– Тебя было достаточно, – он смолк.

Разорвались их руки. Тэхён схватился за голову, несколько раз зло ударил себя кулаком по затылку. Повторил сквозь зубы: «Блять, блять, блять». Её ладонь – бледная и маленькая – осталась одиноко лежать на столе.

– Я пизжу тебе, Дженни, – наконец заговорил он, и голос его был насмешлив. Он не над ней смеялся. Над собой. – Нихуя у меня нет оправданий. Я был конченым блядским мудаком и не ценил то хорошее, что появилось в моей жизни. Я слишком гордый был, чтобы признаться, что кто-то мне понравился. И не понравился, блять, не понравился. Что ты ко мне залезла, блять, в душу, сердце, печень, хуй знает куда. Везде пробралась. Везде, блять. А я к такому не привык. Ты – как ёбаная вселенная – огромная, необъятная, с чёртовым солнцем, планетами и миллиардом звёзд внутри. А я будто бы паразит. Всё тянул из тебя и тянул силы. И сам себе не признавался – кто я такой. Поэтому ко мне мухи и липли. Подобное к подобному. А ты их отпугнула. Они тебя испугались, Дженни. И я тоже тебя боялся. Не потому что недостоин – это всё ебучка полная, я в такое не верю. Потому что ты для меня слишком, блять. Я не мог твоей любви соответствовать. Она из меня, как сквозь ёбаные пробоины просачивалась и терялась. Я мудак, Дженни. И ты будешь права, если меня не простишь.

Её оглушил этот пламенный спитч, наполненный ненавистью к себе. Она не могла позволить, чтобы он себя ненавидел. Она хотела, чтобы он был счастлив. Несмотря ни на что.

– Дело не в моём прощении, Тэхён, – вновь нашла его ладонь, взяла в свою. – Посмотри на меня, – попросила.

Он послушался. В глазах его – трескучих и наэлектризованных – стояли слёзы. Нет. Не мог её мальчик плакать. Он никогда, никогда не плакал. Неужели из-за неё?

– Дженни, не прощай меня. Только знай, что это не ты… Что это не тебя недостаточно. Это просто я трус.

– Ты не трус, – она рыдала, но было уже всё равно. Она гладила его по щекам, стирала так и не пролитые слёзы. – Ты не трус, Тэхён. Посмотри, какой путь ты проделал? Ты моя самая большая любовь. Разве я могла бы полюбить труса? – Она заглядывала ему в глаза, она говорила с ним, как с ребёнком, и он внимательно её слушал и мотал головой – не могла. – Ты прекрасный, Тэхён. Ты такой замечательный, такой чудесный. Ты столько мне дал. Только, – она набрала побольше кислорода в лёгкие, будто собиралась прыгнуть с высоты, – я же совсем себя потеряю, понимаешь? Я не могу так, Тэхён. Быть не единственной. Это меня сломает окончательно. А я и так почти развалилась.

– Прости меня, – он обхватил его руками, и Дженни плакала ему в грудь и слушала, как она раз за разом повторяет бессмысленное это словосочетание, – прости меня, прости меня, прости меня.

Она всегда знала, что он значит для неё больше, чем она для него. Она помнила, как рассказала о Тэхёне Джису. Тогда всё только начиналось, и она даже не надеялась, что зайдёт так далеко. Не могла представить. А сейчас у них столько воспоминаний за плечами – счастливых и грустных, трогательных и наполненных злостью. Общих. Исцеляющих и разрушающих. Каких у неё больше? Когда он стал принадлежать ей одной? Продлилось ли это хотя бы месяц?

– Ты давно перестал так делать? – Это было неважно, наверное, она уже всё решила. Но она нуждалась в том, чтобы понять, какие из воспоминаний принадлежали только ей.

Было странно спрашивать о таком, судорожно сжимая его в объятиях. Но иначе – не могла.

– Когда вы переехали, – он ответил спокойно, словно ожидал этого вопроса.

– Долго, – протянула она. Кажется, уже очень давно они поселились в этой квартире. И Тэхён съезжал, а потом возвратился, и перебрался к ним Чонгук, а после увёз Джису с собой. Только Дженни всё время оставалась на одном месте. Будто бы чувствовала, что скоро всё закончится, что придётся уезжать. – У меня много счастья осталось. Только между нами. Я рада.

– Прости меня, – повторил он.

