– Не отпускай, – попросила она, совсем не думая о том, что слова эти могут быть для неё унизительными.
– Договорились, – Тэхён притянул её к себе, обнял двумя руками, и они провели то ли вечность, то ли мгновение, вдыхая один воздух, слушая лишь биение сердец друг друга и тихий шелест холодильника.
Дженни чувствовала, что обрела наконец-то дом. Раз её приняли такую, нечестную и грязную, раз с ней такой хотят быть, значит чего-то она ещё достойна. Значит и для Дженни Ким у бога, которого она молила и которому угрожала, был план, было благословение. Она обрела его и отпускать не собиралась ни при каких условиях. Дженни знала, что за счастье надо хвататься цепко, изо всех сил, а не то оно, безалаберное и легкомысленное, упорхнёт.
Тэхён был большим её счастьем. И она собиралась приложить все усилия для того, чтобы стать его счастьем тоже.
========== XXVI. ==========
Тэхён был несчастен.
Нет, не так. Это было какое-то странное, незнакомое ему чувство, смесь вины и злости, и он не знал, как его обозвать, поэтому обозначил просто: несчастье. Впервые за пять лет он вдруг осознал, что жил неправильно. И никто ему об этом не говорил, никто в его неправильность не тыкал, только внутренний его компас ясно указывал на то, что он завёл себя в тупик, застрял там и сидит, не в силах выбраться. У Тэхёна была ломка. Не по наркотикам, не по ощущению эйфории, даже мухи немного успокоились, жужжали где-то поблизости, но не попадались на глаза, не раздражали, будто бы давая ему время разобраться с собственным состоянием. Тэхёну не хватало его прежней жизни. Не хватало секса.
Не самого акта физической близости, как такового. Дженни была чудесной партнёршей и подходила ему, как никто другой. Однако стоило ей исчезнуть из поля его зрения, и Тэхён становился раздражённым и злым, и он не знал другого способа справиться с этим состоянием, кроме быстрого и бесчувственного перепиха.
Он держался. Он понял уже давно, что для Дженни верность – отнюдь не пустое слово. Он не просил её об этом, но она ушла со своей работы и устроилась уборщицей в офисное здание неподалёку от университета. Обосновала это тем, что ей и самой было невыносимо низводить себя до объектного состояния. Тэхён примерно сто восемнадцать раз сказал ей, что для него не сложно Дженни и Джису обеспечивать, но она настаивала на том, что не может брать его деньги.
– Это ведь я по собственному желанию тебе предлагаю. Из эгоистичных причин, – гневался он, в очередной раз заводя этот спор, – мне не нравится, когда тебя нет рядом. Мы живём в одной квартире, учимся в одном универе, но видимся по часу в день. Это ненормально, что ты столько работаешь.
– Я не могу опять жить за чужой счёт, – заявляла она и закрывала тему, убегая на работу или в библиотеку: близилось время экзаменов и зачётов, и Дженни относилась к этому намного серьёзнее Тэхёна, потому что слететь со скидки для неё было равнозначно отчислению по собственному желанию.
Тэхён негодовал. Для него было непонятно, к чему эта бессмысленная гордость, к чему столько условностей и правил, если он вполне способен позаботится о ней, если он искренне хочет быть рядом постоянно. Но Дженни раз за разом ускользала от него, оказывалась вне зоны доступа, и даже когда приходила домой, сразу заваливалась спать.
Он долго размышлял над её поведением, старался понять, почему принять помощь от любимого человека было для неё настолько невыносимо, но в конце концов просто смирился с тем, что никогда не сможет познать её логику и границы. Другой жизненный опыт, другая структура характера и абсолютная уникальность личности Дженни не позволяли равнять её ни с кем другим. «Бедность сама пролагает путь к философии. То, в чем философия пытается убедить на словах, бедность вынуждает осуществлять на деле», – говорил он с ней словами своего любимого философа, когда девушка в очередной раз порывалась попросить прощения за собственную нечестность.
