Они следили за ним так, словно своим присутствием он отравлял воздух — жалкий сын Люциуса, мальчишка, который предал их Лорда и сбежал. Они наверняка думали, что Драко сдал их тайны Министерству для того, чтобы попасть в эту программу, и он не мог этого отрицать. Да, он молчал сейчас, но выложил всё раньше — во время контактов с Грейнджер, которая передавала информацию в Министерство. Половина из этих таращившихся на него людей наверняка угодила за решетку с его помощью. Он был предателем. Их целью.
Большинство охранников пресекало любые нарушения. Драко выучил их расписание, чтобы знать, когда именно он может выйти из камеры и отправиться за книгой или глотнуть свежего воздуха. Другие охранники пребывали в блаженном неведении относительно того, что творилось вокруг. В их смены Малфой оставался в камере, которую не мог запереть, и ждал. Вот почему у него были сильно порваны губы, челюсть украшал новый синяк, а костяшки налились фиолетовым. Вот почему он чувствовал себя немного сумасшедшим.
Драко привык к углам, как живое существо привыкает к дыханию. Это был вопрос выживания. Он прижимался спиной к стене, вглядываясь в пространство камеры, и ждал, будучи наготове даже тогда, когда тело деревенело, а глаза начинало жечь от напряжения. Он часами блуждал в собственном разуме, ведь кроме мыслей, ему нечем было себя занять. Он пересчитал в камере всё, что только можно: трещины, оттенки цветов, насекомых. Он думал о старых уроках в Хогвартсе, вспоминал друзей и события своей жизни, размышлял над давними спорами, в которых хотел бы привести иной аргумент. Думал о матери, об отце, о Грейнджер и домовых эльфах. Проигрывал в голове период жизни во Франции, словно немое кино.
Его не особо шокировала тактика, использование которой должно было заставить его делать то, что требовалось. Но Драко лишь сильнее злился. И каждый раз, когда его вытаскивали на допрос, хранил полное молчание. Он привык к жестокости и к тому, что с её помощью люди пытаются добиться желаемого. Она сопутствовала большей части его жизни, и если не касалась самого Драко, то окружала его. Он не был настолько наивен, чтобы полагать, будто в подобных ситуациях Министерство лучше Волдеморта. Враги есть враги.
Так что Малфоя посадили к его врагам, лишили права на душ, кормили дерьмом и ждали, пока он сломается. Но Драко держался. По крайней мере, не был готов ни заговорить, ни сдаться, ни броситься на стену. Паранойя превратилась в движущий фактор его жизни, доведя до психоза. Если он проводил в углу почти без сна достаточно много времени, его мозг начинал выдавать хаотичные и сумасшедшие мысли, никак между собой не связанные. Драко чувствовал, что от настоящего безумия его отделяет лишь один шаг, но ещё достаточно соображал, чтобы понимать, когда ведёт себя ненормально. И это было очень важно — у него оставался его рассудок. Пусть у него не было прав, свободы или грёбаного душа. У него по-прежнему было это.
Министерство сменило тактику. Он и не думал о таком варианте, пока не услышал её, но предполагал, что его надзиратели осознают тупиковость ситуации. Драко надеялся, что это открытие заставит их вернуть его в старую камеру, но, судя по всему, сдаваться они не собирались. Или были непроходимо тупы — на это Малфой мог поставить что угодно.
Она откашлялась. Ему потребовалась всего секунда, чтобы осмыслить, не поверить и принять происходящее. По полу царапнули ножки стула — она придвинула его поближе к столу.
— Вы можете идти.
— Мне не…
— Вы можете идти, сэр, — повторила Грейнджер громче и твёрже, от воцарившейся тишины сгустился воздух.
Охранник прошёл к выходу, громыхая ботинками по полу. И Драко знал: он останется стоять за дверью, наблюдая и выжидая. Надеясь получить возможность отшвырнуть узника к стене или сделать нечто подобное. О чём там ещё мечтают охранники? «Вам нравится ваша работа?» — поинтересовался Драко, когда один из них во время обыска похлопал его по члену. Именно тогда Малфоя ударили в первый раз. Локтем по пояснице. Хватая ртом воздух возле холодного камня, секунд тридцать он думал, что его позвоночник треснул.
Едва дверь закрылась, Драко очень остро осознал состояние своей одежды и последствия несоблюдения правил гигиены. Почти как тогда, в самом начале, во Франции, когда Гермиона только начала к нему приходить.
— Господи, Малфой, — прошептала Гермиона, она постаралась сделать вдох, и её дыхание сбилось.
