Как только дверь за докладчиком закрылась, Эжен повернулся и сел в кресло у стола, довольно громоздкого для такого небольшого помещения.

Папка лежала ровно посередине стола, всё остальное его пространство было пустым. Он некоторое время смотрел на нее, затем решительно подвинул к себе и раскрыл.

Итак, она жива. Он перечитал текст еще раз. Всё было рассчитано абсолютно точно, но она выжила. Впрочем, того, что было написано в докладе, никто не мог предусмотреть: в доме, где она жила, случился взрыв газа и в квартиру буквально ворвались спасатели. Всё задокументировано. Почему он должен переживать это разочарование в одиночку?

Стало трудно дышать. Он почувствовал характерное покалывание лица, резко встал и снова подошел к окну, будто это помогло бы ему справиться с надвигающимся приступом панической атаки. Пульс бешено ударил в виски. «Мне не нужно твое мнение, мне нужно дело!» – так он сказал Анхелю накануне его отъезда в Россию. «Мне не нужно твое мнение!» – слова стучали молоточками в голове.

– Я прочитал это. На русском. Мое мнение, что всё написанное ею лишь догадки. Догадки ничего не стоят, – сказал Анхель тогда.

Эжен вынужден был сдержаться. То, о чем они говорили, эти «догадки», касалось напрямую Эжена, его чести, дела Организации, его семьи, наконец, – так он считал.

Содержание этих «догадок» было так близко к истине, что он бы стал беспокоиться об утечке информации, если бы не был уверен в том, что такая утечка невозможна.

Подлинные свидетельства тому, что Кора Фаминская написала истину, хранились лично у него. К ним не было доступа. Это был единственный экземпляр. Это был дневник его деда.

Но эта… русская… Она будто читала этот дневник страница за страницей и мастерила из этого книги, одну за другой.

– Чертовы русские… и их чертова загадочная душа!

Приступ отпускал. Он снова повернулся, намереваясь сесть в кресло.

В дверях кабинета стоял Анхель. Когда он вошел? Эжен не слышал стука. Сейчас он пожалел, что сделал для него исключение и Анхель всегда мог входить к нему без церемоний.

Эжен опустил глаза на лежавшие перед ним документы, понимая, что сейчас в его взгляде Анхель может прочесть то, что не должен знать. Пока не должен знать.

В кабинете установилась необыкновенная тишина. Это не успокоило его.

Эжен всегда стремился к тишине, поэтому, как только въехал в этот дом, распорядился оборудовать кабинет звуконепроницаемыми стенными панелями и специальными ставнями на окна, и так, впрочем, выходившие в тихий дворик.

Люди думают, что для хранения тайны нужны бронированные двери. Заблуждение. Для хранения его тайны нужна тишина, как в склепе. Священная тишина. Любые посторонние звуки могут оскорбить ее величие.

Он не смотрел на Анхеля. Да и зачем? Он и так знал каждую черточку его лица. Даже каждое движение мышц его стройного гибкого тела, угадывающегося под одеждой, было ему знакомо.

Странный прилив необъяснимой симпатии и неожиданной для него самого нежности он почувствовал с первой встречи. Тогда совсем юного Анхеля привел его отец. Эжен помнил, что был удивлен внешностью Анхеля, так несхожей с внешностью его собственного отца.

Темный шатен с горящими карими глазами под разлетающимися стрелами бровей, со смуглой кожей – наследством матери-испанки, являл собой воплощение гордого очарования южанина-европейца. Но, стоило внимательно вглядеться в черты лица Анхеля, как на первый план выступали резковато-рубленые скулы, тяжелый, хоть и красиво очерченный подбородок, непримиримая линия рта. Пристрастный взгляд находил в нем несомненные черты арийцев, и его принадлежность к «избранной» расе становилась очевидна.

Отец Анхеля, принадлежавший во времена Третьего рейха к высшему клану НСДАП, возглавлял тогда Организацию, которая теперь была делом и смыслом жизни Эжена де Сен-Роша.

