Она протянула руку, убрала волосы с лица.
– Дженни, – он перехватил её руку, сжал не сильно, но крепко, – ты меня слушаешь?
– Не очень, – она смущённо засмеялась, – что ты сказал?
– Пойдём ко мне. Как раз помогу с докладом.
Не дожидаясь её ответа, Тэхён удобнее перехватил её запястье, и рванул под дождь. Дженни побежала следом, и она смеялась, как дурочка, и задирала голову к небу, не заботясь о том, что смоется тушь и остатки помады.
Она была счастлива.
========== XVI. ==========
Тэхён проводил эксперименты.
Не те, скучные, из школьных уроков химии, когда розовая вода в колбе превращалась в фиолетовую. Тэхён оказался с Чонгуком в одном классе, хотя и был на год старше. Из-за реабилитации, из-за его пропусков, пришлось задержаться в школе на бесконечно длинные девять месяцев. Они сидели за одной партой, постоянно ссорились по пустякам и доводили учителей до нервных срывов своими приколами, кажущимися остроумными в моменте, а на самом деле, глупыми и грубыми. Однажды они снова ругались из-за того, что у Тэхёна плохо получалась доливать ингредиенты до нужной отметки. Спорить с Чонгуком было здорово, он смешно злился, но быстро сводил всё в шутку и никогда не становился по настоящему серьёзным. Тэхёну это подходило, ему нравилось, что друг не носится с ним, как с писанной торбой, не боится лишнего слова сказать, чтобы не задеть, как остальные их друзья.
– Чёртов придурок, все мозги растерял, – Чонгук вырвал у него из руку колбу, раздражённо махнул головой.
– Да какая разница, – Тэхён потянулся, положил голову на парту. Ему было всё равно на учёбу, отец, наконец-то нашедший баланс между просветлением и жизнью, не позволил бы ему завалить вступительные экзамены, пристроил бы в какой-нибудь захудалый вуз.
– Такая, что мне, в отличии от некоторых, не всё равно на оценки.
Чонгука родители тоже поддерживали, но он приобрёл маниакальное желание быть самостоятельным и независимым, поэтому вознамерился поступить на режиссёрское, но без связей отца.
Тэхёну это было странно. Когда-то у него тоже были интересы, но он всё забыл, и проводил свою жизнь в поисках сиюминутных удовольствий. Хорошо поесть, хорошо поспать, хорошо потрахаться, хорошо поплавать. В бассейн их водили в клинике, только тех, кто вёл себя прилично и не проявлял суицидальных наклонностей. Тэхён до этого плавал не очень хорошо, хотя братья, во время одной из семейных поездок на море, постарались его научить. В тот первый день, прыгнув в воду, почувствовав, как она обхватывает его, обнимает, ласкает, он заново в неё влюбился.
Бассейн оказался единственным местом, где он не обращал никакого внимания на девушек. У него было свидание с водой. Пусть хлорированной и едва живой, но всё равно понимающей и убаюкивающей, смывающей с него всю грязь и все заботы.
Позже Тэхён часто ездил на море, пытался заниматься сёрфингом, но, оказалось, ему не нужны были никакие сообщники в коммуникации с морем. Оно – яростное и могучее, Тэхёна любило и было к нему милостиво. Наверное, чувствовало его нужду и его отчаяние, и поэтому никогда он не попадал под волны, никогда не сводили его ноги судороги, и даже медузы его ни разу не обжигали.
– Тогда делай всё сам, – Тэхён зевнул.
Что-то бубнил учитель, раздосадовано сопел под боком Чонгук, а он тогда думал, что даже если бы эксперименты их походили на те, которые показывали в американских фильмах, ему тоже было бы всё равно. Какая разница, если что-то взорвётся.
Пока это не он сам – никакой.
Рядом с Дженни Ким в нём просыпался исследователь.
Она была, словно бенгальский огонёк, заворожённый магически, замерший на своём пике, на самом ярком моменте.
Когда искорки летят во все стороны, основание палочки немного нагревается, и радостные огоньки слепят глаза. Хочется моргнуть, но страшно, что пропустишь всё самое красивое, что именно в момент слепоты волшебство закончится, и в руках останется не маленькое чудо, а обычная обугленная палка.
И он не закрывал глаза, а она продолжала искрить.
Это была игра, правила которой не были оговорены.
