Как долго мне надо будет смывать с себя чужие руки, насколько яростно оттирать их с себя, чтобы его прикосновения единственными на моей коже остались? Как мне быть? Как справиться с этим? Как не разломаться? Не раздвоиться?

Не знаю.

Я ничего не знаю.

Ничего.

Дженни было гадко. Именно так – гадко. «Хостес» – не самое подходящее слово для обозначения девушек, которые становились для гостей матерями, жёнами и дочерями, в зависимости от предпочтений клиентов. А они действительно становились, и улыбались, и пили, и танцевали, и выслушивали, и поддерживали, и одаривали ненастоящим своим сочувствием.

Дженни не понимала, неужели мужчины эти, не понимают, что девушки с ними разговаривают только из-за того, что им за это платят? Неужели им самим не противно от того, что одаривают их вниманием за деньги, что пьют с ними так радостно и бодро из-за того, что процент от каждой проданной бутылки уходит хостес в карман? Неужели не замечают они пустых глаз и безразличия в голосе?

Сама Дженни пришла в клуб, благодаря однокурснице. Та увидела, как она, ещё на первом курсе, в самом начале учёбы, всю пару провела, отправляя свои резюме в разные фирмы. Она на перерыве подошла к Дженни, и предложила попробовать. Та сперва отказалась. Ей казалось, что моральные её принципы такого не позволят. Она думала, что даже за миллион долларов ни за что и никогда не стала бы своё тело продавать. Проблема была в том, что миллион долларов – сумма нереальная и невозможная. А двести баксов за ночь – это вполне настоящие деньги. Дженни тогда быстро посчитала, нехотя, против воли, что за пару недель работы сможет купить Джису новую коляску и закрыть несколько долгов по медицинским счетам. Но в тот день она отказалась.

Уверенность пришла к ней внезапно. Она возвращалась с очередного собеседования, куда её позвали просто для массовки, явно даже не открывая резюме, в котором было указано, что опыта работы у неё нет. Дорога заняла три часа в обе стороны, а сам разговор с менеджером – усталой тёткой лет сорока пяти с пятнами пота на белой блузке, не больше трёх минут.

«Это же не проституция?», – написала Дженни одногруппнице. «Не парься», – ответили ей.

Конечно, реальность оказалась совсем не такой радужной. Дженни платили только половину от обещанного, потому что она была не постоянной сотрудницей. А после того, как она, всего месяц проработав каждую ночь, попросилась на работу по дням, стали давать и того меньше. И всё равно, это были деньги, которые нельзя было заработать больше нигде. И поэтому она продолжала ходить в тот клуб, из которого давно уже уволилась одногруппница, улетев с одним из своих гостей в Эмираты.

Дженни там многое поняла о себе. Среди горячих, потных тел, паров алкоголя и сигарет, она узнала, что может улыбаться при любых обстоятельствах, любую чушь может слушать с доброжелательным лицом и после любых действий мужчины может пожелать ему хорошего вечера.

Секс в клубе и правда был запрещён. И девушки, которые попадались за тем, что спали с клиентами, даже если происходило это за пределами клуба, с позором изгонялись. Но бывали случаи, когда в условиях рыночных отношений возникали настоящие, с любовью и заботой. И тогда хостес приходила к менеджеру, и он вычитал с неё неустойку. Как будто древний какой-то выкуп из рабства. Прекрасные девушки отдавали всё, что имели, чтобы расправить крылья и улететь. Дженни этого избежала, когда начались её отношения с Хисыном. Она, как та, кто просто подрабатывал, вообще была на особом счету. И пусть платили ей меньше, обязательств, унижающих человеческое достоинство, у неё было меньше тоже.

Секс был запрещён, но вот тач – он приветствовался. Прикосновениям девушка не имела права противиться. Трогать их можно было где угодно, но только сквозь ткань, и, когда навязчивые ухажёры, пытались правила нарушить, девушки изворачивались, как могли. Дженни и сама множество раз предлагала пойти потанцевать или выпить, лишь бы избежать неприятных чужих рук на своём теле. Она знала, что в некоторых клубах за прикосновения доплачивали специальные чаевые, даже в прайсе цена была прописана, но это было совсем жутко, и она просто принимала деньги, которые ей совали то в руки, то в груди влажными пальцами, и улыбалась, улыбалась, улыбалась. До спазмов в мышцах лица.

