– Зачем ты говоришь это? – Дженни не понимала, почему он так зол, почему именно сейчас начал этот разговор.

– Посмотри, – он ткнул ей в лицо экран телефона, и она заморгала, отодвинула его руку подальше, чтобы разглядеть, что происходит в кадре. Тэхён её прикосновение оставил без внимания, и Дженни предпочла принять это за добрый знак.

В истории из инстаграма она, Дженни, практически сидела у Дживона на коленях, и лица их были близки, и Дженни смотрела на него так, словно он – какое-то чудо. Следующая история – и вновь они мельком в начале, только её голова так повёрнута, что, кажется, будто они целуются.

У Дженни внутри стало холодно-холодно, а лицо, наоборот, запылало.

– Я объясню, – тихим, ровным голосом попросила она.

– Да чего ж тут объяснять! – Тэхён отошёл от неё, сделал несколько быстрых, раздражённых шагов по комнате. Отбросил телефон на кровать, и он приземлился туда, отпружинил, замер на самом краю. – Мне всё ясно, Дженни. У меня мало денег спиздила, да? Не хватило? Решила, надо ещё кого-нибудь окучивать? Или с ним ты по любви? – Он швырял в неё оскорбления, злые и жестокие, заслуженные ей, а у Дженни в голове застряла одна только фраза.

– Деньги, – произнесла хрипло одно слово, главное, ухваченное из потока его брани.

Брови Тэхёна взлетели вверх, он улыбнулся неприятно, загрохотал:

– А, ты думала, что я совсем лопух? Не замечу, что ты у меня воровать надумала? – Он уставился в её лицо, отслеживая каждую эмоцию, каждый её мышечный спазм. – Так я с самого начала знал. Решил, здорово будет посмотреть, как ты начнёшь унижаться, когда всё раскроется. Но ты, похоже, и не собиралась унижаться, верно? У тебя вариантов, кроме меня, – ещё сотня, правда, Дженни?

Ей было всё равно на то, какими словами он говорил с ней. Она не замечала яд, которым он плевался. Она осознавала только, что всё это время, которое она была с ним, всё время, пока она мучилась угрызениями совести, он знал о том, что она у него воровала. Знал. И всё равно был с ней. Зачем? Из жалости?

Нет, он же сказал, чтобы посмотреть на её унижения.

Только Дженни в это не верила. Тэхён мог притворятся кем угодно, но злым человеком он не был. У него была добрая, светлая душа, и пусть ограждался он от мира грубостью и напускным безразличием, не было за ним ни истинного цинизма, ни жестокости. Уж в этом Дженни за несколько месяцев, которые провела с ним рядом, разобралась.

– Почему ты не сказал сразу? – Удивительно, но ей удавалось соблюдать самообладание. Не заикалась и не мямлила, говорила чётко. Она даже немного собой гордилась.

– Да говорю же я, – он разозлился, повысил голос, – хотелось увидеть, как ты будешь умолять в полицию не идти. Только я начал думать, что у тебя стыд есть. Вот болван, да. Думал, возьмёт, сколько надо, и успокоится. Помогу девчонке. Забыл, блять, что у шлюх стыда нет.

Он сам, похоже, опешил от своих слов больше, чем Дженни, а она, наоборот, отмерла, и рука её, куда быстрее, чем хозяйка смогла сообразить, что происходит, залепила Тэхёну пощёчину. Звонкую. Болезненную. У Дженни предплечье сразу заболела, а в ладони запекло от удара.

– Я же сказала, что объясню, – прошипела она, и вдруг почувствовала внутреннюю силу. У неё такой не было никогда. Она привыкла во всём считать себя виноватой, быть во всём виноватой. Но слушать оскорбления от него было больнее, чем от кого бы то ни было другого. И поэтому она разозлилась. Поэтому захотела себя защитить.

– Да нахуй они мне не нужны, твои объяснения, – попытался отстраниться от её гневного взгляда он, но стушевался, замолк.

– Я признаю, что воровала у тебя, – она старалась, чтобы голос не дрожал. Старалась добавить в него уверенности, но трудно было это сделать, учитывая, что свою вину Дженни признавала, себя за содеянное ненавидела. – Я не буду оправдываться, – не выдержала, сорвалась на хрип, – своей ситуацией и своей бедностью. Это неправильно будет, – откашляла ком из горла, продолжила, – потому что я не имела никакого права на то, что сделала. У меня записано всё, что я тебе должна. Я отдам всё. Начала откладывать, но сейчас нужны деньги на квартиру, – оборвала себя, усмехнулась грустно, – обещала не оправдываться, а всё равно лезет.

