И понятно, что та абсолютно дикая бурая медведица здешняя Умка Большая не дала бы ему все двадцать лет, чтобы она смотрела на этот нарисованный и написанный им вывенский крутой перекат, как бы здешний камчатский перекат нашей всей жизни, когда с одной стороны геологи с их современной тракторной и вездеходной техникой, ищут буквально недалеко в ручье Левтырынинваяма и у горы Ледяной платину, а на другом и левом берегу, что ближе к сердцу нашему, он наш художник и он охотник-промысловик в своей углубленной в здешнюю богатую землю земляночке, на недалеком взгорочке, пишет ту бурую здешнюю хаилинскую уже довольно таки старую медведицу – Умку Большую, которая и, это так естественно, и сама она царица здешняя, и она же владычица здешняя Тополевская и Хаилинская, да и одновременно прокурорша она наша, которая заранее знает кому здесь быть и даже кому здесь жить, а кому из нас не стоит в эти края и хаживать или, чтобы еще и захаживать.
И вот, после таких рассуждений о самой здешней Камчатской природе всей и о его Тополевке килпалинской теперь, именно она сосредоточила на себе мой взгляд та полунагая от природы своей в девичестве своём прекрасная «Даная» (1636-1647). А у художника, почти одиннадцать лет ушло у творца напряженного труда художника, а ныне картина бережно хранится в Эрмитаже в Санкт-Петербурге и она нисколько, не похожа на своих других предшественников, и название её стало известно только из описи имущества художника, сделанной кем-то в далеком 1656 году и вот здесь, и, соединяется само моё Время и его художника особое и только его личное Пространство, когда мы узнаем новые его творения, когда видим его особый одиннадцатилетний взгляд на его действительность, так как не будучи, влюбленным лично я бы не писал ту картину как он ровно одиннадцать лет каждодневно трудясь над ней.
– Я бы её тоже такую же картину сам сваял, – так думал я в молодости своей.
– А такой ли талантливый и такой ли неповторимый художник именно я? – вопрошаю уже сегодня я в 2016 году буквально по прошествии шестидесяти с небольшим лет после рождения своего и на склоне лет себя я пытаю так.
– И думаю я, обретя и опыт, и даже, некое знание своё о жизни нашей, что главное её отличие, о чём пишут всё, знающие искусствоведы – это отсутствие того золотого царского ливня, поэтому в течении ХIХ и первой половине ХХ веков те просвещенные искусствоведы они все вели жаркий спор: действительно ли Рембрандт изобразил свою «Данаю» или это персонаж, например Вирсавия, жена полковника Урия, ожидающая царя Давида, или может быть даже это Венера, встречающая другого небожителя – Марса? Другие же предполагали, что Рембрандт запечатлел Мессалину – жену римского императора Клавдия, известную своим распутством и даже, не женскою её жестокостью.
– И это всё, в женском теле и в женском облике? – спрашиваю я, вспоминая свои размышления о зле в самом человеке еще того, далекого от меня неоплатониста Платони.
Правда, именно такие трактовки входили в прямое противоречие со всеми тогдашними символами, изображенными художником на этой своей уникальной по замыслу и по самому средневековому символизму картине, где самого зла было столько (?!), но этому, как бы и не придавали первоначально особого значения, уже затем по прошествии многих лет, засматриваясь не на её золотые околицы, а как бы сосредоточившись на самом главном в её центре, где мы, видим человека, где мы видим эту женщину и мы видим прекрасную женщину не так давно, обласканную, а все остальное мы можем теперь сами домыслить даже недалеко, отойдя от той картины. Именно мы видим женщину обласканную и снисхождением с небес самого Бога и Божества, и, понятно еще и в облике мужчины, а как же иначе, щедрого на то злато всемогущего Зевса.