Авторитет Parteigenosse – так обращался к нему очень узкий круг избранных – был абсолютно непререкаемым, никому бы и в голову не пришло обсуждать его расовые предпочтения в выборе матери-испанки для своего сына. Да и присутствовала она в его жизни незначительное время. Всего несколько человек, сугубо приближенных, в число которых входил хозяин этого кабинета, маркиз Эжен де Сен-Роша, знали об этих родственных отношениях.

Анхель родился в Испании и провел там, со своей матерью, первый год жизни. Едва мальчик начал делать первые шаги, отец забрал его к себе в Венесуэлу, где тогда жил. Отношения сына с матерью были прекращены навсегда.

Эжен де Сен-Роша тяжело взглянул на Анхеля. Сейчас это уже совсем не тот маленький мальчик, каким он увидел его впервые.

– Ты мастерски оправдал своих людей! – кивнул в сторону папки с докладом Эжен.

– Они – воины, а не… – начал Анхель.

– Значит, ты оправдал своих воинов! – не сдавался Эжен.

– Они не мои, они воины Аллаха.

– Мы говорим о диалектике? – Эжен повысил тон. – Ты слишком с этим заигрался! Мне нужен результат! – он перешел на крик.

С его лица тотчас слетело холодно-непроницаемое выражение, бывшее обыкновенным на нем, оставив лишь злобно-страдальческую гримасу. Руки, словно отделившись от тела и неподвластные ему, заходили ходуном над бумагами.

Лицо Анхеля приняло отстраненное выражение. Если что и выдавало его волнение, так это неприятно побледневшая смуглая кожа, которая сейчас приняла серый оттенок.

– Мне нужен результат! – Это уже был не крик, а зловещий срывающийся шепот, словно слова эти произносил агонизирующий человек с передавленным горлом. – Если ты не можешь убить ее, сделай же что-нибудь… Чтобы ни одного, ты слышишь, ни одного слова больше не пошло от нее!

Теперь уже дрожа всем телом, обессилев, Эжен опустился в кресло.

Анхель замер. Ничто не выдавало его присутствия здесь.

Через минуту-другую Эжен снова заговорил (тон его был совершенно обычным) лениво-будничным голосом, в своей слегка пренебрежительной манере:

– Вы возвратитесь в… Россию и выполните приказ. Цель должна быть достигнута. Средства – всё, что необходимо… Вы имеете полную мою поддержку.

Эжен закрыл папку и положил на нее сверху свои ухоженные руки с небольшими узкими ладонями. Отметил для себя: пальцы не дрожали…

Разговор был окончен.

Parteigenosse давно миновал возраст молодого и даже зрелого счастливого отцовства. Но ведь Анхель не был единственным его ребенком. Двое его сыновей, дочь и жена остались в Германии. Они погибли на исходе войны.

Связь с матерью Анхеля он сам себе никак не объяснял.

Их отношения завязались в момент, когда после бесконечных многолетних вынужденных переездов с места на место он наконец обрел дом, в котором не боялся засыпать, рискуя быть разбуженным слепящим светом прожекторов. Яркий свет, разноголосая быстрая речь и страшный, проникающий внутрь холод – его ночной кошмар, так долго мучивший его и вызывавший в нем предсмертную дрожь затравленного животного, прекратился.

Многолетнее бегство, которое вначале он называл по-военному отступлением, выхолащивало его, унижало его честь, опустошало душу некогда могущественного человека. У него всегда было с собой верное средство самоуничтожения, но слишком велика была доверенная ему идея, чтобы проявить малодушие и трусость, несмотря на все тяготы этих непростых лет. Назначение вождем своим преемником именно его стало совершенно неожиданным для всех, в том числе и для него самого. Никто не мог предположить в нем колебания, но также никто не предполагал, что действия по спасению Земли отцов* были начаты им задолго до перелома в войне.

Тогда во всем, что совершалось им, он видел высший, священный смысл, и словно Провидение само подталкивало его к этим действиям. Он не считал себя заговорщиком. Этого не могло быть. Он никогда бы не пошел против того, кто горел идеей и сжигал себя на ее жертвенном огне. Но это не мешало ему увидеть слабость и заблуждения этого человека, его маниакальную уверенность в совершенно противоположном смысле информации, которую он получал. Он одновременно преклонялся перед его гением и тем не менее не препятствовал его движению в пропасть.