Дженни никогда не делилась подробностями, но Джису догадывалась, что у сестры остались какие-то травмы из-за того, что произошло с ней в школе. Её напрягало то, что Дженни пребывала в полной уверенности в том, что материальная сторона вопроса важна также, как и духовная, но как она могла хоть что-то сказать? Половину её обследований оплачивали ухажёры сестры, Дженни постоянно приносила домой дорогой алкоголь или упакованные обеды из ресторанов, и сама выглядела гораздо счастливее, когда могла выбираться из дома, а не сидеть, запертая в четырёх стенах.

Дженни может и не понимала сама, но Джису видела: сестра ищет любви. Она очень хотела найти человека, который, словно прекрасный принц из диснеевских мультиков, спас бы её от всех забот. Принца не находилось, но Дженни рвалась к лучшей жизни, и именно Джису опутывала её, словно паук свою добычу, своей неполноценностью и своими проблемами.

– Для меня ты эксперт во всём, Онни, – прошептала Дженни, и снова плюхнулась рядом. – Я пожалуюсь тебе, как ты учила, ладно? А ты меня не осуждай.

– Пожалуйся, конечно, – Джису вновь обняла сестру, и в груди у неё затрепетали бабочки. Именно через Дженни она проживала свою жизнь, и рассказы сестры, не слишком подробные, путанные, скрытные, но всегда наполненные её переживаниями и сомнениями, позволяли ей жить и творить.

– Он такой… Я бы не хотела в него влюбляться. От него проблемами за версту несёт, он псих, очевидно, и ни во что меня не ставит. Я думала сперва, что терплю из-за того, как с ним легко. Ты же знаешь, ненавижу, когда меня контролируют, а его сама хочу постоянно спрашивать. Где был? С кем? Почему не со мной? Мне хочется ему помогать, хотя и понимаю, что ничего не смогу сделать. Когда он узнает, как я с ним поступила, что он сделает? Начнёт презирать меня? Лучше бы ненавидел, онни, только бы не презирал, – она задохнулась от сбивчивых своих объяснений, замолчала.

– Что ты такого могла сделать, малышка? За что ему тебя презирать?

Джису не ждала ответа, знала, что сестра не расколется, но ей нужно было время, чтобы подобрать слова, навязать бузины на ожерелье, и надеть его сестре на шею – как оберег и защиту от всех невзгод.

– Ты меня ещё больше, чем он, презирать будешь, если я скажу. Поэтому не спрашивай, Онни.

У сестёр был уговор: в душу друг к другу не лезть, если не хочется о чём-то говорить – отпустить это и не требовать ответа. Они и так были слишком сфокусированы друг на друге, нельзя было ещё плотнее слепляться, на каком-то интуитивном уровне они это понимали.

– Я тебе уже говорила, что невозможно тебя не любить, помнишь? – Джису потянула Дженни за подбородок, заставила посмотреть в глаза.

Дженни кивнула. Джису знала, что сестра не верила ей. Она была убеждена, что единственный человек, который её любит, – это сама Джису, и то, не столько из-за собственного выбора, сколько из-за семейных уз. Дженни многие в любви клялись, а потом её оставляли. В такие моменты Джису была даже рада, что нет у неё никаких отношений, что весь её опыт закончился на двух свиданиях за неделю до аварии, да глупом и пошлом флирте в чатах, который никогда ни к чему не приводил.

– Ты не должна никого спасать, Дженни, не должна любовь выпрашивать. Когда так будет надо, она придёт сама. Ты только не отворачивайся от неё, ладно? И не бойся этой любви, а кидайся в неё с головой, не думая ни о чём. И будь, что будет. Слышишь меня?

Дженни не слышала. Она уснула, как всегда внезапно и быстро, и только тихое сопение младшей сестры служило Джису ответом.

Вздохнув, она выключила светильник, поправила одеяло.

У неё такого шанса не было и не будет никогда. А Дженни должна быть счастлива. Должна за них двоих.

