Она держала книги, и поэтому выскользнула из-под его руки, сложила свою ношу на пол. Не заглядывая в его лицо, Дженни встала и обняла Тэхёна за талию. Крепко-крепко. Чтобы он чувствовал, что она может дать ему всё то, что и он ей.

Его руки легли ей на плечи, и в этих объятиях захотелось провести всю жизнь.

– Моя мама повесилась, – голос Тэхёна звучал спокойно.

Дженни попыталась посмотреть на него, но он лишь крепче прижал её голову к своей груди. Тяжесть его тёплой руки заставила её понять, что так, обращаясь не к ней, а будто бы в пустоту, ему будет проще рассказать.

– Я нашёл её, – у Дженни подогнулись коленки. Она так бессовестно радовалась, что не видела мамину смерть, а Тэхён так размеренно в этом признался. – Я пришёл со школы, открыл дверь своим ключом. В такое время дома никого не должно было быть, но меня смутило, что дверь в комнату открыта. Ту дверь мы не трогали, будто следуя какому-то дурацкому суеверию. На ручке даже пыль собралась, но в тот день она была открыта. Мама повесилась на галстуке моего старшего брата. Он погиб за несколько месяцев до этого. Она висела на люстре в виде большого цветка, и галстук был связующим звеном между уродливой этой люстрой и моей мамой. У неё глаза выпучились, и язык вывалился изо рта. Она красила губы розовым, и из этих ненастоящих губ торчал фиолетовый язык. Я испугался. Я испугался так сильно, что выбежал из квартиры, не закрыв за собой дверь, оставив на полу рюкзак. Лифт всё ещё был на нашем этаже, и я зашёл туда, я хотел на улицу, хотел выйти оттуда и всё забыть. Хотел притворится, что это сон или галлюцинации, – у Дженни по щекам текли слёзы, и они мочили его белую рубашку, но он не обращал на неё внимания. Только его пальцы мягко перебирали её локоны. – Лифт сломался. Я застрял между десятым и девятым этажом, и у меня не было телефона, чтобы позвонить кому-то. Мама провисела там несколько часов, пока соседка не увидела открытую дверь и не нашла её. А я всё это время как жалкий трус сидел в лифте и рыдал.

Дженни поняла теперь, почему они всегда пешком поднимались в его квартиру на четвёртом этаже. Не потому что он хотел добавить в свою жизнь немного активности. Страх сковывал его.

Она обнимала его судорожно, вздрагивала от собственных рыданий и очень жалела мальчика, увидевшего самого близкого человека в таком состоянии.

– Мне очень жаль, – пробормотала она ему в грудь, – очень-очень жаль, что с вашей семьёй такое случилось.

– Знаешь, Дженни, – его рука упала, перестала удерживать её волосы, – не то, что именно я нашёл её было самым худшим. – Ей было страшно заглядывать ему в глаза. Казалось, это нарушит его приватность, собьёт его, не даст излить душу. И всё же она не могла позволить ему оставаться один на один со своим горем. В его глазах плескалась такая сокрушительная боль, что Дженни вздрогнула, соприкоснувшись с ней. – Я всё думаю: а вдруг она была жива? Вдруг, если бы я подбежал к ней, снял её с этой ебучей люстры, маму можно было бы спасти? Я до сих пор об этом думаю, думаю, думаю, и никак не могу поверить в то, что она действительно была мёртвой. Врач сказал, что я ошибаюсь. Что, если язык вывалился, то всё, ничего не поделаешь. И психиатр говорил мне себе доверять, – он вперился в неё болезненным, сумасшедшим взглядом, – но как я могу? Мне постоянно снилось, что у неё были открыты глаза. Снилось, как она звала меня на помощь. Снилось, как просила не уходить. Она кричала мне вслед, а я убегал от неё. Я её бросил.

Дженни рыдала, уже не сдерживаясь, вытирая слёзы рукавом кофты. А он стоял перед ней, и не было в его глазах ни намёка на блеск, а только сухость и тоска.

– Ты не виноват, – сказала Дженни, – ты мне не поверишь, да и кто я такая, чтобы это утверждать, но ты не виноват, – она знала, что не умеет красиво говорить, что наверняка произнесла совсем не те слова, но её душа рвалась помочь ему, сделать хоть что-то, чтобы его гнев и его ненависть выплеснулись наружу, прекратили отравлять Тэхёна изнутри.

