– Итак, какое твоё первое воспоминание из детства?

Вопрос был неожиданным, Джису думала, будет что-то шутливое и несерьёзное, но Чонгук не любил полумер, и своих подневольных актрис не жалел. Дженни замерла на пару мгновений, задрожала у неё в руках тонкая кисточка, а после улыбнулась, провела ровную, щекотную линию по веку Джису.

– Не уверена, воспоминание это, или я придумала всё, глядя на фотографии, но помню, как папа повёл нас с Онни на детскую площадку в чужом дворе. Там были новые качели, не такие развалюхи, как у нас. Он купил себе солёных орешков, а нам с Джису – по мороженному. И качал нас по очереди, а мы делились едой и смеялись, как сумасшедшие. Было уже поздно, я помню, что луна была большая-большая и полная, и мама потом ругалась, что мы до ночи пропадаем. А папа радовался, что выполнил своё обещание с нами гулять. Я потом постоянно ждала, что он, вернувшись в очередной раз с работы, опять скажет: «Зайчатки, давайте-ка дадим маме свободное время?», и мы возьмём его за руки и пойдём на площадку. Помнишь, онни, он называл нас зайчатками? За то, что передние зубы вперёд выступали? – Она дождалась кивка от Джису, продолжила свой рассказ. – Я из-за этого решила не носить брекеты, – рассмеялась, – чтобы папа продолжил меня так называть.

Джису знала, каким был конец истории. Отец ещё пару раз выводил их на такие прогулки, а после совсем пропал в работе, и перестал называть их хоть как-то. Просто не общался со своими дочерями, потому что уходил из дома, пока они ещё спали, а возвращался, когда они видели десятый сон. Но Дженни решила завершить свой рассказ на счастливой ноте, и Джису была этому рада. Пусть хоть что-то хорошее у них из детства останется. Не омрачённое тяготами взрослой жизни.

– Блиц – это когда коротко, – заметил Чонгук, но не было в его словах раздражительности, а только тихое уважение к чужому прошлому. – Следующий вопрос: какой ваш любимы вкус в еде?

– Шоколад! – Не выдержала Джису, и рассмеялась, когда Дженни ущипнула её за щёку.

– Воруешь моё экранное время, Онни?

– Просто это слишком просто, – улыбаясь пояснила Чонгуку Джису, – она как ребёнок. Всё, что с шоколадом, готова съесть.

– Да, да, выдавайте и дальше мои секреты, великая любительница мармелада? – В притворной печали закивала головой Дженни. – Дорогие зрители, – обернулась она к камере, – вы бы знали, сколько раз эта дама вынуждена была ходить с каре, – взмах руки в сторону сестры, – потому что во сне мармеладки выпадали у неё изо рта и путались в волосах.

– Эй, – Джису обиженно дёрнула сестру за руку, – не выдавай мои секреты.

– Если вы, дорогие зрители, – не обращая на неё никакого внимания, продолжила вещать Дженни, – думали, что это маленькие детские шалости, то ошибаетесь. Моей драгоценной Онни было пятнадцать, когда она в последний раз сделала каре не из внутреннего порыва, а из-за мармелада, который кое-кто запихивает себе в рот перед сном, но забывает прожевать.

Джису смутилась. Она не привыкла, чтобы их семейные истории вот так рассказывались. Она такое только в сериалах видела. Все эти сцены, когда родственники показывают альбомы с детскими фотографиями возлюбленному главной героини… Она мечтала когда-нибудь повторить такое, только думала, что без родителей и без возлюбленного не получится. Оказывается, сестра – это такой же кладезь воспоминаний и неловких историй. Оказывается, возлюбленный может быть и не совсем им.

Она бросила быстрый взгляд на Чонгука. Тот смеялся, уточнял у Дженни детали, и смотрел на Джису с какой-то странной эмоцией. Восхищение? Что это такое?

– Я не знал, что у нашей снежной королевы было такое бурное детство, – отсмеявшись протянул он.

– Это я молчу о том, что она вместо танцев бегала подглядывать, как старшеклассники в баскетбол играют! – Сдала новую позорную страницу её биографии Дженни, и, как ни в чём не бывало, вернулась к макияжу.

– На каких ещё старшеклассников? – Взгляд Чонгука изменился, посмурнел, он серьёзно уставился на Джису.

