Пчелка полетела. Но птица злого духа Хиизи, которая с крыши заглядывала внутрь кузницы и зорко следила за выделкою железа, услышав, о чем просил Ильмаринен пчелку, сама полетела прямо в ад, принесла черного яда ехидн и ядовитого сока жаб и положила их в воду, в то время как Ильмаринен отвернулся. Видит он, в воде что-то плавает, подумал, что это, верно, пчелка принесла ему соки трав, и тотчас же опустил раскаленное железо в воду. И озлилось железо, и нарушило свои страшные клятвы, и с тех пор пошло всех людей губить да упиваться кровью.

— Ну, теперь я знаю, что мне делать, — промолвил старик, выслушав рассказ Вейнемейнена. И тотчас же начал он нашептывать свои вещие наговоры, в которых то упрекал железо в его дурных поступках, напоминая ему его прежнюю доброту и клятвы, то упрашивал кровь остановиться; наконец обратился с мольбою о помощи к Укко, и кровь тотчас же остановилась; оставалось еще залечить широкую и глубокую рану. И послал старик своего внука в кузницу, чтобы там сварить целительный состав для раны из цветов тысячелистника, из нежных травяных волокон, из меду и сладкого сока деревьев.

Пошел мальчик в кузницу; на дороге попадается ему дуб.

— Есть у тебя мед? — спрашивает его мальчик.

— Как не быть! — отвечает дуб.

Мальчик нарезал его дерева маленькими щепочками, наскоблил его коры, собрал много всяких трав, да трав не простых, а редких, которые не везде растут да не всем и в руки даются. Потом, придя в кузницу, бросил все это в котел и повесил его на огне. Три дня и три ночи шипел и клокотал котел над огнем; на четвертый заглянул в него мальчик — но целебное средство еще не было готово. Тогда мальчик подложил в котел еще и других трав, которые где-то далеко собраны были девятью сильными волшебницами и восемью лучшими знахарями. Еще девять ночей провисел котел над огнем, и вот наконец готово было могучее средство. Мальчик захотел испытать его силу и пошел на край соседнего поля, где стояла сломанная бурей пригнутая к земле полузасохшая осина. Он помазал ее в переломе, и быстро срослись края его, и по-прежнему гордо поднялась вершина выпрямившегося дерева, и весело зашелестели листья. Потом стал мальчик смазывать своим составом рассевшиеся надвое камни — и они срастались; стал брызгать им на трещины скал — и те спаивались теснее прежнего.

— Ну, теперь годится!

И мальчик понес к старику изготовленное средство.

Старик отведал его, похвалил и давай им смазывать рану и сверху, и снизу, и с боков, приговаривая вещие слова.

Чуть только помазал старик рану Вейнемейнена, как тот стал метаться во все стороны от невыносимой боли. Но старец тотчас же прогнал несносную боль к каменным горам, пусть, мол, там мучит камни да терзает бесчувственные скалы; потом перевязал он ногу крепкими шелковыми перевязками, и быстро стала заживать рана, гладко затягиваться живым мясом, так что не осталось на месте ее ни рубца, ни следа. Наконец Вейнемейнен стал крепко на ногу и опять мог свободно владеть ею. Он поблагодарил сначала Укко за его всесильную помощь, потом отблагодарил и старика, потом запряг свою лошадку в сани и, сбираясь ехать домой, сказал:

— Вот и вижу я теперь, как опасно хвастаться и быть самонадеянным! Я ли, кажется, не сумею выстроить лодки? А вот понадеялся на одни свои силы, позабыл, что все зависит от воли всемогущего Укко, и вот как жестоко был за это наказан!

Как буря помчался он оттуда в Калевалу, через болота, поля и равнины; ехал день, ехал другой, наконец, на третий стал подъезжать к дому. Немного не доезжая до него, сдержал он бешено мчавшегося коня, вылез из саней и, вспомнив об условиях, на которых Лоухи отпустила его домой, стал придумывать, как бы заставить Ильмаринена ехать в мрачные страны Севера, потому что заранее предвидел разные отговорки и препятствия со стороны своего нерешительного брата. Недолго думал премудрый. Он запел и вдруг силой своей песни поднял из недр земли огромную ель с золотыми ветвями и золотою вершиной, которая почти касалась облаков; а как с земли посмотришь на вершину, так и кажется, что сидит на ней месяц и звезды Большой Медведицы рассыпаны по мелким веточкам. Ну, и говорить нечего, что на вершине ее не было ни звезд, ни месяца, а только Вейнемейнен силою волшебства своего и не так еще умел обманывать взор всякого легковерного. Сам премудрый постоял, постоял, посмотрел на ель: видит, что все хорошо, и поехал дальше.

