На вопрос, подозревают ли они кого-то, подвыпившие расчувствовавшиеся подростки покачали головами, роняя стыдные в их таком взрослом и серьёзном возрасте слёзы с носов и подбородков. Детектив в качестве лести поблагодарил ребят за помощь в расследовании, а когда они допили бутылку, сообщил им, что ещё немного посидит один на крыше и поразмышляет на свежем воздухе. Хотя на самом деле он просто не хотел, чтобы они видели, как он будет трястись от страха, спускаясь по лестнице вниз.

Двенадцать человек, по большей части несовершеннолетние парни и девушки, стояли в ряд, пока их, одного за другим убивали, размышлял Хэнгер. Сколько было убийц? Как минимум один орудовал ножом, кто-то, видимо, держал детей на прицеле. Иначе, почему они не дали отпор, и позволили так собой распоряжаться, словно на скотобойне? Как минимум двое. Окна легко открываются и закрываются (всё-таки трудно покончить с собой из-за плохой оценки, спрыгнув со второго этажа), сигнализации на них нет, может нет и во всём этом старинном здании. Мало ли, вдруг тут такая исторически-ценная лепнина, что ответственные лица не позволили сверлить в ней дыры для проводов.

В школе проходил праздник для всех учащихся, шум, музыка, немалый процент участников в подпитии. За окном гроза, молнии, шумный ливень. Убийцы преспокойно могли выбраться через окно и бежать на своих двоих. Вне школы нет ни одного человека поблизости, шума не слышно, следы смыл дождь, они или не попали на немногочисленные камеры, или на камерах просто ничего не разглядеть. Но как они попали в здание? Не через окна – дождь шёл уже второй день, они бы наследили, а праздник начался только ближе к вечеру. Так что это либо кто-то, чьё присутствие в школе было естественно, либо эти люди и не покидали здания, и всё ещё находятся здесь. Или, как в любом старинном замке, тут есть тайные проходы… Или-или…

Конечно, первым делом вспоминается мрачный гигант-смотритель. Он и физически мог в одиночку запугать дюжину подростков, и первым прибежал якобы на крик той парочки, как рассказали ребята на крыше. А потом он тут же сорвался куда-то ехать, чтобы вызвать помощь, хотя вот прямо здесь на заднем дворе Хэнгер не сразу, но смог открыть страницу интернет-браузера на телефоне. К тому же эти его слова, что особняк “Прауд Спэрроу” – это поместье, принадлежавшее его роду, а он сам теперь здесь лишь завхоз. Тип мрачный, конечно, думал детектив, но как-то это слишком легко.

Он поглядел на красный витраж, за которым находилась лестница на второй этаж. Что это за тема у них с воробьями? Школа “Гордый воробей”, воробьи с гвоздями в зубах на витраже, воробьи на передних карманах пиджаков, самих студентов называют “воробьями”, ещё эти птички тут повсюду изображены, а средь кустов разных форм попадаются их медные фигурки.

Хэнгер ввёл в поисковик “воробьи и гвозди”. Пришлось ждать довольно долго, когда полностью загрузится страница со всеми изображениями. И действительно: может, Мендоса быстрее бы поймал связь, спустившись с холма на своём “Фиате”.

“Воробей – дурная птица, – говорилось в сети. – Он – предвестник смерти. Считается, что если воробей влетит в дом (в отличие от бабочки или любой другой птицы), то кто-то из его жильцов скоро умрёт. У христиан есть легенда, что воробьи воровали у городских жителей гвозди и приносили их к кресту, на котором распинали Христа, тем самым помогая его палачам. За это воробьёв проклял бог, и они теперь не могут ходить – только прыгать, потому что их ноги связаны”.

Хэнгер теперь по-новому посмотрел на повторяющийся здесь повсюду образ этой маленькой птички, а в частности – на живых воробьёв, что толпой плескались в луже неподалёку.

Подумать только, размышлял он, воробьи прокляты, синицы едят друг друга, голуби вообще сволочи. Не птички, а летающие маньяки.

Кто были те европейцы, те испанцы, что отстроили некогда на уединённом холме поместье в честь антирелигиозного символа?

В окнах танцевального зала замелькали тени – по всей видимости допрос закончился, и родители погибших покидали школу. Тем временем на горизонте солнце как будто придавили к земле, и оно, приплюснутое, всё покраснело от давления.

Хэнгер поднялся со скамейки и отряхнул зад. Его работа только начиналась.

