Подумалось, что он научился ездить на лифтах совсем без страха. Благодаря ей ли? Или благодаря терапии? Это было не так важно. Она рада была, что она стал чувствовать себя лучше. Тэхён исцелился, перестал быть настолько сломанным. Она не брала на себя слишком многое, понимала, что это его работа над собой и с собой. И всё же гордилась тем, что смогла создать для него множество хороших воспоминаний.

Что же с ней станет?

Она разве не разобьётся окончательно?

Разве не станет ещё более сломанной, чем до встречи с ним?

Им… Им придётся расстаться.

– Отпусти меня, – попросила, когда он остановился у квартиры, попытался достать ключи из кармана. Осеклась, осознав, как много в этих словах жуткого смысла предсказания.

Он послушался. Открыл дверь, пропустил её внутрь. Дженни обула тапочки, подаренные ей Тэхёном. Прошла на кухню, поставила чайник. Надо было согреться, потому что она чувствовала, что всю её сковал лёд. Она бросила чайные листы в пузатый заварничек. Салатовый, с малиновыми земляничками по бокам. Её заварничек.

Тут много было её – Дженни. В этой квартире. В тэхёновой жизни. И в самом Тэхёне она, как человек, уже оставила свой след. Разве этого мало?

– Дженни, ты пугаешь меня? – Он остановился на пороге, будто бы боялся зайти.

– Присядь, – попросила, ощутив вдруг спокойствие, – давай выпьем чаю.

Он послушался, но не отрывал от неё взгляд. Следил за каждым жестом, каждым движением. Доставала ли она кружки, разливала ли чай, садилась ли на своё место.

– Я сделал что-то не так? – Спросил, когда она сделала первый глоток.

Дженни задумалась. Сделал ли он что-то не так? Наверное. Наверное, они оба сделали много чего не так. Только сейчас не время для этого и не место. Пожалуй, теперь уже поздно что-то обсуждать.

– Пообещай, что не соврёшь мне, – и вновь мольба из её уст прозвучала словно приказ.

– Обещаю, – он хмурился, явно пытался понять, о чём пойдёт речь. И не понимал. Может быть, это всё-таки ложь?

– Когда мы договорились на серьёзные отношения, ты продолжал спать с другими девушками? – Спросила, а внутри всё рухнуло.

Она хорошо изучила своего парня. Она знала о нём всё. Точнее, почти всё. И уж точно она знала, как выглядит его боль и его вина.

Тэхён становился похож на грешника с картин эпохи Возрождения. Он не молил о прощении, но раскаивался и готов был принять любое наказание. Он бы прекрасен, её любимый человек, даже когда всё существо его полнилось страданиями. Только вот она – Дженни – не дева Мария, и не может она отпускать грехи. Она и со своими-то не разобралась. Ей ближе образ Марии Магдалины – блудницы, которую едва не забросали камнями. У неё, как и у Тэхёна, вся жизнь уйдёт на то, чтобы с собственными грехами разобраться. Не может она его прощать. Нет у неё на это власти.

– Как долго? – Голос вновь перестал её слушаться, стал визгливым, как у ребёнка. Она кашлянула, постаралась вернуть себе уверенность. – Как долго это продолжалось?

– Дженни, – он повторил её имя, как делал это всегда и со всеми. Заключая в эти буквы магию, заставляя повиноваться ему и слушать его. Но она так не могла. Она не хотела. Она сдалась и поняла, что никогда не быть ей хорошим человеком. Никогда.

– Не называй меня по имени! – Она кричала. Нет, она орала на него, и чашка с обжигающе горячим чаем полетела на пол, и брызги обожгли её сквозь тонкую ткань брюк. Ей было плевать. – Не называй меня по имени! – Повторила всё также громко, поняла, что льются по лицу слёзы, но ничего не могла с собой поделать. – Почему? Почему ты со мной так поступил? Почему ты сделал это, Тэхён? Зачем? Неужели меня нельзя любить? Одну меня? Неужели одной меня мало?

Он сидел перед ней – парень, который возродил её, подарил ей крылья, чтобы потом заставить упасть и сломаться окончательно. Без права на восстановление. Без любви, потому что вся она осталась у него – у Тэхёна. Он забрал всё. Хотя нет, нечестно будет так говорить. Она сама ему всё отдала. По собственной воле.

