И их эти также в чем-то иконописные картины и «Вынры» Кирилла Килпалина, и «Девушки мухоморы» Павла Этьенна, так как по сюжетной линии и плавности переходов самой краски они были выполнены ими в стиле наших невероятно древних иконописцев и я теперь воспринимаю не только их обе так образно, а еще воспринимаю их обе своими глазами, а еще и припоминаю тот особый с лучком да здешним сельдереем аромат наваристой ушицы, которую буквально до пяти утра, поливал с пиалы так как невероятно горячая да наваристая она, слушая повествование Кирилла, как здесь жизнь зарождалась, и понимая, что не хватит мне той наваристой ароматной ушицы, чтобы его и слушать и чтобы запоминать мне его рассказ, и внове видеть слушая его картины, и я вспоминаю их, и через плеск боков той серебристо-красной рыбы легко, бьющейся в последних ее конвульсиях о камни пологого здешнего берега, когда она еще может тот последний раз в жизни её пытается своими раскрытыми жабрами поймать хоть капельку здешней чистой-пречистой водицы из реки Вывенки – нилгыкын мымыл, чтобы только ей жить, чтобы только дальше двигаться ей против течения на свои здешние Левтырынинваяма платиновые мельчайшие плесы, а уж там и те его горбыля нашего белые молоки застилают и зальют её красные икринки по неведомым нам законам электростатики, смешиваясь и еще как-то там, в глубине её ядра оплодотворяясь в том драгоценном платиновом здешнем песочке. И вот именно, так было тысячу, а то и все десять тысяч лет до нас и, понимаю я, это будет так и еще десять тысяч лет после нас самих, независимо уж какие картины мы вместе с ними здесь напишем или какие романы из под нашего пера теперь выйдут, так как здешний тихоокеанский хомминг – он такой вечен, как зов здешнего протяжного рожка, как зов трембиты в горах Карпат, он именно там в глубинах Тихого океана к ней к анадромной всей рыбе с любым названием он приходит исподволь и так еще незаметно. И уж, когда он по Божественному соизволению к ней и к каждой рыбке явился, тогда тот едва, уловимый платиновый запах в потоках миллионов кубов водицы чистой и пречистой он так призывно её ту рыбу зовет в дали-далёкие, что ни один самый высокий каменистый здешний на Вывенке реке перекат, да и не одна даже рукотворная наша плотина они теперь не способны остановить её рунный ход до самых до верховий, до самых до изначальных истоков и до самых малых ручейков, где и ты сам родился, где и ты так возмужал, как я в своих Савинцах. И, где ты не только шкурой своею, ощущаешь как бы все вибрации и еще ощущаешь все изгибы землицы твоей, что бы в те же края еще хоть разок вернуться, понимая, что обратного пути в тот большущий Тихий океан может уже именно для тебя и не быть никогда в этом мире.

Так и здешняя, удаленная и уединенная их килпалинская и еще Этьенна Павла Тополевка. Она такая одна во всем мире, и они буквально ненадолго её покидали идя в магазин за провиантом в Хаилино, чтобы муки, и чай, а еще и сахарок прикупить, и также быстро они вдвоем возвращались именно сюда, так как из землицы здешней буквально нафаршированной всеми её не нами спрятанными драгоценностями шла именно для них особая энергетическая мелкая и мельчайшая, только ими ощутимая вибрация, которая, так энергетически их подпитывает, когда уже и все сюжеты перебрал и когда, как бы всех героев из местного люду давно ты в творческой напруге прорисовал.