Чего только не делали исследователи с тем полотном, о чём только не спорили, и наконец, его подвергли еще и рентгеновскому исследованию в 60-е годы ХХ столетия. И им, открылась поразительная вещь: действительно под верхним слоем краски обнаружился более ранний вариант картины (вероятно 1636 года), на котором золотой дождь все же присутствовал (!), и это было так удивительно, так как показывало нам, потомкам его сам мыслительный временной путь, которым шел вдумчивый художник, пишущи не один и не два года своё неповторимое полотно. Это открытие ученым ясно говорило и еще, показывало нам о его размышлении и о его том его личном, выборе в процессе самой работы над полотном. В окончательном варианте на его месте художник всё же изобразил золотое свечение, что вероятно то же самое. И то, и другое золото в смысловом корне своём слова. По мнению искусствоведа Сергея Андронова, Рембрандт запечатлел момент не самой их встречи, а прощания невероятно, разгоряченной Данаи с богом – Зевсом, когда божество уже, как бы за пределами той тоже позолоченной рамки картины и уже, как бы тихо покидает спальню царевны: стихия прошла, осталось только её сияние.
Это как и мой, и твой сон тот юнцовский, когда хочется еще и еще раз его по воле своей видеть, а он как-то и не приходит в нужную к тебе минутку. Твой сон – это одно, а действительность – она всегда чуточку обыденнее. Она в чем-то даже нас иногда разочаровывает, так как наяву всё, вероятно чуть приземлённое и даже немного прозаичнее.
А, что если и супрематичный «Черный квадрат» супрематиста Казимира Малевича. если не читать мои такие долгие о нём рассуждения, а взять нам всём и его подвергнуть мне тому всё видящему коротковолновому рентгеновскому излучению и даже, другому ультрафиолетовому излучению или, даже другим его видам, пусть и ультрафиолетовому, показывающему ту картину в иной волновой спектральной рампе. Что же мы тогда и там, увидим под толстыми слоями черной-пречерной краски и в её многочисленном своими трещинами кракелюре, образовавшемся это уж я ясно, понимаю от самого времени, от всей временной сухости, от самой нашей изменчивой истории, впитавшей такие вселенские события и, поглотившей не один миллион людей и не только в нашей стране, и не только моего свободолюбивого половского племени?
А никто и не думал этого делать.
А тогда может и поистине верна версия, что его, возмущенная увиденным жена там и тогда, закрасила его полностью нагих чуть пухленьких женщин в бане, с которыми тот и не раз наедине спал, и часто, изменял ей, как сегодня многие и несколько, похожие на прокурора Скуратова совсем не бедные и, облеченные не малой властью люди поступают, как ранее те несмышленые подросшие и своих штанишек комсомолята, которые сегодня, так легко и даже, так умело с помощью каких-то, нарисованных ими же таких же мифических, как и сам супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича, ваучеров весь СССР на раз и буквально за 1991 год прихватизировали, которые затем всуе все электростанции даже с реками легко присвоили себе, как это сделал сам Боря Чубайс, а не, как бы по самой логике еще и, оставили всем нам, чтобы мы на те весомые для многих акции безбедно в старости своей и жили состригая с них свои доходные в старости купоны.
И теперь-то я яснее-ясного понимаю, что никто и никогда не будет, просвечивать её ту картину черную еще и рентгеном, тот из московской галереи выставочной Третьяковской супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича, чтобы на раз разрушить всю его художественную его супрематичную тайну и даже нашу всю иллюзию через ту черноту, восприятия мира этого в его разных цветах, а не только черное и диаметрально противоположное ему белое, чтобы уничтожить сам его символ черноты и всей не познанности её той черноты его всеми нами, и весь его супрематичный Казимира Малевича символизм из того теперь невероятно далекого от нас и нашего нынешнего времени 1912 года, как некоего предвестника того Максима Горького сильной и вселенской бури и всех последующих в начале века того разных наших революций, переворачивающий не только наше всё внутреннее сознание, но и переворачивающий всю нашу Землю, как и это 21 апреля 2006 камчатское землетрясение невероятно сильное землетрясение, когда земля наша сама на раз вздыбилась и так сильно она задрожала от страха грозящих здесь нам в будущем перемен.