========== IX. ==========

Дженни готовила завтрак, когда услышала странный шум с улицы. На самом деле, вряд ли то, что она заливала овсянку кипячёной водой, можно было назвать этим громким словом – приготовление, но девушка редко заморачивалась по поводу питания. В основном покупала то, что было на скидке, и то, что можно было приготовить, не прилагая особых усилий. И шум в их районе был делом привычным, не вызывающим никакого удивления. Под окнами часто собирались дядечки вида тяжёлой помятости, распивали алкоголь из пластиковых бутылок, орали то песни, то проклятия. Дженни научилась их не бояться. Здоровалась, изредка подкидывала мелочь, когда им не хватало на закусь. Не потому что была такой уж доброй самаритянкой, но потому что эти мужики пару раз помогали дотащить Джису до такси, когда той становилось плохо ночью. Она умела быть благодарной и знала, что поддержка этих людей может ей ещё когда-нибудь пригодится.

– Ты что, оглохла? – Джису раздражённо выехала из комнаты, взглянула на Дженни взглядом, полным негодования.

– Ты меня звала? – Она не выспалась и соображала не очень хорошо.

Сегодня надо было ехать на подработку в кафе, где платили по двойному тарифу на выходных. С девяти утра до девяти вечера каждую субботу и воскресенье Дженни тягала подносы, улыбалась, варила кофе, снова улыбалась, разгружала огромные галлоны с молоком и терпела придирки владелицы – грузной и крикливой женщины, которая мнила себя гением предпринимательства и не понимала, почему в её вшивой закусочной с высокими ценами, тараканами и разбавленным пивом, такая маленькая прибыль. Естественно, не из-за трёх вышеперечисленных причин. Нет, это всё из-за ленивых сотрудников, которые, вместо того, чтобы настойчиво предлагать гостям жухлый салат, смеют присесть на пару минут, чтобы просто отдышаться.

Работу Дженни ненавидела, но найти что-то лучше так и не смогла. Она не могла работать по будням – учёба заканчивалась в восемь вечера, танцевать в клубах каждый вечер она тоже не вывозила. Нет, её всегда готовы были принять, и в экстренных случаях, когда деньги нужны были срочно, Дженни наряжалась в свои самые узкие шмотки, обувала блядские каблуки, которые оставляли кровавые мозоли, и танцевала всю ночь, и напивалась до состояния полного безразличия.

Но она никогда не переходила грань. Не то чтобы ей не предлагали. И не то чтобы она не задумывалась об этом. Когда становилось особенно тяжело, когда у Джису случались плохие дни, когда она смотрела истории одногруппников, веселящихся и выпивающих не по нужде, но по собственному желанию, ей становилось плохо.

Однако потухшим глазам девочек из клуба, у каждой из которых было странное цветочное имя и тяжёлый груз несчастий за плечами, она верила больше, чем их машинах и рассказам о том, как здорово они отдохнули на очередном острове с белоснежным песком.

Дженни, наверное, в конце концов, выбрала почти такой же путь, как они. И то, что Ким Тэхён ей не противен, то, что ей хорошо с ним трахаться и молчать, вовсе не значит, что деньги, у него украденные, становятся не такими грязными.

– Да ты совсем с ума сошла от своей любви, – Джису подъехала к окну, открыла его, и тут же с гордым видом укатила обратно в комнату.

– Дженни! Дженни Ким!

Мурашки побежали по её коже радостным галопом. И босым ногам на холодном полу вдруг захотелось пуститься в пляс.

Его голос.

Знакомый, выбивающий из её груди воздух.

Ким Тэхён её звал.

Она выглянула из окна, помахала ему рукой. Он выглядел, как типичный красавчик из какого-нибудь сериала: белые кроссовки, светлые джинсы, бежевый пуловер. Солнечные очки сдвинуты на макушку, и он щурился, закрывал лицо от невидимого солнца, пытаясь её разглядеть. Он спиной опирался на чёрный мерседес. Естественно у него была вторая машина. Как она могла не догадаться.

– Что ты хочешь? – Она попыталась притвориться безразличной, но голос скакнул на разный тон во всех четырёх слогах.

Он приехал с самого утра. Он ждал её. Он кричал её имя.

«Мы, как Ромео и Джульетта», – промелькнула в голове пошленькая ассоциация. Она эту историю не любила. Убивать себя из-за любви? Вот уж дудки. Никакого настоящего трагизма в разбитом сердце нет. Трагизм в жизни, и в том, что её надо жить.