И однако, только по утру первый лучик Солнца, выйдя из облаков и из-за здешних сопок ты сам спозаранку просыпался, ты шел на бесконечно журчащую реку, умывал своё лицо и глаза той чистой и пречистой такой ароматной платиновой здешней водицей – нилгыкын мымыл и наступало, особое Время и приходило, стоило той водице высохнуть на коже твоей и приходило абсолютно новое, только твоё видение этого, меняющегося буквально на глазах окружения, так как и этот первый августовский морозец, и листья на раз после него приобретали особый золотисто-охристый твой любимый оттенок, и сам золотой дождик как и рембрандтовской «Данаи» из рук самого Бога здешних гор и сопок Зевса в твои руки сам лился, так как стоило ему Кириллу, зачерпнуть горсть здешнего мелкого и мельчайшего песка и, выбрать ему камешки, как в руках его сверкали особым отблеском все фиолетовые аметисты, вымытые водой и всё те едва видимые не вооруженным глазом миллиграммы злата, переливчато, играющего в лучах самого восходящего и зовущего к труду здешнего его Солнца, чтобы снова на его и на их лицах, появилась улыбка радости и даже их счастья, от изнутри идущего обретения ими обоими и того особого только их видения, которого нет ни в одной столице, хоть в ближайшем перенаселенном двадцатимиллионном их японском Токио, не то в Пекине где никто людей еще и не считал или нашей родной одиннадцатимиллионной как и здесь в Тихом океане одиннадцати километров глубины Москве, нисколько не говоря уж о туманном Лондоне, где и дышать-то уже нечем от люду того съехавшего со всего мира, чтобы там растворить все свои от природы данные им таланты.

И вот сам Кирилл Килпалин и послушный его младший ученик Этьенна Павел от такого видения и от такого утреннего ими обретения, расправляли тогда свои плечи, дышали глубже и глубже, и шли они по тропиночке узкой в землянку, где Дарья уже давно поутру, затопила металлическую печь, где ароматный и терпкий чай на здешней ароматной княженике и на божественном золотом корне, впитавшем все силы землицы этой удивительной хаилинской нисколько не жадничая со своих клеток и со своих клеточек, как и рыба здешняя он, отдавал им ту свою энергию каждой их давно проснувшейся клеточке, наполняя и одухотворяя их новым видением, наполняя их особым ощущением ценности места где они теперь обитают и еще так долго живут. А Кирилл Килпалин как себя помнил с 1 марта 1930 года в этих краях и весях ветвейямских и еще хаилинских, а уж Павел Этьенна тот по моложе, он с 1962 года и только здесь, и не где иначе вот уже 28 годок как здесь, на земле этой благодатной и на такой богатой.

А именно сегодня во дворе 1990 год, теплый август. И никто не знает, что его божественному учителю и осталось-то всего-то здесь на его Тополевке один такой короткий годок, когда замыслов ведь громадье и сборник сказок окончательно ему еще отредактировать, и эту пишущую машинку из райкома прислали словарь русско-нымыланский завершить бы ему, и еще пару бы картин за зиму с ваять, да и философское размышление его о жизни и о зарождении жизни написать бы ему еще.

А так как мы давно с Вами пришли к выводу, что сам человек, это та большущая непознанная нами и учеными Вселенная, в которой столько же миллионов Галактик наших, как Млечный Путь наш так, наполненный столькими миллиардов ярких неугасимых звезд и, что ни день то он тот наш Млечный Путь он другой, так как и перемещается он в пространстве, и одновременно даже куда-то расширяется, меняя вместе с собою и всех нас, буквально до неузнаваемости, так как философия нам поясняет что стать своими ногами в одну и ту же реку, и в одну, и в ту же воду невозможно. Так как и река, здесь Вывенка наша она меняется и берега её каждую весну смещаются, и воды те её со снега и с дождей образуются. И в один день, она чистая и такая как девица невинная пречистая – нилгыкын мымыл, а в другой сезон и даже в день она такая бурная и такая коричневая, так как вдруг и напиталась глиной коричневой, лежащей где-то в горах и сопках, где проливные дожди целую неделю шли. И, что ни минута он как-то еще изменяется, так как та губка, наш творец, наш художник и просто охотник-промысловик он, впитывает и одновременно делает свои и именно свои выводы, а на основе тех выводов строит всё своё последующее поведение и все свои поведенческие осознанные или не очень адекватные акты…

И еще об особом символизме всех

наших вер, которые человечество только и могло изобрести,

и еще раз, и немного и, как бы вскользь обо всех этих индийских их многочисленных

и таких многоликих Богах.

Говоря о нашей христианской вере, невозможно обойти такой большущий этнос, как давно, перевалившая за миллиард народов многонациональная Индия.