– Нет! – Запротестовала она, не хотела, чтобы он в чём-то себя винил. – Дело вообще не в тебе ни разу, просто я, – поморщилась, как от боли, – не хочу смущаться.

Чонгук задумчиво на неё посмотрел, потом, зачем-то, и себя окинул взглядом. На нём были берцы, заправленные в них прямые штаны, водолазка и длинный плащ. Всё чёрное, идеально сочетающееся с волосами цвета вороньего крыла. На запястьях – несколько серебряных браслетов, в ушах серьги, пирсинги на губе и на бровях. Он выглядел потрясающе, Джису нравился этот его небрежный стиль, его татуировки, где-то совсем странные, едва ли не уродливые, а где-то – почти произведения искусства, его волосы, никогда не слушающиеся хозяина, торчащие в разные стороны. Чонгук был красив.

– Это из-за того, что я неподобающе одет? – Наконец уточнил он. – Ты не переживай, нас там примут, конечно. Дресс-код в прошлом, я и в трениках тут был, и ничего. Пока бабки платишь, всё нормально, – попытался он Джису успокоить.

– Это из-за меня, – перестала она говорить загадками, устала. – Из-за того, что я туда на коляске поеду.

Лицо Чонгука изменилось. Резко пропали с него дружелюбие и веселость, а осталась только злость.

– Значит так, Ким Джису, – он сжал её колени, она увидела, как побелели его костяшки в тех местах, где не были тронуты чернилами. – Сейчас ты послушаешь меня очень внимательно. Предельно внимательно. Ладно? – Он дождался её невнятного утвердительного ответа, и продолжил. – Тебе не за что испытывать смущение. Ты выглядишь на миллиард баксов, рядом с тобой ахуительный чел, – он кивнул, подтверждая собственные слова, Джису не смогла сдержать улыбку, – и мы собираемся прекрасно провести время. В чём проблема? В твоих ногах? Это твои вводные данные, Джису. Ты не можешь избегать их всю жизнь, сидеть, запершись в комнате, и не вылезать на свет.

– У меня получалось до тебя, – пробормотала она, стараясь не сталкиваться с ним глазами, а наблюдая за тем, как ползут в разные стороны буквы у него на руках, когда пальцы сжимаются сильнее.

– Больше не будет, – отрезал он, – потому что прямо сейчас я вытащу твою тощую задницу из машины, и мы объедимся, как в последний раз, чтобы она перестала быть настолько тощей.

– Нормальная у меня задница, – попыталась возмутиться Джису, но вышло у неё не очень. Трудно отстаивать свои права, когда огромный парень вытаскивает тебя за подмышки, как какого-то младенца, вертит на вытянутых руках, внимательно разглядывая, и только после этого осторожно усаживает в кресло.

– Тебе надо больше есть, – отмахнулся он от её бурчания, закрыл машину и покатил её к пандусу. – И спортом надо нам заняться каким, а то ты такая хилая, что даже ветер тебя переломить может. Не дело, – уже про себя закончил он.

Джису обернулась, увидела, как он нахмурился, как сморщился его нос, совсем как у ребёнка, от тяжёлой мыслительной деятельности. Ей было странно от того, как просто он строил планы на их будущее. И она собиралась спросить у него, что это значит? Действительно ли он собирается дружить с ней? Собирается быть с ней рядом? Это не оброненные по случайности слова? Он готов нести за них ответственность?

Джису знала, что с мужчинами нельзя так «в лоб». Этому её научила сестра, вечно умалчивающая и додумывающая, а от того напряжённая и несчастная. Джису эти игры были неинтересны. Ей нравился Чонгук, и она хотела точно знать, что он испытывает, какие у него на их отношения планы.

Она очень хотела это узнать.

Только чуточку попозже.

Он заказал практически половину меню, и давал ей возможность делать первый укус. Джису впервые пробовала тальяту – и нежное мясо таяло у неё во рту, словно сливочное масло. Чонгук заглотил свою порцию за минуту, а потом доел и за ней, жаждущей отведать всего, и от этого скромной в своих дегустациях. Она поражалась внешнему виду обычного желтохвоста, который был подан с крошечными овощами и съедобными луковицами лилий, настороженно ковырялась в неочищенных клешнях снежного краба и долго пыталась понять, какой из цветов, поданных в небольшой десертной тарелке, съедобный.

