– Сколько вопросов за раз, – Чонгук хохотнул, – на самом деле, не очень больно. И татуировки для меня – это что-то вроде брони. Я набиваю крутую фразу, тигра, вон, или череп, и сам становлюсь круче. Как ачивка в игре, помогающая перейти на новый уровень без особых усилий.

– А лилия? – Джису подбородком указала на цветок, выглядывающий из-под закатанного рукава. – Это как будто слишком нежно для крутого парня.

– Люби меня, пожалуйста, – сказал он, и посмотрел Джису в глаза.

Нет, не в глаза. Он заглянул ей прямо в череп, проскочив испуганные глазные яблоки, клиновидные кости, внутрь, к мозгу, и добрался до той его части, которую не выявили доктора и учёные, до той части, которая не могла врать и кричала ему, пульсировала каждой мышцей, каждым сосудом: «Я слышу тебя. Я буду».

У Джису в горле стало так сухо, будто она без воды неделю провела, и она схватила зубами нижнюю губу, прокусила её до крови, и солёная эта жидкость с железным привкусом чуточку её отрезвила и успокоила. Самую малость.

Она вытерла о бёдра, ставшие мокрыми в одно мгновение руки, впилась короткими своими ногтями в кожу, сквозь тонкую ткань штанов. Впилась с такой силой, чтобы стало больно, чтобы захотелось руки убрать, и короткая, резкая вспышка боли стала ещё одним островком для успокоения разошедшегося в лютом хардбассе сердца.

Сердце плясало, словно сумасшедшее, и не слушало оно соседей – лёгкие, которые молили о пощаде, потому что воздуха им стало катастрофически не хватать, и они бились в истерике, сокращались, как ненормальные, и всё равно не получалось наладить привычный ритм дыхания.

– Это значение цветка. Лилии, – пояснил он, и девушка осознала, что все процессы, сумасшедшие, до этого неведомые, запустились в её организме за несколько мгновений.

В то время, пока она сходила с ума, Чонгук просто делал вдох, моргал, и ни о чём не подозревал. Это было несправедливо.

– Ты начинаешь мне нравиться, – сказала Джису, решившаяся на признание, уставшая мучиться в неведении. – Это очень плохо?

– Почему плохо? – Спросил он так спокойно, будто она сообщила ему о погоде на завтра.

– Потому что это не взаимно, я полагаю, – разозлилась она на его невозмутимость.

– Разве?

Он играл с ней. Играл, как с девчонкой, влюбившейся по-настоящему впервые, и от того испуганной и сомневающейся. Он-то наверняка во всех этих делах мастер. С таким лицом от девушек отбоя не было, это точно.

Джису начала закипать. Ей были неприятны гипотетические эти девушки и поведение Чонгука, который в её фантазиях никак не противился чарам юных и прекрасных созданий. А у неё, у Джису, мало того, что задница тощая, так она ещё почти на два года Чонгука старше и в тысячу раз неопытнее. Мысли эти были неприятны и задевали её самолюбие.

– Какая ты нетерпеливая, – разулыбавшись ещё больше от её недовольного пыхтения, протянул Чонгук. Слова он растягивал, словно пастилу, и сам выглядел довольным котом, объевшимся колбасы с хозяйского стола. – Что за девушка мне досталась? – Вопросил он, уставившись в потолок с хрустальной люстрой, в ответ на многозначительное молчание.

– Не знаю, что за девушка тебе досталась, – прошипела Джису, – но мне ты нравиться перестал.

Он рассмеялся, запрокинув голову назад, и волосы его, непослушные и волнистые, открыли лицо – красивое и счастливое.

– А ты мне нет, – легко ответил он, отсмеявшись. – Как поразила в нашу первую встречу, так и нравишься до сих пор. Всё больше и больше с каждой секундой. Ничего не могу поделать, я в тебя влюбился уже до жути.

У Джису все внутренние системы завопили «SOS», завизжали, замигали красным, но ей было всё равно. Она искала в Чонгуке подвох, и не находила, и поэтому наполнялась безрассудным и восхитительным ощущением счастья целиком. У лёгких её случился нервный срыв, потому что кислорода стало выше крыше, они в нём начали тонуть, но и до этого, хозяйке их, бесшабашной, не было никакого дела.

