– Я ухожу, – сказала тогда Дженни. – Ты долго превращал меня в ту, кем я стала. Благодаря тебе я знаю свою цену, знаю, как дорого могу стоить. Поэтому запомни этот вечер, – она смотрела ему в глаза, и не находила там понимания, только обиду на то, что всё идёт не по его изначальному плану. Детская обида, которую раньше она принимала за чистоту души, была лишь прикрытием, лишь его способом утащить её в свои сети. – Сегодня ты попробовал себя в роли сутенёра, я же стала проституткой. Не знаю, что пообещал тебе Генри, обещал ли вообще что-то, или ты из чистого альтруизма решил доверившуюся тебе девчонку так использовать, но это неважно. В качестве процента я забираю себе всё то, что ты для меня сделал. Спасибо, – она коротко кивнула головой. – Остальное в коробках. Прощай.

Она развернулась и заставила свои ноги, ватные и непослушные, делать шаг за шагом, пока Хисын не остановил её, не дёрнул со всей силы за волосы, не развернул и не влепил пощёчину. Он, наверное, только так драться и умел. Удар был несильный, но Дженни, давно потерявшая равновесие, упала.

Он смотрел на неё сверху вниз, орал что-то про неблагодарных малолеток, но она не слышала. Не могла сфокусироваться на его словах, они пролетали мимо неё, оставляя лишь лёгкий след, но не задевая. И Дженни поднялась, и не обращая на него никакого внимания пошла дальше, не замечая даже, что потеряла одну туфлю, что хромает на обе ноги.

Он дёрнул её ещё раз, и Дженни удержалась. Звон в ушах заглушал его крики и ругательства, и она тупо смотрела в его рот, пытаясь понять, что он от неё хочет. Не выходило.

– Я больше ничего тебе не должна, – произнесла она и немного испугалась из-за того, что собственных слов не услышала. – Я всё тебе отдала.

Она не могла слышать ответа, и читала по губам. Выходило плохо, она разбирала только отдельные слова, и этого не хватало для того, чтобы полностью осознать его претензии.

– Сука, – орал он, брызжа слюной.

– Неблагодарная, – тряс он её за плечи.

– Деньги, – вдалбливал ей в голову вместе с ударами по щекам, чтобы очнулась, видимо.

Ничего ему не помогало, Дженни продолжала тупо вглядываться в его лицо, ничерта не слыша и мало что понимая. В ней не осталось боли и стыда, ей было всё равно на то, что люди, которых на оживлённой даже в столь поздний час улице, было достаточно, останавливались, наблюдали за развернувшимся перед их глазами действом. Взрослый мужик орал на девчонку, одетую лишь в короткое платье и декоративную шубку, босую на одну ногу, не накрашенную, и от того выглядящую едва ли на шестнадцать. О чём они думали? Почему не вмешивались? Наверное, предполагали, что отец ругает нерадивую свою дочку, шастающую по клубам в такое недетское время.

Мог ли кто-то из зевак этих, ни в чём неповинных, невольных свидетелей её унижения, догадываться о том, что происходило там, на старой улице, среди роскошных домов и таких же роскошных баров? Вряд ли. Дженни не хотела, чтобы кто-то знал. Она просто повторяла Хисыну раз за разом: «Я больше ничего тебе не должна», и он, оглянувшись на десятки телефонов, направленных на него, сдался, отступил.

Она кое-как добрела до остановки, поняла, что до первого автобуса осталось ждать всего полчаса, и совершенно не чувствуя холода, решила остаться. Даже тогда она думала о деньгах. Сидя на лавке, поджав под себя ноги, Дженни раскачивалась из стороны в сторону, и тихо мычала. Просто чтобы не разреветься. Её горло хотело кричать, но она ему не позволяла, и поэтому тихонько, сквозь закрытые губы, издавала слабые, непрестанные стоны.

Первым звуком, который она услышала, было её собственное рыдание. Просто возникло у неё перед глазами воспоминание: красное от напряжения, с каплями пота, стекающими по вискам, с напряжёнными венами и сладострастно прикрытыми глазами, лицо. Лицо Генри. Она смотрела на него снизу-вверх, потому что с закрытыми глазами было страшнее. Обычно говорят, что у людей есть три реакции на страх: бей, беги, замри. У Дженни срабатывала четвёртая – наблюдай. Она понимала, что могла уйти в любой момент. Она легко могла бы ударить Генри, сбежать от Хисына. Но она самостоятельно выбрала подвергнуть себя акту насилия, и вместо того, чтобы закрыть глаза, отвернуться, отстраниться, она с холодной головой и мёртвым сердцем наблюдала за всем происходящим, будто бы со стороны. Подмечая детали. Запоминая их.