Он пытался не обращать на неё внимания, даже глаз не поднял. Он отлично знал, как паршиво выглядит, и ему вовсе не требовалось тому её подтверждение. Он уставился на свои ногти, поломанные и кривые после попыток сделать их покороче. Грязь собралась под ними, на пальцах, въелась в узоры на коже.
— Против тебя пытаются выдвинуть обвинение. Пособничество в убийстве, поддержка Пожирателей Смерти в их прислуживании Волдеморту, помощь в совершении противоправных деяний, сопротивление при аресте. Ты был несовершеннолетним, за исключением момента ареста, и чтобы привлечь тебя к ответственности как взрослого, следователям необходимо запросить разрешение. Ты очень помог, предоставив информацию, и я собираюсь удостовериться, что об этом никто не забыл. Я пытаюсь вытащить тебя отсюда…
Под конец она совсем расклеилась. Её голос срывался, и ей приходилось делать паузы на вдохи. Это его сбивало, беспокоило. Потому что вызывало множество разных мыслей, и Драко заставил себя разозлиться. Эту эмоцию он понимал. В полной мере.
— Я здесь не для того, чтобы тебя допрашивать. На самом деле, я уже сообщила, что ты рассказал мне всё, что знал. Я просто… Я пришла… Я хотела убедиться, что с тобой всё в порядке.
Очевидно, что ни о каком порядке речи не шло. Ей даже не надо было приходить, чтобы увидеть его воочию. Всё, что требовалось человеку вроде Грейнджер, обладавшему хотя бы зачатками здравого смысла, это выяснить, что он в Азкабане. Он, конечно же, не в порядке. Драко сердито смотрел на свои руки, как смотрел бы на неё, если бы мог это сделать. Но ему не хватало силы воли поднять голову и взглянуть ей прямо в лицо. Пусть и не понимая почему, но он не хотел, чтобы Гермиона смотрела на него в ответ. Драко казалось, будто ему опять снится сон. Где-то во Франции, тысячи минут назад, он чувствовал прикосновение груди Грейнджер к своему телу, а над озером взрывались фейерверки. Бах, Бах, бах, чудилось ему.
— Ты хотя бы посмотришь на меня?
Хотя бы. Будто он должен или что-то подобное. А, может, и вправду должен. Наверное, если задуматься — да, но это не играло особой роли. При желании Драко становился эгоистичным ублюдком, и в данный момент никакого значения не имело то, чего жаждет Гермиона, мать её, Грейнджер. Драко хотел выбраться отсюда, хотел принять душ и нормально поесть, получить тёплую постель или оказаться в безопасной камере. Он хотел разобрать свою жизнь на кусочки и сложить из них то, что пожелает сам. Хотел всё вернуть, изменить то, что требуется, и не попадать сюда. Никогда. И кто знает, может, в эту самую минуту он бы всё равно сидел за столом и напротив была бы та же самая девушка, но он бы находился отсюда так далеко, что даже не знал бы названия этого места.
— Драко, — с мольбой прошептала она.
Он вскинул глаза, встречаясь с ней взглядом, — она знала. Эта сучка знала, что он посмотрит на неё, заслышав, как она зовёт его по имени, и более того — ему это понравится. Все мышцы в его груди сдавило, словно от удара молотом или под колёсами маггловского автомобиля. Сжало вокруг сердца, пока то, несмотря ни на что, старалось биться.
Её блестящие и широко распахнутые глаза блуждали по его лицу, будто так она получала все нужные ей ответы. Самих вопросов Драко не знал — лишь видел их там, в выражении её лица, пока она что-то неслышно бормотала. Её рука скользнула по гладкой поверхности, полностью выпрямилась, и открытая ладонь замерла посередине столешницы. Краем глаза Малфой заметил, как Гермиона в ищущем жесте разогнула пальцы. Он это увидел и стиснул кулаки так, что обломанные ногти впились в кожу. Он пытался без слов донести до неё свою мысль. Потому что не мог. Не мог поднять свою грязную руку и прикоснуться к её, чистой и ухоженной, протянутой к нему. Ему было стыдно, и сделать это он был не в состоянии. Говорить что-то вслух он тоже не хотел, потому что знал: за ним наблюдают, слушают или смотрят, нарушит ли он своё молчание. И тогда Грейнджер станет оружием против него, хотя это наверняка и так было понятно. Повинуясь приказу, ей придётся его допрашивать. И он, заключенный в тюрьму и сопротивляющийся в одиночку, будет вынужден её за это ненавидеть. Нет, нет, не ненавидеть. Но он разозлится. Очень сильно, а ему бы этого не хотелось. Она была всем, что у него… Он не мог этого допустить.