Только увидев детей, Рауль сразу рванул в кухню, и через полминуты вышел с двумя большими пакетами, набитыми, по всей видимости, продуктами. Он погладил младшую девочку по голове, и поинтересовался у старшей, как здоровье матери.

– Не очень хорошо, – нерешительно ответила она и потупилась.

Рауль вздохнул.

– Не сильно тяжело? – спросил он, когда девочка приняла из его рук пакеты.

Та отрицательно покачала головой.

– Спасибо, – проговорила она и легонько тронула ногой свою сестру.

– Спасибо, – пролепетала бедняжка и сильнее вцепилась в сестринский локоть.

– Ступайте, – сказал Рауль, стараясь избавить и себя, и детей, и своих гостей от этой драмы.

Дети потащились к двери – старшая едва волоча пакеты, а младшая не отпуская ее локоть, – не в силах смотреть вокруг, не в силах противостоять стыду, природу которого они не должны были бы знать! Не имели права знать.

– Кто это? – спросил у Рауля его приятель.

Тот махнул рукой и рассказал, что мать девочек была последовательницей некоего строгого христианского учения, которое запрещало пользоваться услугами врачей, и даже в самой страшной болезни предписывало уповать лишь на силу молитвы. Молитва, впрочем, помогала ей теперь не очень хорошо, когда она уже второй месяц лежала с парализованными ногами – в нищете и на глазах у маленьких детей. Муж был более чем достоин такой жены и тремя годами ранее отдал душу при открывшейся язве желудка. Рауль жил с этой несчастной семьей на одной улице и рассказывал, что в ответ на все просьбы и угрозы государственных служб, помешавшаяся женщина уверяла, что не сегодня так завтра она встанет на ноги и вновь выйдет на работу. Но, Господи! Сколько же в течение этих двух месяцев уже вынесли эти несчастные дети, сколько они вынесли и прежде, и что им еще только предстояло вынести – обсуждать такое не хватило сил ни у Рауля, ни у его приятеля.

– Платки, – вдруг вырвалось у Джессики, и мужчины взглянули на нее. – Господи, как же они ужасны – эти платки.

В тот день Джессика ставила себе целью гулять, пока не почувствует сильную усталость, но затея эта оказалась трудновыполнимой. Она вышла из кафе в половине шестого, прошла до набережной герцогини Амалии, и два часа ходила по ней то в одном, то в другом направлении, едва ли не как лунатик. Иногда она останавливалась у самого парапета и пыталась рассмотреть свое мутное отражение.

«Вот так выглядит Дамоклов меч. А вот так выгляжу я!» – Джессика оглянулась по всем четырем сторонам и задержала взгляд на вершине Большой Волчицы.

Покинув набережную, она миновала короткий переулок и вышла на бульвар Генриха III, прямо напротив герцогской площади. Тут она поймала себя на мысли, что ей хочется войти в собор Святого Франциска. Джессика была в нем лишь один раз, вскоре после того как переехала в Арстад, но сейчас почувствовала острое желание – даже потребность – оказаться в тех стенах и попробовать помолиться, хоть и не знала толком, о чем именно. Ноги сами подвели ее к собору, и минут пять она рассматривала его белые стены и статуи апостолов, разместившихся в три ряда на его фасаде. Только она подняла глаза на изваяние Христа, возвышавшегося над своими учениками, как раздался первый удар колокола, возвестивший о наступлении восьми часов вечера. Джессика вздрогнула, и непонятный страх вдруг объял ее душу. Резко развернувшись, она пошла прочь с площади, быстрым шагом достигла автобусной остановки и, к своему счастью, успела запрыгнуть в уже отъезжавший автобус. Страх отступил так же быстро, как и вдохновенный восторг, испытанный в парке Филиппа I, и впечатление от него было настолько же сильным.

«Не только восторг бывает возвышенным. Так неужели, такой мерзости, как страх, тоже есть место там, на вершине?»

Когда возвращалась домой, Джессика вспомнила о котенке, которого обещала покормить, и с облегчением вздохнула, не наблюдая его присутствия.

– Дай франк! – рявкнул вдруг мужской хриплый голос.

От неожиданности и испуга Джессика отпрянула, после чего замерла на месте и увидела пожилого мужчину отнюдь нереспектабельной внешности. Он возник по другую сторону живой изгороди, тянувшейся вдоль тротуара. Грязное его лицо было искажено в насмешливой гримасе, а зловонный запах перегара Джессика почувствовала даже на расстоянии двух метров. Придя в себя через несколько мгновений, она нервно покачала головой.