***

Сначала Хэнгер (для “внутренней отчётности”) проводил взглядом все отъезжающие от “Прауд Спэрроу” автомобили, и только потом понял, какую ошибку он совершил. Сотовая связь и интернет у ворот пансиона снова пропали, и детектив не смог вызвать себе такси до города. Пришлось спускаться вниз по непокрытому асфальтом серпантину своим ходом.

Он шлёпал под горку по начавшей засыхать на проявившемся солнышке грязи и думал, как прошлой ночью взбудораженный смотритель Мендоса нёсся по этой же дороге под проливным дождём. Одной рукой он вёл автомобиль, в другой держал телефон, за лобовым стеклом дворники еле справлялись с потоками небесной воды, а вид иногда застилала белизна от молний. (Со здешними крутыми поворотами такая езда могла окончится низвержением с обрыва.) В одной из рук он держал телефон, машина неслась под гору, ни черта не видно впереди, а на экране всё никак не появлялись проклятые палочки, что обозначают уровень связи.

Эти его размышления не могли пока ни к чему привести детектива, но, поскольку он двигался сейчас тем же путём, что и бородатый гигант на своём авто вчера, избавиться от них не получалось.

Скоро совсем стемнело, из зарослей вокруг запели цикады, и то тут, то там позагорались огоньки светляков. Погода и не думала уподобляться штормовым порывам прошлой ночи или морозной слякоти утра – воздух всё больше прогревался, и ночь обещала быть по-летнему тёплой.

Хэнгер стянул пальто и всё вышагивал вперёд, освещая дорогу фонариком с телефона. С одной стороны – он уже начал получать удовольствие от своего пешего путешествия (иногда он умудряется вообще забывать, что находится за пределами его квартиры, и в каком городе он вообще в данный момент проживает). С другой же – дело необратимо идёт к ночи, а он ещё даже не добрался до города, не говоря уже о его доме.

Тут два камушка прокатились между ног у Хэнгера, чем-то потревоженные, и он обернулся. Из-за поворота показался слепящий свет фар. Хэнгер прикрыл глаза ладонью, и через какое-то время водитель притушил свет.

Медленно-медленно к детективу подполз матово-чёрный лимузин не особенно чтоб обтекаемой формы и с тонированными стёклами. Водительская дверь с щелчком открылась, и из света автомобильного салона вынырнул человек в форме и фуражке водителя.

– Здравствуйте, – он слегка поклонился, прижав ладони в белых перчатках к ногам. – Мадам Кападия просит вас сесть в салон.

Внимание Хэнгера ещё не полностью отвлеклось от любования вечерней природой, и он непонимающе посмотрел на автомобильную дверь перед собой.

– Мы с удовольствием подбросим вас, нам же всем по пути, – улыбнувшись пояснил водитель и указал куда-то в сторону очередного резкого поворота, за которым виднелся распушившийся огнями город.

Хэнгер нащупал в темноте дверную ручку, обменялся с любезным водителем кивками, и они оба погрузились в салон с разных сторон авто.

Напротив детектива оказалась та самая пожилая смуглая женщина с тростью, которую он увидел поднимающейся по лестнице вместе с другими родителями погибших в “Прауд Спэрроу”. Чёрный платок на голове скрывал её потерявшие цвет волосы, но Хэнгер всё-таки разглядел красную точку у неё на лбу (называется “бинди” – узнал он потом через интернет). Хоть это дало ему понять, что он едет в автомобиле с человеком родом из Индии, в отличие от утренней поездки.

– Я видела вас в школе, – без предисловий сказала она. – Но вы не полицейский и не журналист. Детектив?

В не самом просторном салоне она умудрялась иметь вид величественный, отчего её невольно хотелось сравнить с каким-либо древним божеством, чей облик может быть высечен в одном из древних храмов Индии. Она сложила свои морщинистые тёмные ладони на ручке дорогой трости, и этим внушала Хэнгеру ощущение её абсолютнейшей власть над всем и всеми вокруг. В том числе и за пределами лимузина, конечно же. Глаза почти не двигались и не моргали, отчего могло показаться, будто она ими не пользуется – как слепые больше доверяют всем остальным своим чувствам сразу, а не свалив большую часть работы на одно лишь зрение. А машина катила тем временем тихо и медленно, не создавая ни шума, ни тряски, будто просто скатывалась с морской горки для самых маленьких.