– Посмотреть, как ты в очередной раз решил надо мной поиздеваться.

– Над тобой? – Показалось, что без очередного глотка в этом деле не разобраться, и потому заглянул в холодильник, открыл новую бутылку.

– Мне противно на тебя смотреть, – из голоса отца сочилась неприязнь.

– Не смотри, – пожал плечами. Давно стало всё равно на мысли и чувства этого человека.

– Почему ты надо мной издеваешься? – Тэхён даже поперхнулся от такого заявления. Прищурился, стараясь разглядеть лицо, бывшее когда-то родным. Не шутил.

– По-моему, если я издеваюсь, то только над собой. Тебе ни горячо, ни холодно от того, умру я завтра или через пятьдесят лет. Новая жена не наклепала ещё детишек? – Вообще-то, он знал, что не стоит затрагивать эту тему. У отца и его супруги ничерта не получалось с тем, чтобы наделать господину Киму замен для двух умерших сыновей и одного пропавшего. Однако все тормоза слетели с него уже давно. Ни одного не осталось.

Он молчал – его отец. Мужчина, раз за разом оставляющий сына в одиночестве. Никогда не бывший для него папой. Всегда отстранённый и безразличный. У него закололо что-то внутри от осознания, что этот человек, наверное, даже не заплачет, если он умрёт прямо перед ним. Он всё уже отскорбел по другим детям и по жене. На Тэхёна никаких чувств не осталось кроме раздражения, злости и усталости от его неудобства.

– Ты даже хуже Джина, – сказал отец после долгого молчания, – тот хотя бы что-то прекрасное создавал, а ты приносишь одни разрушения. Я устал за тебя бороться.

Ему захотелось плакать. Не Тэхёну – взрослому парню, забившему на всех и в особенности на себя. Маленькому мальчику, который никак не мог взять в толк, почему никто не целует его перед сном, не читает на ночь книжки и не спрашивает, как у него дела, и не появилась ли в классе девочка, которая ему понравилась. Никто не собирал ему ланчбоксы в школу, никто не приходил на его концерты. Братья были слишком заняты, как и родители. У него были друзья. Были девчонки. И всё казалось нормальным. Всё казалось нормальным до того момента, пока он не стал нуждаться в папе. До того момента, пока он не потерял всё.

Тогда отец проебался. Его не было рядом. И вот сейчас он вновь всё потерял. Родитель физически находится совсем близко – руку вытяни, и сможешь ощутить его тепло, только вот создавалось ощущение, что от ладони, к нему протянутой, он отшатнётся.

– Прости, папа, – он говорил искренне, в нём не было обиды и горечи, только смирение и тоска остались, – что у тебя такой сын. Прости. Мне жаль, что я не могу заменить тебе Джина, Джуна и маму. Я даже себя прежнего – послушного и беспроблемного – заменить не могу, – усмехнулся, – мне от этого тоже грустно. Только, знаешь, папа, у меня был один человек в жизни, всего один, который делал меня лучше. Но она пропала. Ушла. Я её потерял. Теперь не для кого стараться, понимаешь?

– Для себя. Ты для себя стараться должен. Чтобы хорошим человеком стать, – отец говорил серьёзно, смотрел на сына со странной эмоцией – смесью осуждения и растерянности.

– Но папа, – Тэхён улыбнулся, – как же я могу, если ты меня не любишь?

Отец разразился длинной речью – почти как на предвыборной компании – о том, что сын просто не имеет права говорить такие вещи, потому что ему дали и образование, и кров, и всю возможную поддержку, а он, лоботряс и дурень, ничего путного с этими вводными данными сделать не смог. И Тэхён внимательно его слушал, но понимал, что его самого – не услышали. И не услышат. Даже если бы он кричал, плакал и умолял отца осознать, насколько для него была важна поддержка – хоть какая-нибудь, хоть самая мизерная, он бы не понял ничего. Он Тэхёна давно похоронил. А глупый блудный сын всё возвращается, всё напоминает о себе, заставляет окунаться в прошлое.

– Прости, папа, – повторил Тэхён, когда силы мужчины иссякли и он замолчал, – только ты уйди, пожалуйста. Мне смотреть на тебя грустно.