– Я не могу в это поверить, – растерянность в его взгляде рвала её сердце на части, – мама, получается, была права, что меня оставила. Я не стою того, чтобы ради меня жить.

– Как ты можешь думать так? Как? Ты же такой невероятный, – она взмахнула руками, подбирая слова, – такой добрый человек. А сколько у тебя друзей? Тебя все так любят, разве же относились бы так к плохому человеку? Ты достоин всей любви, что есть на свете. Не в качестве компенсации. Просто так. Сам по себе.

– А ты, Дженни? Ты будешь любить меня?

Мир замер для неё.

Мир не давал Дженни и шанса на спокойствие.

Она только свыклась с любовью, только разобралась в себе, признала, что ничего не поделаешь, придётся с этим незнакомым чувством мириться, как сразу вывалилось на неё новое потрясение. Ей в своей любви надо признаться.

Она хотела этот секрет хранить. Хранить больше, чем любой другой. Ведь, когда он узнает о том, какой она на самом деле человек, просто выкинет её из жизни. Но если он будет знать о её любви… Не станет ли это потрясением? Не подумает ли он, что она обманывала его.

Дженни не могла так с Тэхёном поступить.

Но и соврать, глядя в его глаза, тоже не могла.

Он ждал её ответа.

Она не знала, что для него будет лучше. Её правда – странная и нелепая, правда нищей девчонки без принципов, или её ложь – жестокая и злая, делающая ему больно.

«Чёрт с ним», – подумала Дженни.

Она выбрала этот момент.

– Я уже люблю тебя, – сказала она.

И мир двинулся, закрутился с сумасшедшей скоростью, и она покачнулась вслед за ним.

========== XIV. ==========

Дженни смотрела на него своими большими влажными глазами, и Тэхёну они казались фальшивыми. Невнятная, скомканная ярость поднималась откуда-то из глубин его существа, наполняла его тело силой. В её глазах было столько боли, столько страдания и столько печали, что это пугало его. Не могла же его, Тэхёна боль, её заполонить. Он не верил, что такое возможно.

Нельзя ему так искренне сочувствовать, нельзя его жалеть.

Это противоестественно и неправильно.

Это ошибка в поведении, он с таким и не сталкивался никогда.

Его никто не жалел.

Люди игнорировали тот факт, что он, возможно, стал виновником в смерти матери. Они обходили эту тему стороной, а когда Тэхён, напившись, объевшись таблеток или накурившись травы, пытался излить друзьям душу, они становились неловкими, им было некомфортно слушать о его несчастьях.

«Всё будет хорошо», – говорили они.

А Тэхён не понимал: с какого хуя всё должно стать хорошо, если он катится в пропасть на огромной скорости?

Тэхён не научился справляться с болью.

Сразу после похорон отец уехал к какому-то старцу, исцеляться духовно.

Тэхён остался в квартире с призраками братьев и матери.

Шестнадцатилетний мальчишка сходил с ума от ужаса. Так у него появилась новая компания – ребята постарше, которые были рады отвиснуть на классной хате, и угощали Тэхёна таблетками, которые помогали расслабиться.

Тэхён не помнил то время. Позже друзья рассказали ему, как он выгонял их из дома, отказывался принимать помощь. Он неделями не появлялся в школе, и жизнь превратилась в бесконечные разноцветные картинки, из которых он складывал новую реальность. В этой реальности Тэхён был совсем один. Никто не умирал и никто не рождался, и он – вечный и бесчувственный, не знал любви и не ведал горя.

Когда отец приехал, и обнаружил у себя в квартире притон, естественно, выгнал всех новых друзей сына. Он вернулся совсем другим – отстранённым и спокойным, и Тэхён орал на него, швырял вещи и говорил про маму ужасные вещи, чтобы задеть побольнее, вывести хоть на какие-нибудь эмоции.

– Да она сука ёбаная, – орал он, – она нас с тобой бросила, блять! Нас оставила, понимаешь? Почему она это сделала? Давай мы с тобой тоже повесимся! Вот соседке веселье будет!

– Ты пожалеешь о своих словах, – говорил отец, перебирая в руках чётки.

Тэхён ушёл жить к Чонгуку, и уже там устраивал ад себе и окружающим. Отец ни разу не позвонил ему, не поинтересовался, где сын.