Хозяйка, прищурившись, вглядывалась в парня напротив, и видела в его глазах только отражение собственных эмоций. Детский восторг, счастье и надежду. Много-много надежды. Нежность затопила её сердце, и Джису стало хорошо и спокойно, будто бы эти его слова всё между ними решили, и не осталось за плечами ничего. Ни его родителей, подыскивающих Чонгуку соответствующую невесту, ни её комплексов, ни болезненных отношений между его лучшим другом и её сестрой. Ничего не осталось кроме их чувств, пока не оформившихся, ярких, волнующих, ещё не окрепших и не прошедших никаких испытаний, кроме самого первого – их осознания и раскрытия. Джису этого было достаточно.

– Тогда ладно, – сказала она, – я тоже в тебя влюблюсь.

– У тебя это по разрешению сверху происходит? – Смеялся он.

– Да, я себя контролирую, – чинно ответила она, но тоже в образе долго не продержалась, рассыпались её слова звонким смехом, и растаяли между ними последние границы.

Они покинули ресторан абсолютно другими людьми, и официантки смотрели вслед этой парочке, абсолютно не вписывающейся в интерьер, и всё повторяли: «Вот счастливые», и самим им становилось приятнее от вида таких свободных и таких открытых людей.

Они действительно были счастливыми. Чонгук завёз её в парк, безлюдный из-за холодной погоды, и почти час пытался выстроить красивый кадр. Получалось у него плохо, потому что снега не было, и деревья стояли голые и серые, и туман тоже был сер, и Джису – чёрное пятно, выглядела в этом депрессивном пейзаже своей. Чонгуку хотелось снимать про счастье, и он злился, а она кружила вокруг него, и смеялась, и была очень довольна тем, как он бурчал и возмущался. Ей было хорошо.

Чонгук так и не нашёл подходящих ракурсов, и сдался, уселся на лавку, взяв камеру в руки, Джису устроилась напротив него.

– Есть что-то, что ты ещё хочешь сделать? – Спросил он.

– Да, – она хитро прищурилась, – хочу сделать татуировку.

– Сейчас? – Брови его удивлённо поползли вверх. – Так неожиданно?

– Мне тоже хочется стать сильной, – усмехнулась Джису, – обрести броню.

– Хорошо, – он улыбнулся ей ярко и восторженно, будто получил подарок.

Чонгук позвонил своему мастеру, и они направились на другой конец города, обсуждая возможные будущие смыслы её рисунков. Джису не знала, что именно хотела набить, просто ей вдруг показалось важным оставить у себя на теле напоминание об этом дне.

– Есть три беспроигрышных варианта, если ты хочешь слова, – вещал Чонгук, – это цитата из Библии, из песни или из латыни.

– Я в бога не верю, – отвечала Джису, не в силах сдержать смех от его категоричности.

– Это не важно, там столько умных мыслей зато есть, закачаешься, – отмахнулся от её сомнений парень. – А есть у тебя какие-то строчки любимые? У меня из Нирваны: «Rather be dead than cool». Лучше умереть, чем жить без страсти. Круто же звучит?

– Очень круто, – соглашалась она, – только я ничего вспомнить не могу. Может ты что-то подскажешь?

– Дай-ка подумать, – он морщил нос, вспоминая, и Джису понимала, что момент этот, трепетный и волнительный, запомнит навсегда. – Недавно фильм посмотрел, “Не смотри наверх”, там фраза была: «Выбор есть всегда, просто иногда нужно сделать правильный». Неплохо же, да?

– Неплохо, – не спорила она, – только я этот фильм не видела, а хочется, чтобы это для меня защитой было.

– Понимаю.

Они погрузились в напряжённые размышления. Джису думала, для чего ей нужна самая большая защита и поддержка, и сколько не ворочала в голове путанные мысли, понимала, что главная её беда – в отсутствии смелости. Она могла чесать языком, язвить и притворяться безразличной сколько угодно, но проблема была очевидна – Джису была трусихой. Она боялась за себя, боялась саму себя и мира, и поэтому предпочитала скрываться в собственном панцире, только бы не позволить никому увидеть нежное, как у ежа, брюшко. Ранимое и беззащитное. Джису была слабачкой. Но больше она не хотела так жить. Дни после их переезда к Тэхёну стали для неё особенными. Чонгук открывал перед ней все двери, давал ей возможности, и она была намеренна за них ухватиться. И за Чонгука ухватиться тоже, потому что он делала её невообразимо счастливой и живой, и Джису не хотела его терять, едва обретя. Совсем не хотела.