– И даже, я теперь не позволю этого им сделать! –громко говорю я им всем.
– А тогда, о чем же буду я говорить с Вами на этих белых и таких пребелых семистах или уже может быть восьмистах страницах, если не всех пятнадцати сотен их, так как мой счетчик показывает уже 1577 страничек в формате А-5 еще и с каким-то там полями на них, а также с колонтитулами и с другими редакторскими современными всеми наворотами?
Понятно, как и другие работы творца, она та рембрандтовская разгоряченная и, возлежащая на чуть примятой ею или самим Зевсом постели «Даная» от, ухода самого небожителя и её Бога Зевса не похожа на работы его многих предшественников и манера, в которой Рембрандт изобразил тело Данаи: это не та холодная, даже чуть может быть мраморная, античная её красота, а это поистине теплая и несколько даже домашняя женщина. Стоит взглянуть на её живот царевны, непропорционально большой, с подчеркнуто расслабленной мускулатурой.
При этом, Карл Нейман немецкий искусствовед, говорит по этому поводу: «Наготу часто изображали прекраснее, но никогда более естественной, истинной, потрясающей, то есть чувственной, чем в этом произведении Рембрандта».
И я не могу не согласиться с его тем восприятием, так как и у меня именно такие или аналогичные ощущения и такое же видение её пришедшей ко мне буквально из того далекого, отстоящего от меня ХV века.
И вновь, я о тех самых символах, которые нас всюду в нашей жизни нас преследуют и, которые мы видим, изображенными на этой прекрасной рембрандтовской картине «Даная». Вот они пред нашими глазами, и будь то я совсем в таких делах неопытный юнец, первый раз, видящий прекрасное обнаженное женское тело и даже, сглатывающий раз за разом свои слюнки вожделенного своего внутреннего как бы сексуального желания, или даже если я такой опытный ловелас, понимающий всё женственно-глубинное в её плавных не художником и придуманных абрисах и ясно, помнящий даже вчерашний вечер, проведенной с такой же, но не с ХV века, а живой и нынешней обжигающей моё восприятие женщиной, или даже будь я тот умудренный сединами похотливый старик, живущий своими теми сладостными воспоминаниями, я также не могу пройти мимо них:
– Как показала рентгеновская съемка, вначале лицо царевны было в какой-то мере похоже на облик его Саксии – супруги живописца, умершей в 1642 году, а в те времена жизнь человека была не как сегодня – коротка. А на завершающем варианте оно чем-то напоминает лицо Гертье Диркс – любовницы Рембрандта, с которой художник жил после смерти его первой жены, – говорит мне экскурсовод из Эрмитажа своим убаюкивающим чуть, слащавым голоском.
И, она же продолжает:
– На первом варианте «Данаи» рука царицы была опущена вниз, как будто бы царевна зовет к себе любовника, проникшего к ней в чертоги. В окончательном варианте мы видим руку, застывшую в прощальном движении, – так как Даная прощается со своим возлюбленным и прощается она с самим небожителем, и даже каким-то невидимым для нас божеством.
И вот, у его рембрандтовской «Данаи» все те же символы:
Золотое сияние – символизирует присутствие самого великого Зевса. В верхнем правом углу изображен в сиянии и золоте бога любви плачущим в знак того, что сама любовь бога Зевса к Данае была такая скоротечна. Напрасно царевна ждала и тосковала по любовнику – царь Олимпа к ней уж так и не вернулся. А вот белая, вернее белоснежная и нисколько не смятая постель – символизирует непорочность самой Данаи, так как буквально с эпохи Возрождения в греческой царевне видели прообраз самой девы Марии: Даная якобы тоже зачала мистическим образом без потери ею девственности. И вот именно, сегодня это никого и не удивит, при современном развитии экстракорпоральных и других репродуктивных технологий. Вон даже от гонщика в «Формуле -1» Бэкхама, одна из нестыдливых девиц возжелала и как от самого Зевса зачала таким же способом через свою слюну смешанную (да и не буду говорить и с чем, и так всем понятно?).
А уж, чтобы хирургически да взять и, восстановить саму давно порушенную ту девственную плеву любой, знающей даже московской с Тверской двухсотдолларовой гетере можно за её же деньги сделать это за несколько минут и она внове, как бы та божественная и с иконы Мария, и еще такая «непорочная» за те двести долларов и, как бы пред тобою единственным, да и первым, и она теперь невероятно «чиста», и еще такая она теперь «девственная».