Тэхён не рассказывал ей о том, что и сам был не до конца откровенен. По правде сказать, он был в ужасе от осознания того факта, что Дженни может узнать о том, сколько раз он спал с другими девушками, когда они уже договорились на серьёзные отношения. Она так винила себя за деньги и за работу в клубе, и он всё это выслушивал, при этом скрывая собственные поступки. Хуже всего было то, что Тэхён даже самому себе не мог дать обещание больше никогда так не поступать. У него не было никаких гарантий, что однажды его башку не перемкнёт до такой степени, что он, вместо того, чтобы маяться дурью дома, не ответит на сообщение одной из своих знакомых, и не отправится к ней для получения быстрого и простого удовольствия.
Дженни не хватало. Когда она была рядом, он забывал о существовании других людей, он был умиротворён и спокоен. Но она была рядом не часто, и по большей части спала или училась, и он собирал крохи её внимания, и убеждал себя в том, что, если она не проводит с ним 24 часа в сутки, это вовсе не значит, что любовь её пропала.
Тэхён не мог быть настолько жестоким, чтобы заставлять её заниматься сексом, когда она наловчилась засыпать даже стоя в прихожей, держа в руках пальто, привалившись спиной к стене, запрокинув голову и смешно посапывая. Он забыл об опозданиях и ставил будильник на невиданное им до этого время, чтобы заказывать завтрак и отвозить Дженни в универ, тем самым позволяя ей ещё немного поспать, и самому побыть с ней рядом, только вот она, в большинстве случаев, зубрила свои конспекты и лишь снисходительно чмокала его в щёку, отзываясь на недовольное бурчание.
Дженни не видела проблемы в том, что Тэхён проводил огромную часть времени с Джису и Чонгуком, абсолютно влюблёнными и невыносимыми. Эти двое или игнорировали его присутствие, обсуждая свои внутренние темы, или пытались втянуть его в диалог, но получалось неловко, настолько они были погружены друг в друга и так им было неинтересно впускать в свой крохотный новый мир кого-то ещё. Тэхён завидовал этому периоду, у них с Дженни такого не получилось. И он бесился, и уходил в свою комнату, хлопал дверьми, словно пубертатный подросток. Лёжа на кровати целыми днями, он смотрел один фильм за другим, не выбирая, следуя подсказкам нетфликса, проглатывая и триллеры, и романтические комедии, и напивался пивом, только бы не ехать на очередную вечеринку, не затаскивать в свою машину пьяную и готовую на всё девчонку, чтобы избавиться от странных своих мыслей и ощущений.
Тэхёну было плохо без Дженни. Физически плохо. Мухи при ней вдруг стали вести себя тише, больше на неё не садились, и он упивался этим, упивался ей, тёплой и живой, в любой момент готовой говорить о своей любви. Он наблюдал за ней спящей, обнимал её, крепко сжимал, вдыхая её запах и ощущая биение её сердца, а Дженни брыкалась и хотела выбраться, потому что ей в таком тесном контакте было жарко. Только её усталость и спасала, потому что раньше она всегда откатывалась на противоположную сторону кровати, и сворачивалась в клубочек там, следя, чтобы их тела не дотрагивались друг до друга. Тэхён так не хотел.
Он в ней нуждался остро, до ломоты в костях. Когда он не видел её, сразу начинал предполагать плохое. Не случилось ли с ней что-то страшное? Не обидел ли её кто? Не решила ли она, что он, Тэхён, ей не подходит и с ним надо расстаться?
Ему было стыдно за собственные мысли, но Тэхён радовался бедственному её материальному положению. Дженни от него зависела, ей просто некуда было от него уходить, и связь эту он хотел укрепить. Злился, что она не может полностью на него положиться, пытался устраивать скандалы, только Дженни, вдруг познавшая дзен, лишь улыбалась ему мягко, тянулась к нему, целовала его, и гнев уходил, словно и не было его никогда, словно реверсивное изображение цунами. Раз – и огромная, смертоносная волна, превратилась в спокойное и безмятежное море. Она с ним такое творила.
– Давай поговорим, – предлагала она спокойным, умиротворённым голосом, и Тэхён бурчал о том, что ему без неё скучно и плохо, что он совсем не хочет, чтобы она так надолго его оставляла, что ему Дженни нужна, как воздух. – Как воздух? Где ты нахватался этой пошлости, – смеялась она, звонко, ударяя слабыми своими кулаками по его груди.