– Я же говорю, мне похуй, – он подошёл к ней, глаза его были прищурены, – дело не в деньгах этих ёбаных, мне плевать, сколько ты там взяла.

– Как дело может быть не в деньгах, если я у тебя их крала? – Дженни тоже повысила голос, она хотело договорить. Её признание должно было быть другим. Осознанным и ответственным. Она должна была всё ему объяснить, рассказать, дать понять, что безумно сожалеет. А он её перебивает, не хочет слушать. Знал всё, и смеялся, наверное, над ней.

Точно.

Вот почему он не раскрыл, что знает о её поступках. Ему было весело наблюдать за тем, как она признаётся ему в любви, как она принимает от него всё больше и больше. Тэхён поражался, наверное, её наглости. Думал, что она совсем беспринципная сука.

Ему было смешно.

– У того парня ты изо рта деньги брала? – Ехидство так и сочилось из его голоса. – Решила, одного не хватает, надо, блять, ещё одну бедолагу окучить.

– Я не целовалась с ним. Была на работе, – Дженни вдруг резко устала. Ей не хотелось объясняться и рассказывать свою правду, потому что она понимала, что он ей не поверит. Он уже давно сложил о ней своё мнение. Как его изменить? И стоит ли? Ведь мнение это, по большей части правдиво.

– Что это за работа такая, когда тебя со всех сторон лапают?

– Хостес. Я работаю хостес в клубе, – Дженни подняла голову, в последний раз попыталась до него достучаться. – Мне правда жаль. Да, другие мужчины имеют право вот так меня трогать. Но это не переходит границ допустимого. Я никогда не позволяла. Это просто работа. Я люблю тебя, – ошибка, слова эти были огромной-огромной ошибкой.

– Блять, – лицо его перекосилось от злости, крылья носа затрепетали, сжались в кулаки руки, – не неси этот бред, умоляю тебя. Хватит. Сколько тебе ещё надо? Сколько ты ещё от меня хочешь? Зачем продолжаешь эту бездарную ублюдочную комедию?

У Дженни выбили из-под ног землю, и она покачнулась. Было физически плохо, её замутило. Не от выпитого, от того, как противно ему было на неё смотреть, с каким удовольствием он выплёвывал эти слова. Она для него – шлюха. Девка, которая только о деньгах и думает. Обманщица. Кровопийца. Гниль.

Он с ней ничего общего не хотел иметь больше, это было понятно. И Дженни подумала, что не стоит ему сейчас навязываться. Она не может даже уйти, как следовало бы. Не может хлопнуть дверью. Не может скрыться с его глаз.

Она жила в его доме, на его деньги. Она стала настолько ему обязанной, что это ни в какие долги вписать невозможно. Она просто бесстыдно забрала у него всё, и посмела ещё, с какого-то перепуга, что-то ему объяснять.

– Поговорим в другой раз, ладно? Мне очень жаль, – повторила, как заезженная пластинка. Нет, как эхо.

– Съебись с глаз моих, – потребовал он, устало опускаясь на кровать, прикрывая лицо руками.

– Прости, – пробормотала Дженни, на ватных ногах вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь. Сердце её заходилось, и ныло, и болело, но ей нечего было ему предложить, нечем было его успокоить. Всё разрушено. Всё испорчено.

Она пялилась на неровный стык между плитками в ванной, и пыталась заплакать, чтобы хоть как-то справиться со своим отчаянием. Слёзы не шли, и горячая вода делала её кожу красной, и Дженни хотелось саму себя прокипятить. Говорят же, что при температуре в сто градусов, большинство бактерий погибает. Может и у неё получится избавиться от всего плохого, что внутри неё за двадцать два года накопилось? Вычистить себе нутро, выгрести оттуда весь мусор, всю желчь и боль, и оставить стерильную пустоту, чтобы позже, когда появятся силы, наполнить его красотой и благостью.

Мир так не работал. Мир с ней был жестоким, а снисходительным – никогда. Все её плохие предчувствия сбывались, а мечты рассыпались в прах, оставляя после себя только слабый, едва различимый запах гари.