Дженни вытерлась большим махровым полотенцем – пахнущим Тэхёном, всунула ноги со сморщенными от воды пальчиками в тапки – подаренные ей Тэхёном, взяла с полки телефон – купленный ей Тэхёном. Она смотрела в зеркало, и в самой себе не находила ничего, за что можно было зацепиться. Она себя отдала ему, без остатка, со всеми своими бедами и печалями, а он, как любой нормальный человек, не выдержал. Отбросил её, с жалкими её чувствами и объяснениями, выкинул.
А она – как надоедливый мусор, даже уйти не смогла. В его квартире осталась. Его вещами пользуется. Она была себе отвратительна. Дженни заглядывала в свои глаза, и понимала, что, даже вернись она в прошлое, ничего бы не изменила. Ей нужны были эти деньги.
Право голодных.
Право, от которого ей было тошно.
Дженни прошла в комнату Джису, не включая даже фонарик на телефоне, пробралась на кровать, залезла под одеяло. Сестра дышала ровно, и Дженни обрадовалась, что их ругань её не разбудила. Не хватало только ей обо всём таким образом узнать. Хотя завтра, когда им придётся съезжать, объяснять всё равно придётся.
– Почему ты не врезала ему? – Тихий голос сестры разорвал её вязкие, сонные мысли.
– Ты всё слышала? – Обмерло что-то внутри у Дженни. Ну конечно она слышала. Естественно.
– Трудно было не стать свидетельницей ваших воплей. Так почему ты ему не врезала? Он наговорил столько дерьма, что заслужил.
– Я дала ему пощёчину, – вздохнула Дженни, – но была неправа. Он всё правильно сказал.
– Правильно? – В голосе сестры послышался смешок, она дёрнула Дженни за плечо, чтобы та перевернулась, заглянула к ней в глаза. – Ты что, готова стерпеть всю эту чушь?
– Давай завтра поговорим, – Дженни устало взглянула на сестру, – я без сил.
– Нет уж, давай сейчас! Какого чёрта ты выслушивала весь его бред? – Она тоже повышала голос, начинала говорить громко и яростно.
– Он был прав во всём. Я у него воровала, Джису.
Воцарилась тишина. Они лежали в нескольких сантиметрах друг от друга, и глаза Джису бегали по лицу Дженни, пытаясь найти там ответ, пытаясь разгадать шутку, ложь, да что угодно, кроме того, что слова эти были правдой.
– Почему? – Прошептала она одними губами.
– Блять, и правда, ради удовольствия, наверное? – Дженни понимала, что сестра ни в чём не виновата, но она устала. Она так устала, что умерла бы прямо на месте, если бы не выразила все свои чувства. – Мне же так в кайф плясать в клубах, пока меня трогают чужие, неприятные мне люди! Мне в кайф батрачить по выходным в этом ёбаном ресторане! – Она села, руки её инстинктивно отбивали каждое слово, ударяя по матрасу. – Мне пиздец какое удовольствие доставляет эта жизнь, когда бесконечно не хватает денег, когда их надо выгрызать, отдавать вместе с силами и желанием жить, блять! Мне так всё это нравится, Джису!
– Воровство, это никогда не выход, – сестра приподнялась на кровати, опёрлась головой о мягкую спинку. – Я просто не понимаю, почему ты не сказала мне? Вместе мы что-нибудь придумали бы? Я не стала бы покупать краски, взяла бы больше заказов.
Дженни расхохоталась. Расхохоталась искренне, громко, до закатанных глаз и клокотания в горле.
– Что ты могла сделать, онни? Я и так, как последняя сука заперла тебя. Твоя жизнь и так пиздец ебаный для документалок о жестоких родственниках. Как на тебя ещё и это взвалить? Как?
– Я знаю, что ты страдаешь из-за меня, – Джису продолжала говорить тихо, но голос её наполнился злостью и обидой. – Я прекрасно осознаю, на какие ты идёшь жертвы. Но я не ребёнок. Я такой же член нашей семьи, как и ты.
– И что ты можешь сделать? – Дженни несло, она понимала, что ей стоило бы просто заткнуться, уйти спать в гостиную, в ванную, да хоть на улицу, только бы не открывать свой рот. – Чем ты могла мне помочь всё это время? Поддержкой? Спасибо! – Она махнула головой, кланяясь, поплыло в глазах, но это было неважно. – Я ценю!
– Да кем ты себя возомнила? – Джису прищурилась, губы её сошлись в тонкую линию. – Думаешь, ты вся такая несчастная только из-за меня?
– Нет, – Дженни продолжала улыбаться сумасшедшим своим оскалом. – Ещё из-за папашки нашего, из-за мамочки, из-за ебучего водителя, – она загнула большой палец, указательный, безымянный, потрясла ими в воздухе, – так ты говорила?