Она распрощалась со стеснением сразу же после того, как Чонгук заляпал соусом свою чёрную водолазку, и, ничуть ни смутившись, попытался оттереть пятно обслюнявленным пальцем, естественно, сделав ещё хуже. Она рассмеялась, прикрыла рот рукой, но Чонгук бросил на неё такой обиженный взгляд, что сдерживаться стало невозможно. К столу подбежала испуганная официантка, уточнила, всё ли у них в порядке, и Джису попросила две салфетки, чтобы защитить их наряды от новых потерь.

Они сидели в этом пафосном месте, где хрусталя и благородного небесно-голубого цвета было столько, что начинало рябить в глазах, обернув вокруг шей льняные салфетки, словно малыши, и не испытывали по этому поводу никакого смущения. Камера, которую он установил на краю стола, то и дело норовила завалиться на бок, и Чонгук в конце концов просто подпёр её маленькой вазой с живыми цветами, стоящей по центру стола. «Убрал красоту», – жалостливо возмутилась Джису. «Ничего подобного, открыл её», – парировал Чонгук, и кончики её ушей краснели, а губы совершали бессмысленные попытки остаться в естественном своём положение, а не расползаться каждый раз в широких улыбках.

– Жалко, выпить нельзя, – протянул Чонгук, – тут отличное шато жискур! – В голосе его было столько печали, что Джису снова стало смешно.

– Меня-то ничего не останавливает, – хитро прищурилась она, – закажи бокальчик, и я попробую. Опишу тебе вкус.

– Нельзя доверять женщинам, – восхищённо прошептал он, но покорно заказал вино для Джису, и афогато для себя.

Красная жидкость, плещущаяся на дне большого бокала, Джису не понравилась, и она, сделав маленький глоток, поморщилась. Вино было вязким и терпким, сильно бил в нос запах сладких и чуть подгнивших ягод, зато десерт Чонгука – шарик мороженного, залитый шотом эспрессо и взбитыми сливками, она съела единолично и с большим удовольствием.

Они сидели в ресторане, сытые и довольные, и Джису совсем не волновалась по поводу того, сколько денег он потратил на её прихоть, не волновалась о собственной коляске, мозолящей глаза из-под соседнего столика, не волновалась из-за голоса официантки, сочувственно поднимающегося на два тона, когда та обращались к ней. Рядом был человек, преисполненный уверенностью, и поэтому она расслабилась и разомлела, и все мысли, до этого кажущиеся жутко важными и трагичными, выветрились у неё из головы.

– Что означают твои татуировки? – Спросила она, бесстыдно взяв его безвольную ладонь в свою. Руки у Чонгука были тёплыми и мягкими, а ещё тяжёлыми, с мозолями на подушечках пальцев от игры на гитаре.

– Какие?

– Вот эти, – Джису погладила его костяшки, заметила, как напряглись и моментально расслабились его пальцы. – Почему ARMY и щит?

– А, я думал тебя интересует потаённый смысл сердечка на моей левой ягодице, – будто бы разочарованно возмутился он.

– У тебя есть тату на ягодице? – Джису не сразу поняла, что он прикалывается, а уловив тень улыбки на его губах, со всей силы ударила Чонгука по руке. – Придурок! Я же почти поверила.

– Если хочешь, я набью, – уже в открытую захохотал он.

– Я запомнила, – сложив руки на груди, словно строгая учительница, примирительно кивнула Джису. – Так какое значение? Или это секрет?

– Да нет, – он пожал плечами, вновь сморщил нос, припоминая, – просто сперва я забивался в качестве протеста, что ли. Подросткового бунта. Не знаю, против чего я бунтовал, если честно, – он усмехнулся, – но мне хотелось стать сильным и крутым. Поэтому вот так.

– Ты стал, – ободрительно улыбнулась Джису, – и сильным, и крутым.

– Спасибо, – искренне поблагодарил он.

– А остальные? Я видела у тебя на руках тоже тату, они что значат? Как ты вообще решаешь, что набивать? – Ей правда было интересно. Она никогда не интересовалась татуировками, но вдруг ей стало чертовски любопытно. – Почему продолжаешь делать новые? Это жутко больно ведь, да?