– Сколько ему лет-то? Студент ещё как будто… – сержант поглядел в спину неуклюжему увальню Хэнгеру, что шёл по территории пансиона и неистово вертел головой по сторонам, точно ребёнок, впервые оказавшийся в зоопарке.
– Двадцать пять – двадцать семь, – пожал плечами Веласкес. – Он в полиции успел поработать, в этой своей Британии, – Леннокс издал короткое “О”. – Но там у него не пошло, случилось что-то. Он уволился, приехал в Штаты и здесь, в Сорроувиле, получил лицензию детектива. Теперь вот бродит по городу сам по себе и всё вынюхивает чего-нибудь. Надумаешь изменять жене или заняться промышленным шпионажем – ищи эту пиявку за своей спиной.
Сержант Леннокс хотел напомнить, что у него нет жены, а Веласкес бы тогда ответил, что ему это известно, так что оба промолчали.
– А на кой он вообще тогда здесь нужен? – Леннокс затушил сигарету и с большого расстояния щелчком загнал её прямо в урну, что явно подняло ему настроение. – В этом пансионе же учится сын мэра, сюда сейчас вся королевская рать съедется.
– У Хэнгера мало опыта, зато есть чуйка. Видит то, что другие не видят, находит неприметные взаимосвязи. В общем, после всех следаков и экспертов бывает не лишним ещё и его пустить по следу – хуже точно не будет.
“Хотя, смотря кому, – подумал он про себя”.
Веласкес немного помолчал, подбирая слова, а то пока получалось, будто он этого человека дождя расхваливает.
– Он, как это сказать… Он как будто не считает себя одним из нас, потому и смотрит на всё по-своему, под другим, каким-то своим углом. А это бывает… полезно.
– Не считает себя одним из нас? Полицейским?
– Человеком.
Тут подъехал комиссар полиции Бёрбанк, и Веласкес, проверив пальцами точность времени на своих усах, пошёл к нему докладываться.
Сержант Оскар Леннокс взглянул ещё раз в спину молодого детектива. Тот шёл по дороге к центральному корпусу школы “Прауд Спэрроу”. Земля после ночного ливня превратилась в кашу, и Хэнгер уже изрядно запачкал и брюки, и пальто, но не замечал этого и шёл себе дальше прямо по лужам, восторженный, словно пришёл в Диснейленд.
***
Погода стояла серая и вязкая, как извечная мокрота прокуренного плювиофила. Всю территорию у входа в пансион заставили автомобилями: дюжина карет скорой помощи, несколько полицейских автомобилей, несколько неприметных авто чёрного цвета (в марках автомобилей Хэнгер не разбирается). Из общей массы выбивались пара привлекающих внимание элитных иномарок, лимузин и кислотно-зелёного цвета японский спорткар.
Хэнгер перевёл дыхание и огляделся, выделяя среди сотрудников разных служб, в форме и без, родителей погибших. Убиты двенадцать студентов, а значит, здесь должны быть два-три десятка горюющих родных – отцы, матери, братья и сёстры. Как таковых, убитых горем среди всех присутствующих не наблюдалось, но разделить людей на занимающихся своими делами и тревожно чего-то ждущих не составило труда.
Первым в глаза бросился бледный господин с бесцветными волосами и лицом, похожим на морду акулы. На нём – чёрный с иголочки костюм и круглые солнцезащитные очки, несмотря на ещё падающие с неба капли. Он сложил руки на груди и недвижимо смотрел на вход в пансион. Его самого, его многочисленных телохранителей и прочую свиту трудно не заметить – так, у одного из его охранников сразу пять доберманов натягивали поводки, встав на задние лапы, и порывались к действию.
Со стороны напротив владелец спорткара, на вид родом из Латинской Америки, дал прикурить моложавой блондинке, вылезшей из заниженной иномарки с ламбо-дверями. Он – весь в брюликах, гавайской рубашке поверх чёрной майки и лоснится от лосьонов, у неё – высокие сапоги, мини-юбка, топ и полушубок. Страшно подумать, застала ли этих двоих гибель их чад внезапно, или для подобных индивидов такая одежда естественна для любого случая.