Дженни разрыдалась не из-за того, что с ней произошло. Она плакала от осознания того факта, что лицо это – мерзкое, ненавистное, останется с ней навсегда, не забудется и не сотрётся. И в тот момент, ступая босой ногой на ступеньку первого автобуса, неловко улыбаясь водителю – по привычке, иначе она не умела, – она решила, что приложит все усилия для того, чтобы избавиться от этого воспоминания. И она придерживалась данного себе обещания. Она гнала от себя паршивые мысли, она неосознанно влепила Тэхёну пощёчину, когда он её обозвал. Только вот всё это было обманом. Дженни жила и дышала и после того, как продала себя. А значит ничто не могло её ранить больше. Значит, Тэхён в своих оскорблениях был прав. Она всё это заслужила.

– Дженни, – позвал он её. Наверное, звал уже долго, несколько раз точно, потому что она не заметила, как он оказался перед ней на коленях, как подвинул её стул, схватил её за руки. – Посмотри на меня, Дженни.

– Прости, – сказала она, осознавая, что так и не заплакала. Сдержалась. – Я погрузилась в воспоминания слишком сильно.

– Дженни, – повторил он, будто заклинание какое-то, способное из неё вновь сделать обычного человека.

– Что? – Она попыталась улыбнуться, по привычке, но вышло жалко и нелепо, пришлось сдаться, позволить уголкам губ принять их естественную, горестную форму.

– Не стоит себя мучить, – попросил он. – Я поговорю с отцом, хочешь? Неважно, кто там этот Пак Хисын, – имя он почти выплюнул, столько ненависти прозвучало в трёх слогах, – у моего отца есть кое-какие связи. Он сможет его прижать. Обязательно. Слышишь, Дженни, он за всё поплатится. Обещаю тебе.

– Не надо, – она прижала руку к его губам, оставила свои пальцы там, в тепле его дыхания, – я не хочу. Я снова забуду. И ты забудь. Я научу тебя, как забывать, наловчилась за столько лет, – тихо произнесла.

– Дженни, но он, – слова его, сквозь её пальцы, звучали глухо и непонятно, и Тэхён взял её ладошку в свою, сжал крепче, чтобы нельзя было её вытащить. – Он не заслуживает того, чтобы жить. Такие люди не заслуживают, – он старался говорить мягко, но злость прорывалась, заполняла его слова, проникала Дженни в голову.

– Я сама согласилась. Чтобы не быть должной. А потом снова в долг залезла, к тебе, – она хохотнула без смеха, гортанно и слишком громко.

– Ты не виновата, – по слогам проговорил Тэхён. – Ты. Ни в чём. Не виновата. Ни в чём, Дженни. Он воспользовался тобой и должен за это заплатить. Он должен, Дженни, понимаешь? За то, какую боль причинил тебе.

У неё в груди потеплело немного. Совсем капельку. От того, что Тэхён был на её стороне. Может, притворялся, конечно, но Дженни в это верить не хотела. Она видела в нём понимание, сочувствие и ярость, но не видела призрения. Ни капли призрения, направленного на неё.

– Спасибо, – прошептала, – за то, что тебе не противно до меня дотрагиваться.

Он перевёл растерянный взгляд на их руки, сомкнутые, переплетённые, потом на её лицо.

– О чём ты говоришь? – Спросил. – Почему мне должно быть противно?

– Потому что я действительно оказалась шлюхой, – оскорбление она прошептала, как ребёнок, стесняющийся сказать гадкое слово при взрослых, но вынужденный это сделать, чтобы что-то объяснить.

– Дженни, – он поднялся сам, потянул её наверх. Его руки опустились ей на плечи, и тяжесть эта вновь пригвоздила её к земле, не позволила улететь в собственные злые мысли. – Я хочу сказать, что был дураком. Правда, я так часто произношу оскорбления, совсем не задумываясь о том, что они значат. И это мой косяк. Огромный, размером с вселенную. Но я просто… Плохо выбрал слова. Я не знал, что это ударит в тебя. И я не имел в виду то, что говорил. Честно. Прости меня, Дженни, прости пожалуйста, – он весь излучал сожаление и вину.