Это был договор, никем не заверенный, не несущий никакой юридической силы, но отчего-то действующий на них обоих.
Рядом с ним она светилась.
Он хотел на неё смотреть.
В их первый день они, естественно, не сделали никакой доклад, и утром, спешно собираясь в универ, Дженни забыла у него свои книжки. Он прогуливал, отец пригласил на завтрак, и пропускать это мероприятие не хотелось, чтобы не лишаться денег.
Вернувшись со встречи, как всегда раздосадованный и уставший, он наткнулся взглядом на учебники, вспомнил библиотеку, и то, как она пообещала его любить. Губы Тэхёна, сами, не подчиняясь приказам, растянулись в маленькой, едва заметной, но очень искренней улыбке.
Он провёл почти целый день, отмечая моменты, которые могли бы ей пригодится, а потом поискал статьи в интернете по теме доклада.
«Это всё потому что я пообещал», – оправдывался он.
Проблема была в том, что обычно Тэхён абсолютно наплевательски относился к собственным обещаниям.
Дженни снова пришла к нему на следующий день и, увидев объём проделанной работы, засветилась, как лампочка на 200 ватт. Она не пыталась сдержать улыбку, не пыталась вести себя сдержанно и благоразумно, как раньше. Она, словно героиня шекспировской пьесы, прижала руки к груди и поблагодарила его, глядя прямо в глаза.
Она улыбалась, когда Тэхён готовил завтрак, то немногое, что у него неплохо получалось, – омлет с сыром и помидорами. Помидоры, правда, пригорели и приобрели не слишком приятный горький привкус, но Дженни съела всю тарелку и даже наложила себе добавку.
Они сидели за его столом, и она подогнула под себя ногу, положила голову на острую коленку. Тэхён подумал, что в его семье за такое бы, как минимум, оставили без обеда, чтобы неповадно было так некультурно себя вести, а она ничего, отделяет ножом кусочки омлета, аккуратно накалывает их на вилку, обязательно добавляя помидор, подносит ко рту. Прожёвывает тщательно. Проглатывает. Повторяет эту маленькую цепочку действий из раза в раз.
– Очень вкусно, – говорила она, и закрывала глаза, и щурилась от удовольствия.
Тэхён искал подвох.
Она лежала в его кровати, и во сне у неё тревожно билась жилка на виске. А ещё веки были все опутаны ниточками голубых вен, и от того сами они казались недостаточной защитой, словно рисовая бумага, тонкие и нежные. Он рассматривал переплетения её вен, когда Дженни открыла глаза. Она не испугалась, не удивилась, а улыбнулась сонно и сладко, и хрипло, не проговаривая буквы, спросила:
– Что такое?
Тэхён не нашёлся, что ей ответить.
Он дотрагивался до её кожи, гладкой и тёплой, и только нос вечно был холодным, как у кошки. И Дженни следовала за его рукой – щека, скула, ухо, и прикрывала глаза, и он снова наблюдал за тем, как её глазные яблоки делают оборот под тонкой, едва не просвечивающей кожей.
Тэхён хотел найти в ней фальшь.
Каждый раз, когда у них совпадали пары, а происходило это нечасто, раза два в неделю, она улыбалась, и рука её тянулась, чтобы помахать ему. Он – странник, прошедший долгий и тяжёлый путь. А она – та, что его ждала, та, что за него молилась.
Тэхён иногда специально шёл не к её парте, а к своим друзьям, и тогда улыбка, словно засунутое в микроволновку сливочное масло, сползала с её лица, и оставались только дежурно приподнятые на три градуса красные губы. Никаких фейерверков.
Он всегда возвращался к ней, чтобы понаблюдать за тем, как смешливо сморщится нос, как мягко она пожурит его за то, что он вновь пришёл впритык к началу лекции, как пододвинет к нему заранее выдернутые из собственной тетради листочки.
Она учила его пользоваться купонами. Закачала ему на телефон миллион приложений, слала ему сообщения о том, что сегодня в его любимой пиццерии акция – две большие пиццы по цене одной, и он говорил ей, что никогда столько не съест, и она соглашалась, что не поделиться таким богатством будет немилосердно. И он ехал к ней домой, она выбегала к нему – сияющая и восторженная, и они покупали пиццы по скидкам, в которых он не нуждался.