На капоте другого дорогого авто плакала супружеская пара азиатской наружности. Точнее, мужчина сидел на капоте и ревел в плечо супруге, та гладила его по голове и курила электронную сигарету, вяло поглядывая по сторонам.
И ещё одна приметная группа людей состояла поголовно из рослых рыжеволосых личностей. Мужчины, женщины, молодые люди – видимо, всем скопом приехало всё необъятное семейство. Рыжие не находили себе места: кто ковырял носком ботинка землю на некогда ухоженном газоне, кто поплёвывал периодически на землю, многие курили и над всей этой компанией стоял дым.
Среди рыжих вышагивал туда-сюда один тип то явно не из их компании – низкорослый приземистый господин в бордовом кожаном плаще и такой же шляпе. Он курил сигару, наяривал нервно круги, шумно ругался и активно жестикулировал. Усатый глава бессердечной семейки вяло кивал ему и что-то отвечал.
Маловато, подумал Хэнгер, убедившись, что все остальные здесь это следователи и сотрудники пансиона. Наверное, решил он, остальные родители за рубежом или ещё в пути, или где-то за пределами города. Означает ли это, что значимость трагедии ещё выше, чем он предполагал?
И тут двери пансиона отворились, и начали выносить трупы. Двенадцать чёрных мешков на каталках, двенадцать подростков, которые ещё были живы на момент написания письма, которое сейчас в кармане Хэнгера. Студенты известнейшего учебного заведения, золотая молодёжь – они должны были стать элитой города и страны, а станут лишь объёмным некрологом на первой полосе.
Доберманы загавкали, и их едва удерживали на поводках. Хозяин псов медленно провожал немигающим взглядом очков колонну медиков. Азиатская чета застыла, точно терракотовые изваяния, глядя на мешки. Блондинка в мини-юбке вскрикнула, её тонкая сигарета упала в сырую траву, а рыжеволосую женщину удерживали всей семьёй, чтобы она не бросилась расстёгивать мешки в поисках своего чада.
Десятки учеников “Прауд Спэрроу” провожали своих друзей взглядами из окон. Всё здание стало будто бы коробкой, сквозь дырки в которой взирали на слабый свет, прижавшись лапками, скрытые мраком мышки.
Если бы Хэнгер смотрел музыкальные каналы, он бы отметил, что всё происходящее как будто выдрали из музыкального клипа. Это подошло бы, например, для группы My Chemical Romance. Отлично бы легло на песню Mama. И из рупоров над входом в школу как будто разносилось:
Mama, we all go to hell
Mama, we all go to hell
I'm writing this letter and wishing you well
Mama, we all go to hell
Oh well now, Mama, we're all gonna die
Mama, we're all gonna die
Stop asking me questions, I hate to see you cry
Mama, we're all gonna die
И не хватало разве только, чтобы двенадцать чёрных мешков вдруг раскрылись, и из них легко и с грацией выпрыгнула дюжина бледных юношей и девушек, словно в мрачном кабаре. И весело танцуя вокруг врачей и каталок, они бы хором запели:
And when we go don't blame us, yeah
We'll let the fires just bathe us, yeah
You made us oh so famous;
We'll never let you go
And when you go don't return to me my love
Но ничего такого, естественно, не произошло – не тот режиссёр.
Медики погрузили тела в двенадцать машин скорой помощи. Хлопнули двери, и колонна автомобилей с красными крестами медленно поползла через чёрные ворота на вспышки фотокамер. Никто так и не закричал от смертельной тоски или ужаса, никто не заревел навзрыд. Кроме того китайца, что обмочил слезами уже всё плечо своей жене.
Шеф Бёрбанк собрал вокруг себя родных погибших детей. Каждый из них оказался на голову-две ниже главы полиции, отчего трагическая ситуация со стороны могла показаться комичной – настолько все по сравнению с огромным и мрачным Бобом Бёрбанком казались крошечными разодетыми умпа-лумпами.