– Ты думаешь, что одна такая страдалица, что у тебя не было выхода, – Джису не реагировала на её неадекватное поведение, на язвительные её слова, продолжала говорить без эмоций, будто обсуждали они что-то отстранённое и неважное, а не свои жизни и отношения, впервые за много лет честно, не пытаясь защитить друг друга. – Только ты сама себя такой сделала. Я живу лучше тебя, сестрёнка, – впервые и на её губах промелькнула улыбка, – намного лучше. У меня есть друзья и увлечения. Я занимаюсь тем, что приносит мне удовольствие. Пусть не могу выходить, но постоянно окружена людьми. Они меня любят, они обо мне заботятся. А ты? Чем ты увлекаешься? Чем занимаешься вообще? Занимаешь всё своё время мудаками, которые того не стоят. Кладёшь себя на алтарь каждого встречного. Кому от этого лучше? Кому это надо вообще? Ты меня спросила, нуждаюсь ли я в том, чтобы ты из-за меня шла на преступление? Нет, нет, ты сама всё решила, сама так сделала. А теперь хочешь на меня всё спихнуть, – она давила Дженни своими словами, и, будто не замечая этого, продолжала, – будто это не ты решила так поступить, будто это не самый просто выход. Будто это всё из-за бедняжки сестры. Спасибо, что не бросила, – она снова улыбнулась, совсем без доброты.
– Ты понимаешь, что говоришь сейчас? – Дженни не замечала, что по щекам её лились слёзы, которые должны были принести облегчение, но только мешали ей видеть сестру, забивались в нос, щипали лицо.
– Думаешь, я не знаю, что ты на крыше стояла? Когда мама умерла? Думаешь, записку твою не прочитала? – Слова Джису сочились ядом. Она прикрыла глаза, зачитала наизусть. – Я больше не могу, онни. Не могу терпеть эту жизнь. Не могу заботится о тебе. Если ад есть, он и тот будет лучше. – Она заглянула в лицо Дженни, проверяя, какую реакцию та покажет.
– Я же вернулась, – у Дженни внутри – три тонны боли. Она действительно стояла на крыше их дома. Через пару недель после смерти матери. Она представляла, что вот так, в бесконечных заботах о сестре, в постоянно поиске денег, ощущая себя грязной и жалкой мошкой, которую всё пытаются спихнуть с плеча, придётся провести всю жизнь, и не могла этого вынести. Она действительно оставила сестре предсмертную записку со своей стороны кровати, под подушкой. Думала, что с первыми лучами солнца её размазанное по асфальту тело найдут, сестру заберут в приют, и там ей будет лучше.
Дженни не смогла спрыгнуть.
Представила, как горько будет Джису остаться одной. Представила, как та окажется среди незнакомых людей, как плохо ей там будет. Дженни не смогла сестру бросить, и рыдала на той крыше несколько часов, дрожа от пронизывающего ветра, жалея себя и проклятую свою судьбу.
– Ты вернулась, а я несколько часов провела в бесполезных попытках сдвинуться с кровати, чтобы добраться до телефона и вызвать службу. У меня ничего не вышло. Я думала, что так и умру там, в нашей комнате, и моё тело найдут через много дней, разложившееся и воняющее. Я ненавидела тебя так сильно в тот момент! – Она наконец-то проявила эмоции. Горечь. В словах Джису была горечь. – Я не жалела, что ты умрёшь, нет. Я тебя ненавидела за то, что ты обрекла меня на смерть в одиночестве.
– Я вернулась, – повторила Дженни.
– И потом каждый раз, когда ты уходила, – не обращая на неё внимания, продолжила Джису, – я боялась, что ты меня оставишь. Поэтому я постаралась исправиться. Сжимала зубы и терпела боль. Не ныла. Не швыряла больше вещи.
Дженни закрыла рот рукой, пытаясь удержать рыдания внутри себя, и они застряли в глотке, она подавилась, закашлялась, брызнула изо рта слюна.
– Я понимаю, – продолжила Джису громче, перекрикивая её кашель, – тебе было ужасно тяжело. Но не ты испытывала боль ежесекундно. Постоянно. Без передышек. Даже во сне. Не ты, Дженни. И поэтому тогда я ненавидела тебя и винила. И только спустя время смогла понять, что и тебе было трудно, и тебе было больно. Но Дженни, – она заглянула сестре в глаза, и зрачки её расширились, словно только поняла она, какое влияние оказали на ту её слова, – зачем ты так себя мучаешь? – Закончила, шёпотом, протянула руки, обняла дрожащую, бьющуюся в истерике Дженни, и та подползла к ней, зарылась лицом сестре в волосы, задохнулась от запаха крапивного шампуня и теплоты.