Она была не в силах это слушать. Она устала. Устала жутко и как-то моментально. На неё слишком многое навалилось, и утро – счастливое утро выписки из больницы, казалось, было несколько лет назад. Но стоял всё тот же декабрьский день. И даже солнце продолжало светить в окно. У неё ещё есть время, чтобы собраться. Нельзя тут оставаться. Нельзя.

Дженни выбралась из его объятий. Он наблюдал за ней со стороны, не пытался остановить. Будто брошенный щенок. Только и она себя чувствовала совсем не жестокой хозяйкой, а такой же раненой зверушкой. Они оба – раненые. И не получилось у них вместе исцелиться. Не получилось.

– Ты куда? – Тихий вопрос остановил её на выходе из кухни.

– Собирать вещи, – также тихо отозвалась.

Он поднялся, пошёл следом за ней. И они молча паковали обратно всё, что она совсем недавно достала из коробок, так долго стоящих в пустой комнате в ожидании своего часа. Сглазила, получается.

Управились удивительно быстро. Вступил в свои законные права вечер, и Дженни уселась на краешек кровати.

– Мне надо позвонить, – сказала, и он вышел из комнаты.

Она набрала арендодателю, с которым договаривалась на январь. Аренда была дешёвая, и пусть все сбережения она потратила на поездку, сможет взять небольшой кредит и оплатить залог. К её изумлению, квартира оказалась свободна и ей предложили заселяться хоть завтра. Дженни чувствовала подвох в том, как удачно всё складывается. Судьба подсказывала, что она делает правильный выбор.

Написала сестре, что переночует у неё и не ответила ни на один из вопросов. Позже. Она объяснит всё позже. Не сегодня, не завтра и вряд ли даже через месяц. Когда перестанет образовываться в горле такой огромный ком. Когда сможет она справиться с ломкой, с истеричным желанием остаться рядом с ним. Когда сможет окончательно убедиться в том, что выбрать себя –впервые в жизни поставить себя на первое место, и не из гордости, а из любви, – правильное решение. Единственно верное.

Она вышла из комнаты с одной сумкой – там одиноко валялась пижама и зубная щётка. Тэхён ждал её, сложив руки на груди. Взгляд его был мрачен.

– Уходишь? – Спросил, будто бы не было всё очевидно.

– Да, – улыбнулась впервые за этот день, – я оставлю у тебя вещи, ладно? Завтра приедут грузчики и их заберут.

– Куда поедешь?

– К Джису с Чонгуком. А завтра – в новую квартиру.

– Если нужна помощь с деньгами, – заметив её взгляд, замолчал.

– Нет, у меня всё есть. Спасибо.

– Не делай этого.

– Что?

– Не улыбайся так, будто бы мы стали незнакомцами.

Она понятливо кивнула. Постарается.

Подошла к двери. Обулась. Он наблюдал за ней, она чувствовала прожигающий спину, умоляющий взгляд. И всё в ней рвалось к нему. Рвалось обратно в понятный мир, выстроенный из хрусталиков. Только хрусталики, как только зашло солнце, обернулись грязными стёклышками, рассыпавшимися и разбившимися на миллионы осколок от крошечного ветерка. Никак их не соберёшь уже. Не склеишь.

Обернулась в последний раз. И сердце её – вроде бы смирившееся, сдавшееся, заныло пуще прежнего.

– Не надо, – он ничего не делал и не говорил, но она всё равно просила, – не надо, Тэхён. Если я останусь, то любовь моя умрёт со временем. Станет ещё более уродливой и некрасивой, чем была. Я не хочу так. Я хочу сохранить её. То, что у меня есть. Я хочу сохранить. Позволь мне, – она снова плакала, хотя, казалось, все слёзы давно закончились.

Она сделала к нему шаг. Один единственный. И он набросился на неё, простонал гортанно что-то яростное и грубое. И поцеловал так, как никогда раньше. На прощание.

Он плакал – Ким Тэхён. И слёзы их смешивались, как смешивалась и кровь из искусанных губ, как смешивались и вздохи, и выдохи, и чувства – в один тяжёлый и мрачный клубок. Жестокий и агрессивный. Злой. Невыносимый.

Он рычал ей что-то в шею и в подбородок, наставил синяков своими губами, но она не обращала на это внимания. Царапала шею его, хваталась за волосы, цеплялась за его руки, молила их о поддержке. И понимала, что никогда и никому больше не позволит себя так целовать.