– Нет. У меня нет денег, – соврала она прежде, чем сама это поняла.

– Врешь, – процедил старик и оскалился. – Врешь, сука. Есть у тебя деньги. Дай франк! – пролаял он снова.

Джессика отвернулась и быстро зашагала к дому.

– Сука! – кричал ей вслед старик. – Проклятая лживая сука! Чтоб тебе ноги переломало!

«Домой. Хватит с меня на сегодня».

– Проклятая лживая сука! Чтоб тебя скрутило! Чтоб тебе ноги переломало!

«Убежать, скрыться, забыться».

10.06.2016 (пятница, утро)

«Похоронен заживо!»

Таковой была первая мысль Винса, когда он пришел в сознание. Кругом стояла полнейшая тьма и отвратительная вонь, которую он тут же принял за запах разложения. Похмельный мозг подсказал, что его труп обнаружили в какой-нибудь яме или каком-нибудь колодце, и не найдя при нем документов и не дождавшись заявления об исчезновении дурака с похожей внешностью, приняли его за бездомного и похоронили в общей могиле. В каком-нибудь отстойнике на десять человек, в компании бродяг, чей конец выдался столь же бесславным, как и его. Ледяная волна прокатилась в душе Винса, когда он понял, что полулежит-полусидит на чем-то мягком. На трупе.

Все эти мысли единовременно пронеслись в его голове за какую-то долю секунды, и сопровождались панической атакой. Винс даже не успел сообразить в каком состоянии он проснулся, а его уже сковал животный ужас и холодный пот прошиб все тело. Страх умеет убеждать, и спустя пять секунд сумбурных видений, он был окончательно убежден в своей догадке. Ужас парализовал в прямом смысле; Винс хотел было коснуться рукой стены, в которую упирался его затылок, но не смог пошевелить даже пальцами. Хотел закричать, но не смог даже сглотнуть тот колючий комок, что стоял поперек его горла. Все, что он мог – это судорожно вдыхать зловонный воздух. Тут же Винс понял, что дышит так часто не только от страха, но и от того, что уже заканчивается кислород. Понял, что умрет в мучениях, в общей могиле для бездомных нищих, и никто никогда не узнает, где он лежит, и никто никогда не принесет на его могилу цветов. А он вот-вот покинет этот мир! Через какой-то час он уже будет в аду! И никогда ему больше не увидеть солнца и неба, не услышать голос матери, не влюбиться и не мечтать. Никогда больше не напиться. Понял, что нет никаких шансов успокоиться и взять себя в руки и через секунду он лишится чувств и, вполне вероятно, уже никогда не придет в себя.

Потерять сознание не позволил ему шум мотора, прорезавший тишину снаружи его могилы. В тот же момент ярким пламенем вспыхнула надежда. Если он услышал звук проехавшего автомобиля, значит, закопан не слишком глубоко, и его могут услышать! Полчаса у него точно есть! Шанс на спасение вернул Винсу способность двигаться, и он встрепенулся всем телом. Руки и ноги его уперлись в стены, и он понял, что гроб его имеет не более полутора метров в ширину и длину. И, кроме того, глухой звук, раздавшийся при ударе, подсказывал, что саркофаг этот сделан из пластика. И вовсе это не запах трупного разложения. Это…

Страшная догадка мелькнула в его голове, и если эта догадка была верна, то Винс предпочел бы действительно быть похороненным заживо. Он поднял правую руку, нащупал крышку своего гроба и, не прилагая особых усилий, смог ее приподнять. В тот же момент он увидел полоску солнечного света. Да! Так и есть.

– Господи, только не это, – прошептал Винс.

Затем прислушался и через секунду распахнул мусорный контейнер. Устоять на ногах с первой попытки у него не получилось, и, поскользнувшись на мешках с мусором, он вновь приземлился на свое ночное ложе. Изрыгнув проклятье, он откинул три мешка, чтобы иметь под ногами твердую ровную поверхность, встал во весь рост и осмотрелся. Было раннее утро. Винс прекрасно знал, где находится: буквально в трех кварталах от своего дома. В мусорном контейнере, прямо напротив проезжей части. Прямо на виду у немногочисленных ранних пешеходов, которые видят на его взъерошенных волосах картофельную кожуру, видят помятое лицо, блуждающий взгляд, перепачканную помоями футболку.