Скоро достиг он кузницы Ильмаринена, из которой, как и всегда, валил клубами густой черный дым и раздавался неумолкаемый стук тяжких молотов. Входит премудрый в кузницу и застает Ильмаринена за работой. Поздоровались братья.

— Где ты это пропадал так долго? — спросил его Ильмаринен.

— Да все время промаялся среди бледных лапландцев да в туманных странах Севера, в мрачной Пойоле, где так много чародеев.

— То-то, я думаю, насмотрелся там всяких диковинок? — добродушно спросил его кузнец.

— Да, есть о чем порассказать. А признаюсь, брат, что ничего на свете не видал лучше старшей дочери Лоухи: на всем свете первая красавица. Жаль только спесива очень, всем женихам отказывает; а уж что за красавица — на висках по светлому месяцу, на груди красное солнышко, оба плеча сплошь звездами покрыты да и на спине рассыпано их немало. Вот бы невеста как раз по тебе, Ильмаринен; ступай-ка в Пойолу да выкуй ей Сампо с пестрой крышкой, так она охотно за тебя выйдет.

— Нет, брат, спасибо, не пойду, — отвечал смышленый Ильмаринен, — ты, я вижу, заранее поручился за меня и пообещал меня прислать туда, чтобы свою голову из беды избавить; ни за что не пойду я в Пойолу; там, говорят, людей-то едят да в море топят.

Вейнемейнен прикинулся равнодушным и продолжал говорить спокойно:

— А вот тоже видел я диковинку! Уж подлинно чудо! Представь себе: ель, вся — золотая, наверху у нее луна, а в ветвях запуталась Большая Медведица. И ведь очень близко отсюда!

— Быть не может! — отозвался Ильмаринен, у которого глаза разбежались, когда он услышал, что недалеко от его кузницы есть такая диковинка, а он о ней и знать не знает. — Не поверю я, пока сам не увижу!

Как был с молотом в руках, так и выскочил из кузницы. Вейнемейнен за ним, привел его к ели, стал показывать. Дивуется кузнец, ходит кругом дерева, заложивши руки за спину, и только головой покачивает.

— А месяц-то, а звезды-то, а? Каковы? — подсказывает ему Вейнемейнен. — Ты просто, я думаю, можешь влезть на дерево да и поснимать их оттуда.

Ильмаринену это предложение понравилось; послушался он хитрых советов брата, полез на дерево под самые облака; а Вейнемейнен вдруг закричал громким голосом:

— Подымайтеся, ветры буйные, несите Ильмаринена в Пойолу!

И быстро со всех концов света налетели бурные вихри, с корнем выворотили могучее дерево и, крутясь и громко завывая, помчали Ильмаринена к туманным странам Севера.

Долго мчало вихрем легковерного Ильмаринена, долго несло его к Северу по той дороге, которой разгуливают одни ветры да шумные бури; несло его пониже солнца, повыше месяца…

Наконец бережно опустил его вихрь на землю около самых дверей Лоухи, да так тихо, что и собаки не услыхали, не залаяли.

Беззубая ведьма тем временем сама стояла на дворе у порога и очень удивилась такому неожиданному появлению Ильмаринена.

— Ты кто такой? Как это ты сюда попал? Вихрем принесло тебя так незаметно, что и чуткие собаки не услыхали?

— Да не затем я и пришел сюда, чтобы на меня собаки лаяли, — с досадой отвечал кузнец.

— Уж не из той ли ты страны, где живет знаменитый кузнец Ильмаринен? Не знавал ли ты его там? Не слыхал ли, отчего так долго не жалует к нам, когда мы уже давно его ждем, чтобы он выковал нам Сампо.

— Еще бы мне не знать Ильмаринена, когда я сам Ильмаринен! — отвечал ей кузнец, которому польстил отзыв ведьмы о нем.

Тут беззубая Лоухи опрометью бросилась в избу и давай наряжать свою младшую красавицу дочку в самое лучшее платье, надевать ей жемчуг на шею и нанизывать его на головной убор.