– Дженни, – он осёкся, закусил губу. И она завопила. Срывая горло, чувствую, как рвутся голосовые связки. Она завопила, зажмурилась, закрыла уши, чтобы не слышать жуткого этого звука – так даже банши не могут, наверное.

Он что-то говорил. Он вновь стоял перед ней на коленях, и успокаивал её, пытался убрать руки от ушей, чтобы она его услышала. Но она не хотела. Даже когда прерывалась на секунду, чтобы набрать в рот воздуха для нового вопля, она его не слышала.

Даже когда он дал ей пощёчину, не сильную, чтобы привести в чувства, Дженни продолжала кричать. Только почувствовала на щеке что-то странное. Что-то влажное. Не слёзы. Они высохли и спрятались в глазные яблоки, испугавшись её сумасшествия. Она открыла глаза и столкнулась с его обеспокоенным взглядом – тревожным и молящим. Не в этом было дело. Не в его глазах, но в руках – они все были в крови.

Дженни заткнулась так, словно выключили громкость у телевизора. Одной кнопкой – и всё, только рот открыт остался, а звуков нет.

– Что с тобой? – Спросила и удивилась, что может издавать хоть какие-то звуки – хриплые и свистящие, но всё же.

– Ты меня слышишь? Дженни? Дженни, я виноват и мне нет оправданий. Никаких. Я даже не смею просить прощения…

– Что с твоими руками? – Оборвала его без всяких сожалений. Убрала собственные ладони от ушей, потянулась за его.

Тэхён упал на колени, когда пытался её успокоить. И руками упёрся в пол, не замечая осколков, разлетевшихся от кружки. Его штаны тоже все оказались мокрыми, проступила на светлых джинсах кровь.

– Скотина, – прошептала Дженни, и поднялась.

– Не уходи! – Он вскочил следом, схватил её за руку. Но она дёрнулась, будто дотронулась до гадюки. Тэхён отступил.

– Стой тут, – приказала.

Истерика вымотала её. Должно было быть стыдно за подобное поведение, за сумасшедшую эту сцену, некрасивую и уродливую, но ей не было. Боль – не утихающая ни на мгновение – всё перекрывала. Каждую другую эмоцию.

Она вернулась с аптечкой, поставила её перед ним, а потом, сдаваясь окончательно, не оставляя ни шанса своей гордости, усадила его на стул, свой пододвинула рядом, и наклеила на каждую его ранку пластырь, а те, что побольше, замотала бинтами. И на руках, и на коленях.

Они молчали. Он боялся её спугнуть, и только в глазах его она видела отчаяние и вину. И хотела сказать ему: «Не надо, ничего уже не поделаешь, любимый, всё уже кончено», но не могла. Она разрыдалась бы, открыв рот.

Его ладонь осталось в её ладони. Вся обмотанная жёлтыми пластырями и белыми бинтами. Магические его руки. Их она тоже любит. Как и всего его. Всего. Без остатка. Как же ей с ним расстаться? Как же сделать это?

– Ты не сможешь меня простить, – он не спрашивал. Он говорил это с полной уверенностью.

– Дело не в моём прощении, – Дженни делала длинные паузы между словами. Говорить было больно. И физически – горло драло просто ужасно, и морально – она хотела выразить свои чувства и для себя, и для него.

– Дженни, – он снова осёкся.

– Ты всегда называешь людей по имени, замечал? Когда хочешь сказать им что-то неприятное.

– Это не так. Я просто хочу, чтобы ты меня услышала. Хотя и не знаю, что должен говорить.

Они не смотрели друг на друга. Никак не соприкасались. Только ладони их – будто злая насмешка – оставались соединены. И его пальцы по привычке гладили её косточку на запястье.

– Что ты хочешь сказать?

– Мне гадко оправдываться. Но всё, что я произнесу, будет оправданиями.

– Я тебя слушаю, Тэхён, – она действительно слушала. И его голос, и собственные ощущения. Она думала: как же сделать так, чтобы то, что у них было, не испачкалось в этой грязи.

– Ты же знаешь, что у меня ПТСР? – Она кивнула, и он продолжил, хотя не увидел маленького этого жеста. – Это вроде как последствие. Типо, я хочу, – замолчал на секунду, – хотел получать понятные и простые эмоции. Как зависимость.

– Меня было недостаточно? – Она не злилась и не ехидничала. Ей действительно важно было узнать: неужели всего, что она ему дала, не хватало?