Наличие жемчужного браслета на левой и правой её руке символизировало украшения богини самой любви – Венеры. А вот браслет с кораллами уже указывает, смотрящему на будущего сына Данаи – Персея, которого она родит от самого Зевса. Коралл тогда был символом победителя горгоны Медузы: по легенде он образовался из крови обезглавленного Персеем монстра. И еще: изумрудное кольцо на пальце её левой руки в ту пору еще один символ невинности, а также мистического обручения смертной земной женщины с самим небожителем и для многих, недоступным в образе человека божеством. И еще. Снятые туфли, расположившиеся небрежно у кровати, также символичны и они символизируют женскую покорность, и еще кому (?!), самому Богу Зевсу. И таким же символом являются орлиные головы на кроватях – он тогда считался спутником и символом самого Зевса.
А уж служанка, выглядывающая из-за занавеси, выполняла в истории с Данаей роль сводни, как сегодня многие и многие, и не только женского пола кто занят таким прибыльным бизнесом с нашими женщинами и, как бы когда-то падшими, и как бы кому-то еще нужными. Она показала Зевсу путь в спальню своей госпожи, за что и была казнена царем Акрисием. На голове у служанки не положенный ей по статусу женский чепец, а темный бархатистый берет. Это навеяло французского искусствоведа Поля Декарга на крамольную мысль, что это шутка самого художника и в образе служанки-сводни сам автор и сам художник, будучи таким же мыслителем, как и мы Рембрандт изобразил, вероятно, самого себя (так как на автопортретах он часто в таком же берете).
Ключи в руках самой служанки – это уже символическое и особое указание на её непосредственные обязанности в т. ч. и дворни, ведущей хозяйство, и одновременно, символ настоящего мужского начала (как замок – символ женского) – и, вероятно, еще один намек художника на сводничество. А уж кошелек – это символ божественной милости. И он нам говорит, что в него служанка собрала те монетки, которые рассыпались ранее по всей спальне Данаи, после нисхождения с небес самого Зевса.
Хотя в практике знаменитого и работоспособного художника были, и другие более реалистические картины: «Урок анатомии доктора Тюльпа» (1632), «Автопортрет с Саксией на коленях» (1635), который я запомнил буквально со своего детства, а уж с отрочества это точно, а уж в 1642 он закончил свой «Ночной дозор», тремя годами позже в 1645 он завершил непревзойденное по красоте и по всему его символизму полотно «Святое семейство», и на закате своего творчества с 1666 по 1669 год художник работал над картиной «Блудный сын», и понятно, что все эти его шедевры по их живописному непередаваемому колориту, по их выразительности, по его неповторимой технике и самой их грациозности «Святое семейство» не идут ни в какое сравнение с тем в чем-то мистическим и загадочном чут только супрематичном «Черным квадратом» Казимира Малевича пусть и супрематичным, так как это разновеликие и естественно каждому это с первого взгляда видно несравнимые сами по себе художественные величины и даже ценности. У этих двух художников из разных веков естественно разные художественные взгляды и предпочтения на само великое и вечное искусство, и даже на сам способ, отражения нашей или его действительности и даже их, существующих в народе мифов, так как только Рембрандтовскую «Данаю» можно рассматривать вечно, наслаждаясь прорисовкой буквально каждой черточки и не только потому, что там прекрасная и еще чуть, и в меру нагая женщина, которую всегда желает каждый мужчина, даже самый неопытный или, которой из них буквально грезит по ночам, будучи еще таким неопытным и естественно неискушенным в таких делах юношей, а потому, что там, на полотне автор отображает одновременно в чем-то и что-то мифическое и поистине сказочное, и, всё происходящее высоко на небесах и всё это окружающее нас земное, и еще такое неземное, над природное самое великое и Божественное совершенство из материи нашей, слепленное по воле самого нашего Иисуса Христа, то таинственно-божественное его творение – самого господа Бога нашего – Иисуса Христа, который понятно не те библейских шесть или семь дней, и наверное и это, уж точно, не шесть авторских лет сам творил (!), чтобы из под его кисти и по его воле, и еще по его божественному промыслу, родилась вот такая соблазнительная, и вот такая, обворожительная женская, в чем-то даже та по неземному блаженная красота. А уж я, знаю и уж я уверен в том, что самому Господу Богу нашему Иисусу Христу потребовалось, как минимум, семьдесят миллионов лет, чтобы создать вот такое совершенство на, которое мы с умилением и с таким восхищением смотрим сегодня, и еще долго безусловно будем смотреть, восхищаясь и умением самого художника Рембрандта самому увидеть и еще нам его показать, и еще, восхищаюсь я способностью высшего, что есть у нас создать его и вдохнуть в него или в неё саму трепетную жизнь. А уж кто и, что в её чуть бесстыжей наготе и увидит, это тот уже полёт его, разбушевавшейся фантазии и всей мысли его, желающей видеть красивое и поистине прекрасное, и, при том, в облике таком человеческом.