Он ушёл первым. Заперся в комнате, и всё никак не мог опьянеть до такого состояния, чтобы забыться. И он пил прямо из горла – стаканы давно все разбились, один за одним попадали из трясущихся рук, – и думал о том, что ребёнок всегда должен будет просить прощения у родителя. И всегда сам же будет его прощать. Потому что отец – это отец. И каким бы он ни был, Тэхён не сможет от него отказаться. Всегда будет в нём нуждаться. Всегда будет его ждать. Дождётся ли?

В нём накопилось слишком много неотвратимости. Он понимал, что у него ничего не осталось. Ни семьи. Ни любви. И даже лучший друг вряд ли ещё долго протянет, так с ним нянчиться. Поэтому Тэхён пил. Поэтому он хотел отречься от чувств. Он хотел потерять все свои воспоминания. И в тоже время он отчаянно за них цеплялся и раз за разом возвращался к тому дню, когда она его оставила.

Надо было просить у неё прощения. Надо было сказать, что они ничего не значат – другие девушки. Надо было позвонить Чие, чтобы она подтвердила диагноз. Надо было сделать тысячу вещей.

Только ни одна из них не заставила бы Дженни изменить решение.

И всё же он её ждал.

Когда она позвонила, он спал. День перестал делиться на часы сна и бодрствования, превратился в бесконечное туманное состояние. Когда-то становилось чуть лучше, когда-то – чуть хуже, но в общем и целом он просто лежал и пялился в потолок, ни о чём не думая и чувствуя лишь инертную боль в голове, печени и желудке.

Он подумал, что случилась какая-то жуткая ситуация. Иначе она бы не набрала. А после она заговорила о Чонхёне, об уважении и о том, что она не хочет о нём помнить. Тэхён мало что понимал кроме того, что ему надо увидеть её. Срочно. Иной возможности может не представиться.

– Не смей садиться за руль! – Крикнула она в трубку, и у него по телу разлилось тепло. Значит, она о нём переживает. Всё ещё. Несмотря ни на что. Он для неё что-то значит.

Чонгук на удивление быстро дал ему адрес Дженни, но Тэхён не обратил на это внимания. Он испугался собственного отражения в зеркале. До этого не было причин туда заглядывать, а тут вдруг – появилась. На него смотрел не холёный парень с крупными, но гармоничными чертами лица. На него смотрело чудовище.

Из-за худобы казалось, что глаза – больные и пустые – занимают всё лицо, и скулы торчали, как никогда раньше. Кожа на щеках осунулась, он весь стал каким-то сухим и жутким. Потрескавшиеся губы, ставшие почти белыми, и язык, покрывшийся жёлтым налётом, не добавляли образу элегантности.

У Тэхёна волосы стали длинными, почти отросли до каре, и щетина, о которую Дженни кололась своими щеками по утрам, превратилась в настоящую бороду – не очень густую, жидкую даже, неопрятную. Он был некрасив в тот момент. Он понимал это, и не мог появиться перед ней в подобном состоянии.

С волосами ничего было не поделать, только вымыть их несколько раз, как и всего себя. Он чувствовал грязь физически, кожа казалась липкой и потрескавшейся, будто от неё в любой момент могли начать отпадать чешуйки – как от дракона. Как от старого, умирающего зверя. Он таким себя и чувствовал – умирающим. Душ занял слишком много времени: он уставал, горячая вода морила в сон и жутко хотелось выпить ещё, чтобы перестало так колотиться сердце.

Пока он сбривал бороду, исполосовал лицо в кровь. Руки абсолютно не слушались, бритва выпадала из дрожащих пальцев несколько раз. В белоснежной раковине пена смешивалась с его кровью.

Он долго выбирал, что надеть. Разучился подбирать наряды, хорошо выглядеть. В конце концов достал штаны, которые пришлось поддерживать ремнём на последней дырочке – они спадали с него, и худи, когда-то сидящую по размеру, но теперь висящую на нём, как на вешалке. Он долго держал в руках бутылку коньяка и сомневался. Выпить надо было. Чтобы нормально говорить, чтобы не разорвалось сердце – не в метафоричном, в прямом смысле этого слова. Но казалось неправильным идти к ней пьяным, хотя он, конечно, и был таким.

– Да пошла ты, – разозлился неожиданно и остро. Давно не испытывал таких ярких чувств, и это поразило его, заставило усомниться в том, что он сможет пережить эту встречу.