– Никаких, – ещё больше смутилась она, не понимая, от чего именно.

– Я тоже в баскетбол классно играю. Позову тебя на матч, чтобы на настоящих профессионалов посмотрела, а не на каких-то лоховских старшеклассников, – хмуро заявил он.

У Джису заныло в сердце. Понимал ли он, как важны для неё такие обещания? Как она им доверяет? Как надеется на них? Осознавал ли? Вряд ли. Чонгука не бросали так много раз, как их с Дженни. Чонгук был окружён любовью и заботой всю свою жизнь. Для него сказать такое – обычная вежливость, а для неё, девчонки, не смеющей даже мечтать о любви и дружбе, – праздник.

– Следующий вопрос, – заглянул в телефон Чонгук, вновь настроил камеру на Дженни, – кого вы любите больше всего на свете?

– Джису, – заявила она, не промедлив ни секунды.

– А на втором месте? – Не сдавался Чонгук.

Дженни задумалась. Над губами Джису зависла любимая красная помада сестры. Она знала, что сестринская их любовь никогда бы не раскрылась так сильно, если бы не её ноги. Дженни, по сути, была вынуждена полюбить сестру так самоотверженно, чтобы это затмило её собственные желания и стремления. Иначе не было бы шанса выжить им обеим. Никакого.

Волна нежности затопила Джису, и она поморщилась, осознавая, какую обиду вчера нанесла сестре. У других людей может за всю жизнь не возникнуть необходимости так человека полюбить, и они живут себе спокойно, довольствуясь ровными и вежливыми родственными чувствами. А Дженни взвалила на себя долг – именно долг – так старшую сестру полюбить, чтобы ради неё на всё пойти. На всё, что угодно.

Это странная любовь. Ненормальная. Нездоровая. Такая вряд ли должна существовать. Но она родилась, она впилась в них, прорастила в них корни, и ничего уже не поделаешь, никак её не вытащишь. Им и не хочется. Они привыкли быть друг от друга в зависимости. Джису, наверное, паразит. Она столько лет из Дженни все силы забирала, заставляла её на себя тратиться. И морально, и физически, и денежно. А взамен что? Поддержка? Кривая, часто бессловесная? Разве это перекрыло все те гадости, что она говорила в первый год после аварии? Разве перекрыло её ненависть и её страхи?

– Тэхён, – тихо-тихо, едва слышно, будто бы скорее для себя, чем для окружающих, проговорила Дженни.

И Джису поняла. Взамен она давала сестре стимул жить. Не паразит она. У них с Дженни симбиоз сложился. Сёстры, такие разные, что едва разговаривали друг с другом, выйдя из детского возраста, постоянно ссорящиеся и ввязывающиеся в драки, вдруг оказались неспособны друг без друга жить. Джису – физически. Дженни – морально.

И они скооперировались, не договариваясь и не осознавая этого, и родился союз. Джису не верила в судьбу и в богов, она верила только в собственную невезучесть и науку, но вдруг подумала, что всё, происходящее в их жизни, было ради этого момента. Когда сестра завершает её макияж, аккуратно стирая пальцем неровный контур губ, и говорит о человеке, которого полюбила. Она из-за Джису и больной своей к ней привязанности не сбросилась с крыши, не перерезала себе вены и не шагнула под машину. Ради момента, когда Джису смотрит на себя в зеркало, и видит удивительной красоты женщину, яркую и эффектную, и глаза у неё блестят от непролитых слёз. Из-за того, как она Дженни к себе привязала, та осталась жива и с ума не сошла, и оказалась среди людей, которых она полюбила. Среди людей, которые о ней заботятся.

Они все молчали. Джису вглядывалась в незнакомое своё лицо, Дженни с улыбкой разглядывала свою сестру, удивительно волшебную, неизведанную, но очень красивую. Чонгук смотрел на них сквозь маленькое окошко камеры, и наслаждался простотой и трогательностью момента, за тишиной которого было скрыто многое. Такое, о чём любой режиссёр мечтает снять.

– Красиво, – утвердительно кивнула Джису.

– Я старалась, – заявила Дженни, и обняла её длинными своими руками, уткнулась лицом в волосы. – Когда станешь знаменитой, не забывай свою бедняжку-сестрёнку.