япошатам даже и отпираться в том деле оказалось некуда. Так что «молодой маршал» на нервах и эмоциях стал готовиться к войне против японцев, и ему понадобились для этого средства. Американцы ему дать ничего не могли, японцы были противники, а британцы на юге помогали всем известному диктатору Чан Кай Ши и, стало быть, тоже для «молодого маршала» оказались слегка недоступными. Тогда молодой олух решил реквизировать у нас КВЖД. Вернее, не так, он стал угрожать, что ее у нас отберет, так как существовала знаменитая нота Карахана, по которой страна Советов отказывалась от всех своих приобретений в Азии в пользу японцев, а чтобы этого не случилось — молодой наглец принялся нас шантажировать, чтобы мы платили за его армию.
Я все понимаю, но когда пятнадцатилетний сопляк из страны, которая, мягко говоря, не славится военными подвигами, начинает качать права перед нашей державой, то это, на мой взгляд, как минимум — наглость, переходящая в банальное хамство. Юного щенка полагалось показательно проучить, и с этой целью было решено перебросить в Сибирь наши наиболее современные части. Так впервые в советской истории на китайском театре военных действий наше командование хотело попробовать в деле танки. Против более серьезного противника соваться с новым типом вооружения считалось рискованно, а армия травоядных китайцев, возглавляемая пятнадцатилетним дрыщом, выглядела лучшим кормом для того, чтобы посмотреть в деле наконец на новомодную технику.