Постоянных сотрудниц она называла цветочными девушками. Они все брали себе псевдонимы – названия растений или цветов. Иногда на своих родных языках, иногда на английском, порой и вовсе на латыни. Дженни казалось, что это какая-то пошлость, оставшаяся в стрёмных американских комедиях из 80-ых, но одногруппница объяснила это просто: «Так они себя защищают. Тебе бы тоже стоило. Это как костюм. Надеваем же мы сюда платья и каблуки? Банковские работники рубашки и галстуки? Официанты униформу? Имя – такой же атрибут. Когда они выходят отсюда, имя исчезает». Дженни сперва в это объяснение верила, а после перестала. Цветочные девушки не забывали о том, кто они, когда выходили из клуба. Они и там, за его пределами, продолжали быть такими же отстранёнными и безразличными, они и там выбирали молчать и улыбаться.

Дженни казалось, что они выбирают себе цветочные имена, потому что цветы – это корни. И это их связь с этим местом и этой жизнью. Она оставалась Дженни. Потому что хотела в любом случае помнить, кто она на самом деле. И ради чего она этим занимается.

Цветочные девушки работали тяжело. С семи вечера и до шести утра они не имели возможности присесть, если только не позвали их за столик, или если они не привлекали клиентов за барной стойкой. У них, и у Дженни тоже, были мозоли на ногах и боли в спине от долгого ношения каблуков. Пластыри запрещались. Менеджер говорил, что они уродуют общую картину и не привлекают мужчин, и Дженни спрашивала: неужели им больше нравится смотреть на кровавое мессиво вместо ног, чем на пластыри? Ответ был очевиден.

В тот вечер Дженни чувствовала себя ещё хуже, чем обычно. На танцполе её быстро заметил какой-то молодой парень. Он был весел и не груб, шутил о чём-то, перекрикивая музыку, и Дженни смеялась, хотя не понимала ни слова.

Он предложил ей познакомиться поближе, и она, естественно согласилась. Прежде чем подняться на второй этаж, где располагались вип столики, Дженни кивнула бармену, показывая, что помнит: поить клиентов надо коньяком. Предыдущая партия плохо расходилась, а алкоголь был дорогой и не использовался в коктейлях. У девушек всегда были установки: на что делать акцент. Чем больше продашь, тем больше получишь. И за одну ночь на ламинированные листки с меню опускались десятки тонких женских пальчиков и указывали на самые дорогие позиции.

За их столиком оказалось ещё две цветочные девушки – Абелия и Рози. Они были очень похожи между собой. Не внешностью, нет. У Абелии были густые тёмные волосы, из которых она плела тяжёлые косы. Кожа её была смуглой, и девушка специально мазала её маслами с блёстками, чтобы та переливалась медью в истеричном свете огней. У Рози волосы были белыми, как снег, и липли к влажной от пота коже, к ключицам и плечам, но всё равно она оставалась красивой, как луна. Они были похожи в другом. Тонкие шеи их, казалось, могли вот-вот сломаться от тяжести ожерелий из драгоценных металлов. Спины их были прямыми, а ноги они всегда складывали вместе и выставляли чуть в сторону, чтобы те казались длиннее. На ногах были мозоли, и Дженни грустно улыбнулось.

Их роднили глаза. Пустые и холодные. Глаза, за которыми не кроется ни участия, ни внимания. Даже усталости в них не было. Только бесконечная какая-то пустыня, которой не видно ни конца, ни края.

– Неужели мужчины не понимают? – Спрашивала Дженни.

– А зачем им это? – Пожимала плечами одногруппница, щедро обрызгивая себя духами, одёргивая короткое платье. – Они приходят сюда, как покупатели. Ну не надо такое лицо строить, мы все знаем правила! – Заметила она промелькнувший в глазах Дженни гнев. – Мы не совсем товар, конечно, а типо опции. Вчера вот я исполняла опцию жилетки. Нахуй ему не хотелось меня лапать, человеку жена изменила, он просто хотел отомстить, и не смог, любовь, бля. Ну я его слушала, говорила, что жена ещё приползёт. И подливала, и подливала. Все в выигрыше. А ещё был у меня постоянник, которому хотелось, чтобы я его хвалила. От мамочки типо недополучил любви, и я ему постоянно вешала на уши, что он и красавец, и умница, и в компании у него друзей нет только от того, что все ему, такому таланту, завидуют. Какое им дело, искренне я это говорю или пизжу? Никакого? И ты не думай слишком много. Будь тем, кого они хотят видеть!